Журнал «Вестник Ассоциации психиатров Украины» (02) 2013

Вступление

Немного есть тем, которые бы так доминировали в повестке дня мирового психиатрического сообщества за последние сорок лет, как проблема злоупотреблений психиатрией в политических целях. Начиная с 1971 года, когда советский диссидент Владимир Буковский отправил сборник документов об имеющихся политических злоупотреблениях во Всемирную психиатрическую ассоциацию (ВПА) с просьбой рассмотреть их, до настоящего дня, когда вопрос о политических злоупотреблениях психиатрией в Китае все еще актуален, проблема, с одной стороны, вылилась в ожесточенные дебаты и волну возмущений, но, с другой стороны, она стимулировала продолжение дискуссии о правах человека и профессиональной этике. За эти годы Всемирной психиатрической ассоциацией, вокруг которой разворачивалось большинство дискуссий, был принят ряд этических кодексов и деклараций по правам человека, которые осуждают использование психиатрии в немедицинских целях, а также установлены механизмы для расследования жалоб на нарушение этих прав. Но в то же время критики считают, что сама организация не всегда реализует данные положения, налагаемые на членов сообщества, тем самым вызывая дальнейшие дискуссии по этому вопросу.

Советский Союз, конечно, не единственная страна, в которой происходили такого рода злоупотребления. Будучи вовлеченными в борьбу против злоупотреблений психиатрией в политических целях на протяжении более тридцати лет, мои коллеги и я видели множество документов по другим странам. Одной из стран, в которых происходили систематические злоупотребления психиатрией в политических целях, была Румыния, и в 1997 году мы создали исследовательский комитет, для того чтобы изучить, что, собственно, происходило². Мы получили информацию о злоупотреблениях в Чехословакии, Венгрии и Болгарии, но все эти случаи были отдельными и не было доказательств того, что они носили систематический характер. Всестороннее исследование ситуации в Восточной Германии привело к такому же выводу, хотя в этой социалистической стране политика и психиатрия оказались тесно взаимосвязаны³. Позже появилась информация о злоупотреблениях психиатрией с политическими целями на Кубе, которые, однако, длились недолго⁴. В 1990­х годах Глобальная инициатива в психиатрии участвовала в деле о злоупотреблениях психиатрией в политических целях в Нидерландах, в ходе которого Министерство обороны пыталось заставить замолчать социального работника путем фальсификации нескольких психиатрических диа­гнозов. Этот случай потребовал долгих лет для решения, и хотя жертве была выдана компенсация и голландская королева даже посвятила его в рыцари, дело еще полностью не закрыто⁵. И наконец, с начала этого века вопрос о политических злоупотреблениях психиатрией в Китайской Народной Республике снова на повестке дня и вызывает повторные дискуссии в рамках международного психиатрического сообщества.

Тот факт, что использование психиатрии в политических целях имеет место в очень многих совершенно разных странах, показывает, что существует неослабевающая связь между политикой и психиатрией и что возможность использования психиатрии как средства подавления оппонентов или разрешения конфликтов является привлекательной не только для диктаторских режимов, но и для устоявшихся демократических обществ. В то же время очевидно, что использование психиатрии в качестве инструмента репрессий всегда было привлекательным для социалистически ориентированных режимов. Объяснение этому можно найти в том факте, что социалистическая идеология утверждает, что ставит своей целью создание идеального общества, где все равны и все станут счастливыми, поэтому те, кто противится этому, — сумасшедшие. На самом деле эта вторая часть, как оказалось, имела сильное влияние, потому что даже в Советском Союзе 1970­х годов, когда многие не были счастливы и общество было далеко от идеала, многие психиатры верили, что те, кто выступили против режима, были действительно психически больными. В этом смысле Советский Союз является лучшим примером.

Почему советская психиатрия использовалась в политических целях?

Злоупотребления психиатрией в политических целях в Советском Союзе возникли из концепции, что люди, которые выступали против советской власти, были психически больными, поскольку не существовало никакого другого логического объяснения тому, отчего кто­то выступает против лучшей социально­политической системы в мире. Советский лидер Никита Хрущев сам сформулировал это в своей речи: «Преступление — это отклонение от общепринятых норм поведения в обществе, нередко вызываемое расстройством психики человека. Могут быть заболевания, психические расстройства в коммунистическом обществе среди отдельных людей? Видимо, могут быть. Если это будет, то могут быть и проступки, которые свойственны людям с ненормальной психикой… Тем, кто на подобном «основании» стал бы призывать к борьбе с коммунизмом, можно сказать, что и сейчас есть люди, которые борются с коммунизмом… но у таких людей, видимо, явно не в норме психическое состояние»⁶.

Диагноз «вялотекущая шизофрения», разработанный московской школой психиатрии, и в частности Андреем Снежневским, предоставлял очень удобные возможности для объяснения такого поведения. Согласно теории Снежневского и его коллег, шизофрения была гораздо более распространена, чем считалось ранее, потому что болезнь может сопровождаться относительно умеренными симптомами, а прогрессировать позже. В результате диа­гноз «шизофрения» гораздо чаще ставился в Москве, чем в других странах, как сообщалось в пилотном исследовании шизофрении Всемирной организации здравоохранения в 1973 году⁷. И в частности, вялотекущая шизофрения расширила рамки диа­гноза, поскольку, согласно Снежневскому, пациенты с этим диагнозом были в состоянии функцио­нировать почти нормально в социальном смысле. Их симптомы могли напоминать симптомы невроза или могли квалифицироваться как параноидальные. Пациент с параноидальными симптомами сохранял некоторое представление о своем состоянии, но преувеличивал свою значимость и мог высказывать грандиозные идеи реформирования общества. Таким образом, симптомом вялотекущей шизо­френии мог быть «бред реформаторства», «борьба за правду» и «настойчивость»⁸. В интервью советской газете «Комсомольская правда» два советских психиатра, профессор Марат Вартанян и доктор Андрей Мухин, объясняли, как было возможно, что человек мог быть психически больным, в то время как его окружение этого не замечало, как это происходило в случае «вялотекущей шизофрении». Что же имелось в виду, когда речь шла о том, что человек является психически больным? Вартанян: «...когда человек одержимо занимался чем­то. Если вы обсуждаете с ним другую тему, он ведет себя как нормальный человек, который здоров, и он может быть выше вас по своему интеллекту, знаниям и красноречию. Но как только вы упоминаете его любимую тему, его патологические навязчивые идеи вспыхивают с невероятной силой». Вартанян подтвердил, что сотни людей с этим диагнозом были госпитализированы в Советском Союзе. По словам доктора Мухина, это произошло потому, что «они распространяли свои патологические реформистские идеи в массах»⁹.

Все признаки свидетельствуют о том, что психиатры, которые разработали эту концепцию по приказу компартии и КГБ, очень хорошо понимали, что они делали, но для многих советских психиатров это казалось очень логичным объяснением, потому что они не могли объяснить сами себе, по какой другой причине кто­то готов отказаться от карьеры, семьи и счастья ради идеи или убеждений, которые так отличались от того, во что верило или заставляло себя поверить большинство людей. В известном смысле эта концепция представлялась весьма желанной, так как она исключала необходимость задавать трудные вопросы самому себе и своему поведению. А трудные вопросы могут привести к трудным выводам, которые, в свою очередь, могут вызвать проблемы с властями для самого психиатра.

