Газета «Новости медицины и фармации» 10 (461) 2013

Светлая память

Последние годы прошлого столетия и первые пять лет нового века принесли всем нам, чьи судьбы тесно связаны с киевской alma mater, тяжкие и, увы, невосполнимые потери. Ушли из жизни друзья, коллеги, учителя, имена которых — во многом знаки истории нашего общего Дома. С ним неразрывно была связана их многолетняя деятельность, итоги которой, признанные не только в стране, но и за ее пределами, стали достоянием украинского медицинского сообщества. Среди ушедших те, о которых я вспоминал ранее в своих очерках, — Александр Грандо, Николай Ситковский, Юрий Вернадский, Петр Мощич, Юрий Усенко, Макар Черенько, Кузьма Веремеенко, Юрий Шанин — и более близкие мне люди, с которыми дружил дольше полувека, — Владимир Фролькис, Евгений Гончарук, Николай Амосов. А еще — ушедшие из жизни раньше дорогие и давние мои товарищи по далеким студенческим годам Константин Кульчицкий, Александр Духин, Андрей Ромоданов — верные друзья, одаренные ученые, истинные преемники своих учителей. Примечательно, что в их деятельности не только как медиков, но и как ярких представителей украинской интеллигенции, известных отнюдь не только в своей профессиональной среде, но и почитаемых широкой общественностью, явственно проявлялись черты близости по духу и восприятию окружающего мира людей науки, медицины, искусства, литературы. Как не вспомнить здесь вновь прозорливого Андре Моруа, подметившего, в частности, близость профессии медика и тех, кто посвятил себя писательству. «Оба они, — писал Моруа, — врач и писатель (думается, в равной мере и художник, и актер. — И.Т.) страстно интересуются людьми, оба стараются разгадать то, что заслонено обманчивой внешностью. Оба забывают о себе и о собственной жизни, всматриваясь в жизнь других». Мой благословенный друг, ученый с мировым именем, физиолог и геронтолог Владимир Фролькис, оставил в своем наследии, кроме выдающихся научных трудов и яркой научной публицистики, еще и цикл выношенных им в последние годы образных, поразительно точных и метких афоризмов. Среди этих афоризмов некоторые — об общности и особенностях разных видов творчества и их представителей. Приведу лишь несколько:

Подобно поэзии и искусству в науке есть лирики, романтики и реалисты.

Искусство — неповторимо, наука — неизбежна, являясь закономерным развитием человеческого мышления.

У искусства и науки одна цель — «во всем дойти до сути...» (Б. Пастернак).

Я привел именно эти изречения из более ста «Афоризмов от Фролькиса», поскольку они представляются мне созвучными тому, чем хочу поделиться с читателем в поисках ответа на вопрос о том, какие напутствия оставили нам с вами неповторимые современники. Поскольку речь далее пойдет о содержании и месте напутствий как предмете раздумий о грядущих годах, приведу еще одну мысль, венчающую цитируемые афоризмы, датированные сентябрем 1999 года: «Время бесконечно, непрерывно, и только человек делает отметины — часы, дни, годы, века, тысячелетия. Когда 31 декабря 2000 года будет сорван последний листок календаря и наступит новый век, новое тысячелетие, ничто не изменится в бесконечном течении времени». А что, в сущности, есть время? И что в «бесконечное его течение» должны привнести мы в грядущие годы, памятуя опыт прошедших лет? Именно мы, ставшие столь незаметно и даже, казалось бы, вдруг людьми двух эпох? Впечатляет ли подобный факт? Несомненно! Но и ко многому обязывает. Для сознания человека и эта новая эпоха дальше будет вести отсчет событий «до того» и «после того». Что можно здесь добавить? Разве только то, что все мы надеемся в недалеком будущем «...жить в хорошем обществе, чтобы получать отдачу, если делаешь добро... Что касается счастья, то это зависит от того, сумеют ли люди найти компромиссы разума и биологии». Это суждение из небольшого очерка с лаконичным названием «Кредо» принадлежит Николаю Амосову. Вспоминаю, как это его суждение о необходимости «найти компромиссы разума и биологии» было с интересом воспринято читателями амосовских сочинений. Возможно, именно поэтому, в силу осознанного от природы и еще от огромного духовного опыта понимания долга перед современниками и потомками, передал он нам свои идеи, мысли, итоги непростых и даже мучительных раздумий о назначении человека, его жизни и устремлениях, его здоровье и болезнях.

