Журнал «Вестник Ассоциации психиатров Украины» (02) 2012

Быть психиатром означает в какой­то мере быть белой вороной — вот те представления, с которыми наша профессия сталкивается до сих пор. Время от времени мы можем чувствовать, что другие врачи смотрят на нас свысока, как если бы мы (несмотря на то, что преодолели те же трудности при получении образования) не были так же умны, как они. Однако со временем начинаешь понимать, каким интеллектом нужно обладать, чтобы быть хорошим психиатром. По сей день остается открытым вопрос о том, насколько наш мозг, невероятно сложный механизм, способен постичь сам себя. А нам в течение часа приходится давать оценку тому, что происходит в мозгах другого человека.

Быть психиатром означает постоянно сталкиваться с неопределенностью. Большинство людей все время рефлекторно дают оценки всему происходящему согласно своим представлениям. Если у меня насморк, моя мама спрашивает: «Ты простудился или у тебя гайморит?» (проработав 11 лет врачом, я до сих пор не знаю, какой смысл она вкладывает в слово «гайморит»). Правда состоит в том, что я не знаю. Я могу выбрать один из вариантов, и это удовлетворит ее, но присвоить имя состоянию не означает, что это сделано верно. Я хожу на работу и выслушиваю чьи­то жалобы на смутное беспокойство, которое этот человек испытывает на протяжении всей жизни. Затем примерно через 45 минут меня просят дать название этому состоянию. Я могу назвать это депрессией, или одержимостью дьяволом, или гайморитом, но это не означает, что это правда. То, как я принимаю решение осмыслить жалобы этого человека, не является просто вопросом моего собственного интеллектуального удовлетворения; кроме последствий назначенного лечения, то, что я скажу, вероятно, станет неотъемлемой частью жизни этого человека.

В таких ситуациях я могу рефлекторно отразить воспоминания о том, что ранее сталкивался с людьми, которые описывали мне свою жизнь подобным образом, и когда я выписывал рецепт на антидепрессант, они иногда возвращались и говорили, что чувствовали себя лучше. У меня должна быть своего рода модель того, что я делаю. Поэтому иногда я думаю: «У нее в два раза снижен уровень серотонина, поэтому она так себя чувствует».

Правдой же является то, что я на самом деле не знаю, почему она так себя чувствует. Если бы я задал правильные вопросы, то, вероятно, смог бы понять, что из случившегося в ее детстве можно считать травмирующим событием. В противном случае я мог бы, вероятно, найти стрессор в ее сегодняшней жизни. Я мог бы развить предположение, что ее проблемы больше психологические, чем биологические (словно мысли и чувства не являются биологическими событиями, а мозг не один, а два совершенно разных органа).

Единственная вещь, о которой я не могу думать, которую я действительно совершенно не переношу, — это мысль о том, что я не знаю, что стряслось, и не представляю, чем я могу помочь. Более того, благодаря плацебо­контролируемым исследованиям я не знаю, помогает ли то, что я делаю, на самом деле, или и она, и я просто воображаем, что это помогает.

В университете мы изучали патофизиологию рака. Во время занятий по хирургии я заглянул в чью­то грудную полость и увидел рак. Мы изучали лечение инфекционных заболеваний. Это было труднее визуализировать: очень маленькие организмы, неспособные закончить формирование клеточной оболочки из­за лечения антибиотиками. Я не мог этого увидеть, но я мог это представить, я мог увидеть в истории болезни пациента кривую снижения температуры, и я мог этому верить. Когда пришло время изучения депрессии, нам было сказано: «Депрессия — это когда человек говорит, что он чувствует себя несчастным, как минимум, на протяжении двух недель». Но почему он несчастен? «Согласно нашим учебникам, это не имеет значения».

Как психиатр, я научился представлять различные причины, вызывающие заболевание. Некоторые из них сравнительно легко концептуализировать. Ребенка били или изнасиловали в детстве. Человек стал свидетелем того, как самолет врезался в небоскреб. Поп­идолы убеждают молодую девушку, что она должна быть худой. Некоторые причины труднее визуализировать. Возбужденные нейроны вызывают у больного психоз. Заторможенные нейроны неспособны выделить достаточное количество нейротрансмиттера. Гуанин заменил аденин, и молекула изменила свою форму. Пациент, страдающий депрессией, не реагирует на первые шаги своего ребенка, и не раз, а многократно, на протяжении длительного времени. Еще труднее представить все эти причины в комплексе, когда одна усугубляет или ослабляет другую, принося человеку пользу, нанося вред, успокаивая человека, уничтожая его.

Труднее всего представить, что о чем­то, наверное, вы никогда не узнаете. Об этом каждый день приходится думать честному психиатру. И поэтому психиатрия является самой сложной среди всех специальностей.

Am. J. Psychiatry. 2009; 166: 16-17. 10.1176/appi.ajp.2008.08010091