Начало политической психиатрии, вероятно, лучше всего рассматривать как результат сочетания факторов, которые могли вызреть только в условиях тоталитарного режима. Решение 1950 года предоставить монополию в области психиатрии павловской школе профессора Андрея Снежневского стало одним из решающих факторов. Вот был ученый, который имел свою точку зрения, который верил, что он может творить историю, доказывая свое видение психиатрии, и тоталитарный климат позволил ему беспрепятственно осуществить его планы. Известные психиатры, которые не согласились с ним, потеряли работу, некоторые даже были сосланы в Сибирь. Было по меньшей мере неразумно противостоять Снежневскому, и он ловко использовал чувство страха, которое царило в Советском Союзе в последние годы правления Сталина¹⁰.

Во­вторых, советское общество являлось централизованно управляемым тоталитарным государством. Все, даже кружки и спортивные секции, было политизировано, и ничто не было возможно без воли и поддержки со стороны коммунистической партии. Чистки 1930, 1940 и начала 1950­х, когда вдруг в одну ночь все эсперантисты Ленинграда были арестованы и на очереди могла быть уже другая группа или часть общества, сделали это совершенно очевидным. Врачи были подчинены партии, они давали клятву советского врача вместо клятвы Гиппократа. И клятва советского врача была предельно ясной: основная ответственность была перед коммунистической партией, а не перед медицинской этикой.

В­третьих, Советский Союз стал закрытым обществом, обществом, которое оказалось отрезано от остального мира. Мировая психиатрическая литература была недоступна, за исключением трудов политкорректной психиатрической элиты. Власть партии казалась бесконечной, независимо от того, верили вы в ее идеалы или нет. Таким образом, любой человек, который решил высказать свое несогласие открыто, подвергался высокому риску быть признанным сумасшедшим. Потому что и в самом деле, кто же еще рискнул бы работой, будущим детей, семьей или даже своей свободой ради убеждений, которые были опасны и политически неверны?

Таким образом, злоупотребления психиатрией в политических целях, которые изначально были направлены в основном против интеллектуалов и представителей творческих кругов, превратились в серьезный метод репрессий, когда примерно одна треть диссидентов в 1970­х и начале 1980­х направлялась в психиатрическую больницу, а не в лагерь, тюрьму или ссылку.

Многие пытались проанализировать, почему люди оказывались в психиатрической больнице, а не в лагере, и какие факторы играли роль в процессе принятия решений. Некоторые пришли к заключению, что продолжительность пребывания в стацио­наре соответствует сроку наказания политзаключенного, который он получил бы. Иными словами, политзаключенный, обвиненный в «клевете на советское государство», обычно оставался в больнице около трех лет (максимальный срок по этой статье Уголовного кодекса СССР), в то время как человека, обвиненного в антисоветской агитации и пропаганде, обычно держали в психбольнице в течение гораздо более продолжительного времени, семь лет и больше (опять же максимальное наказание по этой статье). С долей цинизма это можно сформулировать так: чем более сумасшедший человек, тем более серьезный ущерб он нанес советской власти!¹¹ В других случаях у диссидентов было ощущение, что психически более слабые личности были быстро отправлены в лагеря, а психически сильные и несгибаемые сталкиваются с неопределенным будущим в психиатрической больнице, не имея на руках приговора и подвергаясь пыткам нейролептиками и другими средствами. В целом можно с уверенностью заключить, что жертвы политических репрессий тщательно отбирались и что этот вид наказания казался наиболее подходящим для них.

Кампания против советской «политической психиатрии»

Вообще говоря, систематическое использование психиатрии для заключения диссидентов в психиатрические больницы началось в конце 1950­х и начале 1960­х годов. Однако уже в 1930­х годах зло­употребление психиатрией в политических целях принимало систематическую форму. В соответствии с серией писем, опубликованных советским психиатром в «Американском психиатрическом журнале», Андрей Вышинский, один из руководителей советской тайной полиции, был тем, кто приказал использовать психиатрию в качестве средства репрессий¹². По словам автора письма, чье имя было известно редактору, но в остальном он остался анонимным, первая специальная психиатрическая больница в Казани использовалась исключительно в политических случаях. Половина пациентов были лица, которые действительно были психически больны, но другой половиной были люди без психических расстройств, такие как бывший президент Эстонии Пятс, который находился в Казани с 1941 по 1956 год¹³.

В Институте судебной и общей психиатрии им. Сербского в Москве также существовал политический отдел, возглавляемый профессором Халецким. По словам поэта Наума Коржавина, Институт им. Сербского был в то время сравнительно гуманным учреждением с доброжелательным персоналом¹⁴. Однако атмосфера изменилась практически в одночасье, когда доктор Даниил Лунц был назначен начальником четвертого отдела, который позднее стал традиционно называться политотделом. И если раньше психиатрические отделения рассматривались в качестве «убежища», в котором можно было скрыться вместо того, чтобы оказаться в ГУЛАГе, то с этого момента ситуация изменилась¹⁵.

Больше случаев злоупотреблений психиатрией в политических целях относится к 1940­м и 1950­м годам, в том числе и дело партийного деятеля Сергея Писарева, который был арестован за критику работы советской тайной полиции в связи с так называемым «делом врачей», антисемитской кампании, разработанной по приказу Сталина, которая должна была привести к новой волне террора в СССР и, возможно, к уничтожению оставшихся евреев, которые пережили Вторую мировую войну. Писарев был гос­питализирован в спецпсихбольницу в Ленинграде, которая вместе с аналогичной больницей в Сычевке была открыта после Второй мировой войны. После освобождения в 1955 году Писарев начал кампанию против злоупотребления психиатрией в политических целях, сосредоточившись на Институте им. Сербского, который он считал корнем всех зол. В результате его деятельности Центральный Комитет Коммунистической партии создал комитет, который исследовал ситуацию и пришел к выводу, что злоупотребления психиатрией в политических целях действительно происходят. Однако доклад был «положен в стол» и никогда не имел никаких последствий¹⁶.

До середины 1960­х годов злоупотребления психиатрией в политических целях в СССР проходили в основном незамеченными, и даже среди советских диссидентов отсутствовало понимание того, что им угрожает новая опасная форма репрессий. В своих воспоминаниях Владимир Буковский пишет о своем пребывании в Институте им. Сербского: «Мы абсолютно не боялись, что нас сочтут сумасшедшими — наоборот, мы радовались: пусть эти идиоты думают, что мы сумасшедшие, если им нравится, или, скорее, пусть эти сумасшедшие думают, что мы идиоты. Мы вспомнили все рассказы о сумасшедших Чехова, Гоголя, Акутагавы и, конечно же, бравого солдата Швейка. Мы хохотали над нашими врачами и над самими собой»¹⁷. Но немного позже они поняли, что старая женщина, которая убирала палаты, пересказывает все их разговоры врачам, которые использовали эту информацию, чтобы доказать психическое заболевание. В 1974 году Буковский вместе с заключенным психиатром Семеном Глузманом написали «Пособие по психиатрии для инакомыслящих», в котором они изложили потенциальным жертам политической психиатрии руководящие принципы того, как вести себя во время следствия, чтобы избежать диагноза психически больного¹⁸.

На основании имеющихся данных можно сделать вывод, что в течение 1960­х годов использование психиатрии в политических целях в Советском Союзе стало одним из основных методов репрессий. К концу этого десятилетия у многих известных диссидентов были диагностированы психические заболевания.

Вовлечение международного сообщества

В результате растущего числа диссидентов, заключенных в психиатрические больницы, на Западе росло количество протестов, что в конечном итоге привело к кампании по прекращению злоупотреблений профессией психиатра. В 1971 году на Запад попал документ на 150 страницах, документально свидетельствующий о злоупотреблениях психиатрией в политических целях. Впервые западные психиатры получили возможность изучить копии психиатрических диагнозов, поставленных советскими психиатрами, участвующими в злоупотреблениях, изучить детали их диагностических методов. Документы сопровождались письмом Буковского, который просил западных врачей изучить шесть случаев, описанных в документе, и сказать, должны ли быть госпитализированы эти люди. Группа британских психиатров рассмотрела документы и сделала вывод: «Мы полагаем, что диагнозы, поставленные этим шести людям, были поставлены исключительно как следствие их действий, направленных на осуществление фундаментальных прав и свобод...»¹⁹. Они предложили обсудить этот вопрос в ходе предстоящего Всемирного конгресса ВПА в ноябре 1971 года в Мексике.

Однако обсуждение не состоялось. Хотя президент конгресса доктор Рамон де ла Фуэнте упомянул о полученных документах, в которых речь шла о некоторых странах, где принадлежность к политической оппозиции рассматривалась как психическое заболевание, и утверждал, что «молчание о такой позорной ситуации ляжет тяжким бременем на нашу совесть»²⁰, его слова не нашли отклика у генерального секретаря ВПА доктора Дениса Ли, который уже сообщил Снежневскому о жалобах, отправил последнему вышеупомянутый 150­страничный документ и изложил свою позицию в отношении обязательств ВПА: «Нигде в уставе нет упоминания о том, что ВПА берет на себя ответственность за этические аспекты психиатрии, и нет никаких соответствующих статей устава или подзаконных актов, касающихся жалоб со стороны одного члена сообщества на другого. Я думаю, что юридически совершенно ясно, что ВПА не обязана рассматривать жалобы от одного члена сообщества, направленные против другого члена сообщества»²¹. По его словам, единственное, что ВПА могла сделать, это передать дела в соответствующие профессиональные сообщества, в данном случае в советское Всесоюзное общество психиатров и невропатологов, что, собственно, он и сделал. На конференции в Мексике советский психиатр Марат Вартанян, к тому времени уже бывший одним из главных апологетов злоупотреблений психиатрией в СССР, был даже избран в качестве ассоциированного секретаря в Исполнительный комитет ВПА. На следующий день после конгресса в Мексике он публично заявил, что «природа нашей [социально­политической] системы такова, что этого просто не могло произойти»²².

В период между Всемирным конгрессом в Мексике в 1971 году и следующим конгрессом в Гонолулу в 1977 году все большее число национальных психиатрических ассоциаций выражало свою обеспокоенность данным вопросом, но дальше этого дело не шло. Всемирная психиатрическая ассоциация не изучила ни одного полученного доказательства, не расспросила бывших жертв советских психиатрических репрессий. В то же время они продолжали укреплять дружеские отношения с советскими психиатрами, которые были причастны к процессу злоупотребления психиатрией.

Всемирный конгресс в Гонолулу

К 1977 году стало ясно, что невозможно избежать включения этого вопроса в повестку дня Всемирного конгресса на Гавайах. Во время первого пленарного заседания конгресса увидела свет Гавайская декларация — сборник этических принципов в области психиатрии, которые были составлены созданным в 1973 году подкомитетом по этике Исполнительного комитета. Один из принципов, изложенных в декларации, гласил, что психиатр не должен участвовать в принудительном психиатрическом лечении в отсутствие психического заболевания, другие положения декларации также можно рассматривать как имеющие отношение к политическим злоупотреблениям психиатрией. Гавайская декларация была принята Генеральной ассамблеей через три дня без каких­либо сложностей. Кроме того, был создан Этический комитет под председательством профессора Костаса Стефаниса из Греции; одним из членов комитета стал Марат Вартанян от Советского Союза²³.

Советский вопрос проходит на Генеральной ассамблее уже менее легко. До встречи обе стороны провели пресс­конференции, и во время обсуждения ассамблеи дискуссии продолжались. Два ходатайства были поставлены на голосование, британское — осуждающее систематические зло­употребления психиатрией в политических целях в Советском Союзе, и американское, призывающее ВПА учредить Комитет по рассмотрению обвинений в злоупотреблениях психиатрией в политических целях. Британская резолюция была принята 90 голосами против 88, но лишь после долгих дебатов не только о самой проблеме, но также о распределении голосов и других процедурных вопросах. Американская резолюция об учреждении комитета получила большинство голосов, 121 против 66 голосов, но также оспаривалась, среди прочих и греческим делегатом, а впоследствии и президентом ВПА профессором Костасом Стефанисом, который заявил, что он не видит смысла в учреждении такого комитета и раз Всесоюзному обществу психиатров и невропатологов были предъявлены бездоказательные, как он считал, обвинения, то и комитет может действовать таким же образом²⁴.

Советский Союз покидает ВПА

После бурных пяти с половиной лет после конгресса в Гонолулу советское Всесоюзное общество вышло из ВПА 31 января 1983 года. В течение нескольких месяцев между этим событием и Всемирным конгрессом ВПА в Вене в июле 1983 года обвинения в том, кто и каким образом довел ситуацию до кризиса, топтались на месте. В официальном докладе Исполнительного комитета ВПА Генеральной ассамблее был подчеркнут вывод о влиянии Советов на будущее ВПА: «Сотрудники, которые руководили ВПА на протяжении последнего периода с момента проведения выборов, были обязаны [...] санкционировать открытую конфронтацию между национальными сообществами членов ВПА и, таким образом, суметь предотвратить окончательный исход этого противостояния, а именно вывод психиатрических обществ из членства в ассоциации. В результате этого влияние ассоциации снизилось. И это самый опасный прецедент, который не предвещает ничего хорошего для будущего ассоциации»²⁵.

Генеральная ассамблея ВПА в Вене стала, возможно, одной из самых дезорганизованных и напряженных встреч за всю историю существования организации. В отличие от заседаний Всемирного конгресса в Гонолулу прессе было запрещено присутствовать. Некоторые делегаты призвали Исполнительный комитет ВПА не принимать выход Советов, а другие высказывали мнение, что это жизненный факт, с которым необходимо смириться, и мнение это поддерживал президент ВПА профессор Пишо. Вслед за обсуждением последовали дебаты относительно различных вариантов представленных резолюций, но ситуация была настолько запутанной, что некоторые делегаты даже не знали, за какое решение им было предложено голосовать.

В конце концов резолюция, подготовленная британским делегатом профессором Кеннетом Ронсли, была принята большинством из 174 голосов «за», 18 «против» и 27 воздержавшихся. Резолюция была составлена удивительно примирительным тоном: «Всемирная психиатрическая ассоциация будет приветствовать возвращение Всесоюзного общества [...] в члены ассоциации, но ожидает искреннего сотрудничества и конкретных предварительных доказательств об улучшении ситуации со злоупотреблениями психиатрией в политических целях в Советском Союзе»²⁶. Затем советский диссидент, психиатр и политический заключенный доктор Анатолий Корягин был избран почетным членом ВПА 119 голосами «за» и 58 «против». Резолюция, призывающая ВПА защитить противников использования психиатрии в политических целях, была поставлена на голосование путем прямого открытого голосования, 21 ассоциация проголосовала «за» и пять «против». И наконец, Генеральная ассамблея постановила, что работа Комитета по рассмотрению обвинений имеет важное значение и должна быть продолжена, но также было принято решение, что сферы компетенции должны быть расширены включением и других форм злоупотребления психиатрией. Последнее решение фактически сделало Комитет по рассмотрению обвинений импотентным органом, и он уже больше не играл важной роли.

Генеральная ассамблея закончилась выборами нового Исполнительного комитета. Президентом стал бывший глава Этического комитета профессор Костас Стефанис, который выступал против Комитета по рассмотрению обвинений в первый раз; генеральным секретарем стал профессор Фини Шульзингер из Дании. Кроме того, в Исполнительный комитет был избран венгерский психиатр доктор Пал Юхаш, но его членство продлилось меньше года. Сразу же после Всемирного конгресса его вызвали на допрос. Что именно произошло, так и не стало полностью известным. Позднее из информации из архивов Штази, рассекреченных после воссоединения Германии, мы узнали, что он был немедленно подвергнут давлению со стороны венгерского правительства и несколько раз вызывался на допросы. Его главным «преступлением» было то, что он не придерживался договоренности, достигнутой ассоциациями — членами социалистического лагеря, и не осудил нападки на советское психиатрическое сообщество. Вместо этого он согласился быть избранным в Исполнительный комитет ВПА. Он был дисциплинарно наказан партией, затем Министерством здравоохранения своей страны и, наконец, потерял свой пост президента Венгерской психиатрической ассоциации. Спустя всего семь месяцев после Всемирного конгресса, 27 февраля 1984 года, он умер от сердечного приступа²⁷. Исполнительному комитету ВПА венгерские власти сообщили, что их присутствие на похоронах нежелательно. Более ясного доказательства того, что у доктора Юхаша были проблемы с властями, нельзя было и придумать. Его место занял психиатр из Восточной Германии Йохен Нейман, который не был недружелюбен, как выяснилось позже, он был в то же время агентом Штази и информировал свое начальство в Восточном Берлине и Москве обо всем, что происходило в ВПА²⁸. Записи также свидетельствуют о том, что у КГБ имелось по крайней мере четыре агента в ВПА, в том числе Марат Вартанян, у которого было скромное прозвище Профессор. Кроме того, болгары, чехословаки и восточные немцы тоже имели своих агентов на местах и, несомненно, то же относится и к западным странам; однако их файлы остаются закрытыми для общественности. Советская психиатрия стала темой международного дипломатического противостояния.

Секретные переговоры

В течение большей части лет между Венским конгрессом и Всемирным конгрессом в Афинах в октябре 1989 года контакты между советской психиатрией и ВПА были сужены до контактов четырех человек: со стороны ВПА это были президент Костас Стефанис и генеральный секретарь Фини Шульзингер, а с советской стороны — президент Всесоюзного общества доктор Георгий Морозов, который также являлся директором печально известного Института им. Сербского в Москве, и ранее упомянутый профессор Марат Вартанян, директор Всесоюзного центра по охране психического здоровья. В частности, последний поддерживал тесные отношения с профессором Стефанисом, о чем свидетельствуют архивы Штази. К примеру, сразу после смерти профессора Юхаша восточногерманские секретные службы предлагают назначить его преемником Йохена Неймана и просят Вартаняна сообщить Костасу Стефанису об этом номинировании. В отчете также сказано следующее: «Насколько нам известно, Комитет государственной безопасности [КГБ] работает с профессором Вартаняном по вопросу Всемирной психиатрической ассоциации»²⁹.

Действительно, вся имеющаяся информация свидетельствует о том, что профессора Стефанис и Шульзингер видели возвращение советской ассоциации своей основной задачей. В своем первом обращении в качестве президента Стефанис заявил: «Мы будем стараться открывать новые каналы общения и мы будем исследовать все законные способы возобновления закрытых, эти усилия непросты и не должны оставаться односторонними [...] Я лично чувствую моральную ответственность как за игнорирование очевидных недостатков в нашей организационной структуре, так и за игнорирование голосов меньшинства, которое, как показал прошлый опыт, отражает превалирующую точку зрения более точно, нежели большинство голосов...»³⁰ С самого начала пребывания в своих должностях они поддерживали контакты с Советами, и эти двое имели возможность действовать достаточно обособленно, т.к. лишь несколько других членов Исполнительного комитета проявили интерес к этому вопросу. К тому же в этих начинаниях их поддерживал агент Штази Йохен Нейман, и только доктор Мелвин Сабшин, который в то же время был медицинским директором Американской психиатрической ассоциации, противостоял им.

Первые признаки того, что Советы активно готовили почву для возвращения в ВПА, появились в конце 1984 и в начале 1985 г. Через советское посольство в Вашингтоне Американская психиатрическая ассоциация (АПА) была проинформирована о том, что Всесоюзное общество было бы готово возобновить отношения с АПА, если последняя принесет извинения за свою «необоснованную критику злоупотреблений психиатрией в СССР». Когда это не сработало, они сократили свое требование до простого извинения³¹. В то же время, как видно из архивов Штази, имеющих в те годы непосредственно в Исполнительном комитете своих собственных информаторов, усердно докладывающих обо всем происходящем, тайные переговоры между Советами и частью руководства ВПА продолжались. Профессор Стефанис поддерживал контакты не только с Маратом Вартаняном³², но и с советским министром здравоохранения Чазовым, который, как говорят, был старым знакомым Стефаниса. Во время их встречи Чазов отметил, что возвращение Советов может быть организовано довольно легко, но когда Вартанян присоединился к встрече, последний убеждал его быть более осторожным и сдержанным³³.

Интересно, что в архивах Штази также есть свидетельства о том, что контакты Йохена Неймана с Мелвином Сабшиным и другими американцами начали влиять на его взгляды. Его доклады становились все более критическими по отношению к Советам, которые, казалось, были парализованы из­за глубоких противоречий между Георгием Морозовым, стремящимся вернуться в ВПА, но сталкивающимся с увеличением оппозиционной критики внутри Всесоюзного общества за отсутствие гибкости и понимания того, что мир изменился, и Маратом Вартаняном, который пытался любым возможным способом воспрепятствовать Морозову. Неуступчивость Советов бесконечно раздражала Неймана, а его восхищение американцами и АПА продолжало расти. Кроме того, его критика политической системы, в которой он жил, становилась все более жесткой, и он высказался в поддержку тех, кто покидал Восточную Германию, но в то же время во время беседы с коллегой утверждал, что сам он не оставит ГДР³⁴.

В переживаниях из­за непреклонности Советов как среди советских психиатров, так и среди их западных сторонников не было ничего странного, потому что советское общество действительно быстро менялось, и все больше и больше в советских публикациях сообщалось о случаях злоупотребления психиатрией в политических целях, об отдельных психиатрах, которые были причастны к этой практике, и о коррупции среди советских психиатров (министра здравоохранения Чазова также не обошли стороной, и в конце концов компартия объявила ему выговор в связи с коррупцией). Пресса все чаще призывает советских психиатров очиститься и признать то, что происходило, но их, казалось, заклинило на старых опровержениях. Свердловская киностудия решила сделать фильм о злоупотреблениях психиатрией в политических целях в Советском Союзе, и съемочная группа взяла интервью у десятков жертв как в Советском Союзе, так и в Амстердаме, собрав этих людей в офисе Международной ассоциации по использованию психиатрии в политических целях. Все это выглядело так, как будто руководство советской психиатрии потеряло связь с реальностью³⁵.

В конце концов в 1988 году Государственный департамент США тоже подключился к проблеме, вероятно, потому, что текущие отчеты о политических злоупотреблениях в сфере психиатрии являлись препятствием для процесса разрядки. Большинство политических заключенных были освобождены, но узники психбольниц освобождались последними и лишь поодиночке. Государственный департамент решил возбудить официальное расследование, пытаясь установить, действительно ли имели место злоупотребления психиатрией в политических целях в СССР, закончились ли они или еще продолжаются.

Долгие переговоры предшествовали визиту американской делегации. В то время как официальным главой делегации был чиновник Государственного департамента США, психиатрическим лидером делегации был Лорен Рот, профессор психиатрии из Питсбурга, Пенсильвания. Малочисленная делегация состояла из представителя Госдепартамента, доктора Рота, доктора Дэррела Регира, доктора Сэма Кита и доктора Сэлима Шаха от Американского национального института психического здоровья; и Эллен Мерсер от АПА поехала в Москву, чтобы договориться об условиях соглашения, которые лягут в основу предстоящего визита. По пути доктор Рот совершил несколько поездок, и его настойчивость вместе с гиперактивностью, должно быть, полностью свели Советы с ума. Условия посещения были изложены в мельчайших деталях и включали планы по передаче списка имен психиатрических заключенных или бывших психиатрических заключенных для проведения экспертизы, порядок проведения экспертизы, включая взятие образцов мочи у каждого подэкспертного. Кроме того, должна была быть сформирована команда для посещения психбольниц и составлен список больниц, включая спецпсихбольницы; эта информация должна была быть отправлена за неделю до визита.

В конце концов советские чиновники (Минздрав и МИД) согласились практически со всеми пунктами, и в 1989 году группа из почти 25 человек приехала в СССР. Эта группа состояла из представителя Госдепартамента, который возглавил делегацию, доктора Рота в качестве главы психиатрической команды, психиатров из Национального института психического здоровья, четырех эмигрировавших из Союза психиатров, живущих в США, и доктора Гарольда Высоцкого из Чикаго, Иллинойс, в качестве главы команды для посещения больниц. Кроме того, присутствовали переводчики Государственного департамента, два юриста, Эллен Мерсер и Питер Рэддауэй. Делегация посетила большое количество психиатрических учреждений, исследовала множество предполагаемых жертв злоупотреблений психиатрией вместе с советскими коллегами и впоследствии сравнила объединенные заключения с теми, которые были сделаны советскими психиатрами в прошлом. С этой целью был передан длинный список тех людей, которых американцы хотели пригласить на экс­пертизу. Кроме этого, были запланированы встречи с диссидентами. Советы признались в большинстве проблем, но не могли удержаться от постоянных попыток вставлять палки в колеса. Людям из списка американской делегации угрожали и советовали не ехать в Москву или американцам говорили, что некоторых людей не смогли найти. Эти постоянные препятствия не прекращались даже в то время, когда американцы были в Советском Союзе³⁶.

После более чем двухнедельного визита в СССР делегация вернулась домой и написала свой доклад. Сам доклад, хотя и опубликованный значительно позже, оказался довольно разрушительным для советской власти. Мало того, что делегация установила, что имели место систематические злоупотребления психиатрией в политических целях, но в докладе также говорилось, что эти злоупотребления не закончились, что жертвы политических злоупотреблений по­прежнему находятся в психиатрических больницах и что советская власть — в частности советское общество психиатров и невропатологов — по­прежнему отрицает, что психиатрия использовалась в качестве метода репрессий³⁷.

Советы возвращаются в ВПА — в то время как страна распадается

Всемирный конгресс ВПА в Афинах привлек почти десять тысяч участников, среди которых была многочисленная советская делегация. Советы извлекли выгоду из политического климата, демократизация в Советском Союзе была для многих делегатов причиной голосовать в пользу возвращения советского Всесоюзного общества. Это было также ясно и Исполнительному комитету ВПА, который решил организовать Экстраординарную генеральную ассамблею, где дебаты будут проведены между советским диссидентом, психиатром доктором Семеном Глузманом, и представителями советской делегации. Ситуация была довольно несбалансированной, мягко говоря. На сцене было шесть или семь членов советской делегации, сидящих в ряд. В результате на сцене больше не было мест, и, таким образом, Глузман и его переводчик должны были стоять у подножия сцены, располагаясь по меньшей мере на метр ниже. Это выглядело как семь против одного и создавало визуальное впечатление проигранного сражения³⁸.

Однако многие делегаты конгресса симпатизировали доктору Глузману, который согласился участвовать в дебатах с советской делегацией. Вдобавок ко всему советские представители произвели очень плохое впечатление, повторяя стандартную советскую пропаганду, полностью противоположную тому, что было уже опубликовано в советской прессе. Глузман, со своей стороны, находился в самой лучшей форме. Его рассказ был не только четким и ясным, но он даже выказывал жалость по отношению к советским представителям, которые сидели на сцене высоко над ним. ВПА, возможно, надеялась, что дебаты заставят мнения измениться в пользу Советов. Но произошло противоположное. Это усилило мнение противников о том, что слишком мало изменений произошло в советской психиатрии, чтобы позволить возвращение советского общества, и что в их заявлениях по­прежнему доминирует ложь.

Дело дошло до кульминации. Практически все советские психиатры, включая Марата Вартаняна, игнорировались конгрессом, и руководящую роль в советской делегации теперь открыто подхватил дипломат, а не психиатр: Юрий Решетов, заместитель министра иностранных дел Советского Союза. Было ясно, что эта партия в настоящее время играется на самом высоком уровне при непосредственном участии политической верхушки в Москве. С другой стороны, была сформирована небольшая группа переговорщиков, состоящая из британского делегата и президента Королевского колледжа д­ра Джима Берли, голландского делегата Ральфа тен Досшатте (Roelof ten Doesschate), американского делегата д­ра Гарольда Высоцкого и немецкого делегата д­ра Йоханнеса Мейер­Линденберга. Сложившаяся ситуация была уникальной. Всемирный конгресс продолжается, пресса в напряженном ожидании; Исполнительный комитет ВПА отодвинут в сторону; а четыре делегата ведут переговоры с Юрием Решетовым, который находится в постоянном контакте с Москвой, получая инструкции.

Исполнительный комитет ВПА передвинул «советский вопрос» в конец повестки дня. Сначала они вели долгие дебаты о целом диапазоне процедурных проблем, небольших поправках к уставам и других вопросах. Затем они перешли к выборам в Исполнительный комитет ВПА, что привело к переполоху. Фини Шульзингер, действующий генеральный секретарь, решил баллотироваться в президенты. Кандидатов попросили представить свои кандидатуры, сопроводив представление коротким выступлением и объяснением, почему они были лучшим выбором. Шульзингер пошел первым. Его выступление началось спокойно, но скоро он возбудился, в особенности когда дошел до проблемы членства Советов. К удивлению делегатов, он обвинил своих противников в том, что они финансировались ЦРУ и управлялись церковью сайентологов. Аудитория полностью притихла; они никогда не видели ничего подобного прежде. Для противника Шульзингера гонка была выиграна. Подавляющим большинством голосов д­р Хорхе Альберто Косте дe Сильва был избран президентом ВПА.

Переговоры с Советами продолжались даже во время Генеральной ассамблеи. Им предложили последний шанс: если они хотят вернуться, они должны зачитать сообщение, в котором признают свою вину; в ином случае их не примут. Интенсивная связь с Москвой не прекращалась, начались переговоры о заявлении. Обсуждалось каждое слово.

После бесконечной дискуссии по процедурным вопросам, когда переводчики уже угрожали уходом, подняли вопрос о советском членстве в ВПА. Один за другим делегаты брали слово, кто­то придерживался позиции о продолжении исключения Советов, другие выступали с прямо противоположной точкой зрения. Немецкий делегат д­р Йоханнес Мейер­Линденберг зачитал уравновешенное, но в то же время эмоциональное заявление, в котором он упомянул преступления нацистского режима и тот факт, что мир долгое время взирал на них и хранил молчание. Такое никогда не должно повториться, сказал он, таким образом выступая против возвращения советского общества.

Наконец встал американский делегат Гарольд Высоцкий и сказал, что у советской делегации есть заявление, которое они хотели бы зачитать. Все головы повернулись в направлении советских представителей, обнадеженных и несколько удивленных таким неожиданным поворотом событий. Доктор Петр Морозов, который был переводчиком советской делегации, вскочил с бумагой в руке и начал читать упомянутое заявление очень быстро и очень тихо. После этого он быстро сел. Никто не понял ни слова. Высоцкий встал снова и сказал, что это было слишком быстро и тихо и настоятельно попросил Морозова прочитать заявление еще раз, на сей раз громко и четко. С побагровевшим лицом Петр Морозов встал снова. Теперь он медленно читал заявление, слово за словом. Советы признали, что имели место систематические злоупотребления психиатрией в политических целях, обещали, что все политические заключенные будут освобождены и что демократические преобразования советского общества будут выполнены. Действительно, теперь это было громко и четко, в том числе и для Гарольда Высоцкого. Он знал текст дословно, поскольку, как это стало ясно позже, он и был автором текста, так как Советы не могли или не хотели излагать что­либо на бумаге.

Фильм Свердловской киностудии показал ликующую советскую делегацию, возвращающуюся в Москву. У доктора Марата Вартаняна взяли интервью, счастливо улыбаясь, он утверждал, что Всесоюзное общество было встречено в Афинах с распростертыми объятьями и было принято в ВПА. Ни слова об условиях. И по иронии судьбы они возвратились в страну, которая прекратила публиковать явные пропагандистские объяснения, которые они продолжали высказывать, и все более и более становилась предметом центробежных политических процессов. Спустя полгода после Афинского конгресса Литва провозгласила свою независимость, и в течение двух лет Советский Союз прекратил свое существование, тем самым отняв у Всесоюзного общества страну, которую оно представляло.

Советский урок

Оглядываясь назад, можно сказать, что проблема злоупотреблений психиатрией в политических целях в Советском Союзе оказала длительное воздействие на мировую психиатрию, а также на Всемирную психиатрическую ассоциацию. Самым положительным было то, что эта тема вызвала дискуссии о медицинской этике и профессиональных обязанностях врачей (в том числе психиатров), приведя к принятию Гавайской декларации и последующих обновленных версий. Кроме того, многие национальные психиатрические ассоциации приняли соответствующие кодексы, хотя соблюдение их часто было простой формальностью и санкции за нарушение положений кодекса отсутствовали.

Невозможно отделаться от ощущения, что в начале своего срока в 1983 году проф. Стефанис и Шульзингер поставили перед собой цель вернуть Советы обратно в ВПА, не понимая, что вскоре они оказались бы простыми пешками в геополитических играх между Востоком и Западом, лишь минимально контролируя ситуацию, если вообще контролируя. Их попытки замести следы часто были неудачными, неуклюжими, и при чтении отчетов о тех днях невозможно избежать чувства жалости. В частности, экстремальные реакции профессора Шульзингера не только на Генеральной ассамблее в Афинах, но и в других случаях указывают на это и демонстрируют человека, который потерял контроль не только над ситуацией, но и над самим собой³⁹.

1983–1989 годы с совершенной очевидностью подтвердили тот факт, что психиатрия — это политика, нравится это кому­то или нет. Руководство ВПА говорило, что они пытались не допустить политику в психиатрию, при этом результат их действий и их секретных переговоров с московским психиатрическим руководством был прямо противоположным: дал зеленый свет тщательно организованным вмешательствам со стороны московского политического руководства, поддержанных активным участием Штази и КГБ. И вполне допустимо, что у других секретных служб также была своя роль в этой игре. В то же время цель противников политического злоупотребления психиатрией — изгнание политики из психиатрии — была равно неудачной. Их деятельность была, хотели они этого или нет, элементом холодной войны между Востоком и Западом, и в их случае «высшие силы» несомненно также оказывали на них влияние⁴⁰.

После падения Берлинской стены стало ясно, что политические злоупотребления в Советском Союзе были лишь верхушкой айсберга, показателем гораздо худших вещей. Особенно после того, как советский режим начал ослаблять свою хватку, затем потерял контроль над событиями и, наконец, полностью распался, начал вырисовываться гораздо более реалистичный образ советской психиатрии. Стало ясно, что реальная ситуация была намного болезненней и повлияла на гораздо большее количество людей.

С падением коммунистического режима в Восточной Европе в конце 1980­х регулярная практика подавления политических оппонентов при помощи психиатрии в основном прекратилась. Несколько случаев были зафиксированы в Средней Азии, в частности в Туркмении, а позже и в Узбекистане. Также в отдельных случаях в России злоупотребление психиатрией в политических целях продолжает иметь место. В ряды жертв последних лет попали женщины, разводящиеся с влиятельными мужьями, люди, участвующие в спорах из­за бизнеса, и граждане, которые стали помехой для властей из­за подачи многочисленных судебных исков против местных политиков и судей или обжалующие действия правительственных учреждений и отстаивающие свои права. Тем не менее систематических репрессий со стороны властей с использованием психиатрической системы по отношению к диссидентам не наблюдается. Вместо этого граждане сегодня становятся жертвами региональных властей в местных спорах или частных противников, у которых есть средства, как это часто происходит в России, чтобы подкупить суд. В конце концов многие из нынешних лидеров русской психиатрии, особенно те, кто уже принадлежал к психиатрической верхушке в советские времена, аннулировали признание, зачитанное в 1989 году на Генеральной ассамблее в Афинах, о том, что в Советском Союзе происходили систематические злоупотребления психиатрией в политических целях. Теперь они предпочитают называть это «отдельные случаи гипердиагностики» или «академических разногласий»⁴¹.

Бесчеловечные условия жизни

Считающиеся «особенно опасными преступниками», множество диссидентов помещались в спец­психбольницы. Часто эти учреждения размещались в бывшем здании тюрьмы, построенном еще в царские времена, условия жизни в них были, как правило, чрезвычайно плохи. Уже в 1971 году советский министр здравоохранения сообщил Центральному комитету Коммунистической партии, что условия пребывания в спецпсихбольницах не соответствуют стандартам, необходимым для адекватного лечения психически больных⁴². Министр был не одинок в своей критике. В том же году Министерство здравоохранения вместе с Министерством внутренних дел (МВД) и КГБ послали Совету министров план по дальнейшему совершенствованию медицинской помощи людям с психическими расстройствами⁴³. Несколько недель спустя комиссия получила очень критический отчет на четырех страницах от Отдела науки и образования Центрального комитета, адресованный Центральному комитету, который содержал множество деталей о существующей ситуации. В отчете говорилось, что уже в течение нескольких лет особое внимание было уделено службам охраны психического здоровья страны, но Центральный комитет по­прежнему получает «жалобы от населения в связи с серьезными недостатками в сфере психиатрических услуг в стране» и что «состояние психиатрической помощи продолжает оставаться неудовлетворительным». Согласно отчету, число людей, нуждающихся в психиатрической помощи, выросло чрезвычайно: в то время как в 1966 году чуть более двух миллионов граждан состояли на психиатрическом учете, к 1971 году это число выросло до 3,7 миллиона⁴⁴. Во многих больницах, продолжает отчет, в распоряжении пациентов было лишь 2–2,5 квадратных метров, хотя норма составляет 7 квадратных метров. «Случаи, когда пациенты спят вдвоем в одной кровати и даже на полу, нередки. В нескольких больницах были сделаны двойные двухъярусные кровати»⁴⁵. Отчет продолжает: «В результате переполненности больниц санитарно­гигиенические нормы нарушаются, созданы неприемлемые условия для жизни, диагностики и лечения психически больных лиц, а также для работы персонала. Нередко пациентов выписывают преждевременно»⁴⁶.

После распада Советского Союза мы впервые попали в психиатрические учреждения. То, что мы там увидели, было ужасающим. Во многих учреждениях мы обнаружили переполненные отделения, пациентов в каких­то лохмотьях и практически отсутствующий персонал. В главной психиатрической больнице украинской столицы, Киева, я зашел в психогериатрическое отделение: «Более семидесяти пожилых пациентов были заперты в двух палатах в подвале. Запах стоял ужасающий; свежий воздух не поступал в комнаты. Койки были сдвинуты близко друг к другу, иногда две койки стояли вплотную друг к другу, чтобы можно было разместить на двух кроватях трех пациентов. Матрацы были рваные, в некоторых случаях их не было совсем, так что пациенты были вынуждены спать на металлических панцирях кроватей. Их пижамы были грязные и рваные, некоторые ходили полуголыми. Санитарно­гигиенические условия были доступны лишь частично: только холодная вода и туалеты, в которых экскременты переливались через отверстия. Я никогда не видел ничего подобного»⁴⁷.

Было очевидно, что необходимо что­то предпринимать. На огромной территории, от Брест­Литовска на границе с Польшей до близкого к Японии Владивостока, сотни тысяч пациентов томились в психиатрических больницах и интернатах. Мы начали с создания общественных организаций (НГО), таких как психиатрические ассоциации, ассоциации медсестер и — начиная с 1992 года — организации родственников. К концу десятилетия были сформированы первые группы психиатрических пользователей (пациентов). Это было самым трудным этапом, т.к. люди с психическими заболеваниями являлись не только чрезвычайно стигматизированной группой населения в советском обществе, но и как никто другой боялись высказывать свое мнение. Им нужно было преодолеть двойной барьер. Но к началу нового века психиатрическая сцена в бывшем Советском Союзе изменилась, десятки групп активно сражаются за улучшения в области охраны психического здоровья и равные возможности для людей с психическими заболеваниями⁴⁸.

До 2005 года организация, которую я возглавляю, Глобальная инициатива в психиатрии, была сосредоточена исключительно на Центральной и Восточной Европе и бывшем Советском Союзе, ныне носящем название СНГ. Мы работали везде, кроме Узбекистана и Туркмении, где строгая диктатура сделала любую деятельность в этой области невозможной. Наши проекты были сфокусированы на (пере­)подготовке психиатрического персонала, переводе и публикации современной литературы по психиатрии, создании НГО и подготовке их сотрудников, обучении людей в сфере защиты прав, сотрудничеству с масс­медиа и влиянию на власти. Мы помогали разрабатывать законодательство в области психического здоровья, учреждать органы по наблюдению за соблюдением прав человека в сфере психиатрии, способствовали организации мультидисциплинарных бригад и метода ведения случая, внедряли пилотные программы по оказанию психиатрических услуг в сообществе и инициировали программы для конкретных целевых групп, таких как люди с ВИЧ/СПИД и психическими проблемами, пациенты судебно­психиатрических учреждений, заключенные с проблемами психического здоровья, психогериатрические пациенты и т.д. и т.п. И во всех проектах мы убеждались, что интересы пользователей учитывались и основной философией был посыл сделать услуги пациент­ориентированными. Медленно, но верно картина психического здоровья в этих странах начала меняться.

В 2005 году, когда наша организация праздновала свою 25­ю годовщину, мы решили открыть наши представительства и в других частях света. Так мы стали поистине глобальной организацией, которая работает в 40 странах по всему миру, но главным образом в нашем бывшем целевом регионе (Центральная и Восточная Европа и бывший СССР), в Африке, Шри­Ланке и Индокитае. Здесь мы тоже сосредоточены на развитии ориентированных на пользователя, функционирующих на уровне сообщества, экономически эффективных и гуманных служб психического здоровья. В нашей работе мы уделяем большое внимание вопросам устойчивого развития, убеждаясь, что услуги являются доступными и оказание помощи будет продолжено при помощи местных ресурсов, и расширению прав и возможностей местных заинтересованных сторон. Мы скорее склонны принимать медленные изменения, способствуя постепенной застройке, которая имеет хорошие шансы на выживание и дальнейшее развитие, чем прийти с грандиозными планами и большим грантом и создать программы, которые после 2–3 лет будут вынуждены прекратить свое существование в связи с отсутствием средств. Ничто не является более разрушительным, чем такие краткосрочные инвестиции.

ЖИП и права человека

На наш взгляд, охрана психического здоровья — это отражение общества. Чем более гуманным является общество и чем более развиты в нем гражданские институты, тем больше шансов для гуманной, ориентированной на потребителя системы охраны психического здоровья, в котором уважаются права человека, и потребители вместе с их опекунами сотрудничают в выборе и предоставлении услуг. Это означает, что во многих странах наша работа выходит далеко за рамки обычно относящегося к психическому здоровью, помогая изменить общество в сторону большей открытости для нужд лиц с психическими заболеваниями и психической недостаточностью.

Однако ясно также и то, что гражданское общество не может автоматически создать гуманную и ориентированную на потребителя систему охраны психического здоровья. Несмотря на то что большая часть общества подвержена влиянию проблем в сфере психического здоровья, обычно потребители психиатрических услуг подвергаются стигматизации, остаются невидимыми для общества, ими часто пренебрегают, и как результат психиатрические службы часто недофинансируемы и недооценены. Люди с психическими заболеваниями часто сегрегированы — психологически, а во многих случаях физически и юридически — от остальной части общества. В самом деле, подлинная приверженность делу улучшения лечения людей с психическими расстройствами может быть наиболее показательным индикатором прогресса в современном обществе. По­настоящему гражданское общество поднимает положение всех своих наиболее уязвимых граждан, служит нуждам людей с психическими проблемами, обеспечивает адекватное финансирование психиатрической помощи и гарантирует, что услуги ориентированы на потребителя — другими словами, потребности и пожелания тех, кто пользуется услугами, являются центральными соображениями в формировании политики и практики.

Охране психического здоровья в бывшем СССР всегда уделялось меньшее внимание (как это было во многих западных странах всего лишь несколько десятилетий назад). В советской/социалистической идеологии только лица, которые либо производили что­либо, либо были продуктивными в трудоспособном возрасте, имели значение. Те, кто не в состоянии производить, считались лишними, докучливыми и ничего не стоящими. В результате психически больные были спрятаны в крупных учреждениях за пределами города, сброшены со счетов и довольно часто оставлены умирать. Такой менталитет отводит психически больным людям статус недочеловека и даже клеймит позором родственников психически больных, он по­прежнему распространен в этих обществах. Многое должно быть сделано в этой области для того, чтобы изменить имидж и положение лиц с психическими проблемами. Это задача, для достижения которой потребуется несколько десятилетий.

Во многих странах права психически больных нарушаются в массовых масштабах. Во многих учреждениях условия пребывания ужасны; методы лечения устаревшие; персонал низкооплачиваемый, недостаточно образованный и не в состоянии справиться с проблемами пациентов; процветают злоупотребления; и есть небольшая надежда, что оказываемая помощь поможет вернуть лиц с психическими заболеваниями обратно в общество. Другими словами, быть психически больным — это, как правило, пожизненное заключение в форме изгнания или существования в качестве граждан второго сорта.

Сопротивление реформам отражает страх перед переменами и недоверие к тем «аутсайдерам», которые выступают в их защиту. Это означает, что нужен очень осторожный подход, чтобы создать чувство партнерства между реформаторами и заинтересованными сторонами и найти трещины в стене, через которые могут прорасти первые семена изменений. Тем не менее бесчеловечные условия жизни и не менее вопиющие нарушения прав человека провоцируют первые шаги в направлении реформ, которые потребуют болезненных усилий, необходимых для того, чтобы найти общий язык и создать основу для доверия. Тогда должностные лица и руководители сферы охраны психического здоровья могли бы признать возможную полезность реформ. Только когда возникнет эта ситуация, можно составлять планы по улучшению ситуации в реальности. Эта политика наведения мостов с существующими заинтересованными сторонами не исключает критики. Тем не менее критика должна быть очень тщательно сформулирована, таким образом, чтобы могла послужить основой для выработки консенсуса, а не стимулирования сопротивления.

_____________________________________________________________________________________________

²  See Psychiatry under Tyranny, An Assessment of the Political Abuse of Romanian Psychiatry During the Ceaucescu Years, Amsterdam, IAPUP, 1989.

³ Süss S., Politisch Missbraucht? Psychiatrie und Staatssichereit in der DDR, Berlin, Ch. Linke Verlag, 1998.

⁴ Brown Ch.A., and Lago A. The Politics of psychiatry in Revolutionary Cuba, New York, 1991.

⁵ For the case of Fred Spijkers see Nijeboer. A. Een man tegen de Staat, Breda, Papieren Tijger, 2006.

⁷ The International Pilot Study on Schizophrenia. World Health Organization, 1973.

⁸ See Bloch S., Soviet Psychiatry and Snezhnevskyism, in Van Voren, R. (ed.), Soviet Psychiatric Abuse in the Gorbachev Era, Amsterdam, IAPUP, 1989, p. 55­61.

⁹ Komsomolskaya Pravda, July 15, 1987.

¹¹ See Koryagin A., Unwilling Patients, in Van Voren R. (ed.), Koryagin: A Man Struggling for Human Dignity, Amsterdam, IAPUP, 1987, p. 43­50. A very interesting book on the origins and scope of political abuse of psychiatry in the Soviet Union is Korotenko A. and Alkina N., Sovietskaya Psikhiatriya — Zabluzhdeniya I Umysl, Kiev, Sphera, 2002.

¹² American Journal of Psychiatry, 1970, vol. 126, p. 1327­1328; vol. 127, p. 842­843; 1971, vol. 127, p. 1575­1576, and 1974, vol. 131, p. 474.

¹³ Kaznimye sumasshestviem, Frankfurt, Possev, 1971, p. 479.

¹⁴ Bloch S. and Reddaway P. Russia’s Political Hospitals, p. 53­54.

¹⁵ Van Voren R., Daniil Lunts, Psychiatrist of the Devil, unpublished manuscript, 1978; Van Voren R. Soviet Psychiatric Abuse in the Gorbachev Era, Amsterdam, IAPUP, 1989, p. 16.

¹⁷ Bukovsky V. To Build a Castle, my Life as a Dissenter, p. 199.

¹⁸ Bloch S. an Reddaway P. Russia’s Political Hospitals, p. 419­440.

¹⁹ The Times, November 16, 1971.

²⁰ Mexico City News, 13 November, 1971.

²¹ Minutes of the WPA Committee Meeting, November 28, 1971.

²³ See Bloch S. and Reddaway P. Soviet Psychiatric Abuse, London, Gollancz, 1984, p. 54­71.

²⁴ See Bloch S. and Reddaway P. Soviet Psychiatric Abuse, p. 69.

²⁵ Report of the Secretary­General, 1983. WPA, Vienna July 1983. Following the Soviet resignation, several other Eastern European societies withdrew from the WPA, as well as the Cuban Association.

²⁷ Süss S. Politisch Missbraucht?, p. 648­649

²⁸ Suess S. Politisch Missbraucht? Psychiatrie und Staatssicherheit in der DDR, Berlin, Ch. Links Verlag, 1998, p. 648­653. This book is based on extensive investigation of Stasi archives and shows how Prof. Juhasz was put under maximum pressure by the Hungarian authorities until his untimely death on February 27, 1984. It also explains how Prof. Jochen Neumann was proposed as successor, a proposal that was apparently approved by the WPA Executive Committee. Why they accepted Prof. Neumann is not clarified.

²⁹ Suess S. Politisch Missbraucht?, 650.

³⁰ WPA Newsletter, 21 May, 1984.

³² Probably their relationship deepeneed considerably during the years 1977–1983 when both served on the WPA Ethics Committee.

³³ Süss Sonja. Politisch Missbraucht?, p. 660. The meeting took place prior to the Executive Committee of the WPA in Buenos Aires in August­September 1987.

³⁴ Süss Sonja. Politisch Missbraucht?, p. 656­670.

³⁵ The film was eventually broadcasted in many countries, including the USSR, and remains a powerful document of the political abuse of psychiatry in the Soviet Union.

³⁷ The report was published in Schizophrenia Bulletin, Supplement to Vol. 15, № 4, 1989.

³⁸ Based on the author’s own observations; he was Dr. Gluzman’s interpreter throughout the Athens Congress and attended all the meetings in that capacity, including the General Assembly.

⁴¹ Dmitrieva D. Alyans Prava i Miloserdiya, Moscow, Nauka, 2001, p. 116­130.

⁴² Report by Minister of Health B. Petrovsky to the Head of the Department of Science and Education of the Central Committee of the CPSU, March 25, 1971.

⁴³ Excerpt from the minutes № 31, paragraph 19 c of the session of the Central Committee of the CPSU of February 22, 1972.

⁴⁴ In 1988 the number of persons on the psychiatric register had grown to 10,2 million. See: Ogonek (№ 16, 15­22 April, 1989, p. 24).

⁴⁵ On the situation of psychiatric help in the country, Report to the Central Committee, February 18, 1972, signed by the Head of the Department for Science and education S. Trapeznikov, p. 1.

⁴⁷ Van Voren, Robert: On Dissidents and Madness, Rodopi Amsterdam/New York, 2009, p. 144.

⁴⁸ However, at this moment still approximately half a million of people in the former Soviet Union are locked up in so­called «social care homes» with very inhuman living conditions and no chance to ever return to society. The patients include people with chronic mental illness, persons with mental disability, but also «socially unadapted» people or persons who have been abandoned by their relatives.