О прошлом, которое с нами

Как часто в своих диалогах вне суеты обыденных дней мы говорили с Николаем Михайловичем о времени, о сложных перипетиях настоящего и, увы, не очень ясных перспективах будущего. Содержание многих из этих диалогов, публикаций я отразил в очерках, где особое место заняли рассуждения о быстротечности времени и еще о прошлом, которое всегда с нами. Как-то вспомнили Ирвина Шоу, высказавшего мысль о том, что, заглядывая в прошлое, мы оставляем за собой счастье или горе, устремляясь к новому счастью или к еще большему горю, но при этом пути назад нет. Были единодушны в том, сколь верно и в то же время печально сказано писателем о прошлом, которое всегда с нами. О минувшем Николай Михайлович рассказывал подробно и эмоционально: ведь само это прошлое было и неординарным, и во многом драматичным. Трудное детство, освоение двух областей знаний — технических и медицинских, суровые будни армейского врача, фронт, новации сердечно-сосудистой хирургии и биокибернетики. Увы, часто в разговорах, особенно последних лет, звучало признание, что никуда не деться от того, что прожитые годы, далекие и не столь уже далекие, канули в Лету. Но в то же время как одно из напутствий сегодня воспринимается суждение о том, что, пока жив человек, не иссякли духовная энергия, устремление к поискам, новым свершениям и новым надеждам. Он должен творить и созидать. При этом ценить каждый новый день как маленькую жизнь, радоваться повседневным работе, заботам, встречам, общению, сознанию того, что еще предстоит сделать, а затем и самому содеянному. Права была Марина Цветаева в своем утверждении, что во второй половине жизни важен не успех, а успеть. И еще одно, что было предметом совместных раздумий. Невозможно смириться с тем, что столь немного, в сущности, отведено для жизни человека. Время — это всего лишь миг. Отсюда понятно желание «остановить мгновение», запечатлеть и прошлое, и настоящее в печатном слове, в рассказах и рассуждениях, предназначаемых для современников и преемников, тех, кто будет после нас. Может быть, реализуя подобное стремление и заглядывая в предшествующие годы, мы все усомнимся в том, что «пути в прошлое нет». Ведь оценить этот путь следует еще и затем, чтобы постичь настоящее, продолжить в нем творить и созидать. При этом памятуя, конечно, и о судьбах грядущего. Здесь уместно заметить, что на размышления о будущем в диалогах, которые запомнились особо, все больше наталкивал факт наступления нового столетия. В этих диалогах обсуждался и такой вопрос: был ли прав Экклезиаст, когда, говоря о будущем, утверждал: «Что было, то и будет, все приходит на круги своя». На такого ли рода будущее мы уповаем и этого ли ждем от грядущих лет? Вряд ли! Хотя некоторым, скажем, писателю Василю Быкову, приведенное определение представляется как наиболее точное. Впрочем, он же сам говорит и о том, что будущее неуловимо, в этом его прелесть и ужас. Помню, как долго мы с Николаем Михайловичем однажды обсуждали вопрос о том, что, может быть, ближайшие десятилетия в новом столетии окажутся желанной эпохой, когда, наконец, исчезнут одолевавшие нас ранее сомнения и откроется человечеству, что для него самое важное! Но так ли скоро могут исчезнуть сомнения, которые не удалось рассеять в минувшем? Была такая притча о том, что все же в жизни важнее. Иисус провозгласил — «сострадание», Моисей сказал — «мысль», Маркс — «еда», Фрейд — «секс». А Эйнштейн повторил свое: «Все на свете относительно». Последнее, как истина, сохранится, вероятно, и в нашем грядущем. И все-таки: что такое будущее? У американского писателя Амброза Бирса можно найти образный и притом достаточно однозначный ответ на этот, казалось бы, риторический вопрос: «Будущее — это то время, когда дела наши процветают, друзья верны и счастье нам обеспечено». От себя добавлю: будущее — это и то время, когда вспоминаешь прошлое, как совсем не такое далекое. «Есть три эпохи у воспоминаний, — писала Анна Ахматова, — и первая — как бы вчерашний день». И еще одна тема обсуждалась во время диалогов, о которых идет речь, пожалуй, даже не конкретное содержание определенной темы как таковой, а общность ощущений, тревожности, непрогнозируемости будущего. Ведь на стыке двух веков, а заодно и двух тысячелетий — это переходное время действительно может показаться почти нереальным, ибо постичь подобное в полной мере непросто — многие психологически ощутили особое состояние. Ожидание смены столь впечатляющих вех в жизни человечества породило и в обществе, и в индивидуальном мире каждого из нас неуверенность в завтрашнем дне. Возникло состояние какой-то странной зыбкости. Может быть, от этого ощущения тревоги и неопределенности мы все чаще стали мысленно подводить итоги минувшего, задумываться над грядущим, переносить на потом давно вынашиваемые планы, откладывать их на будущее. Некое ощущение внутреннего дискомфорта начало сказываться и на повседневных делах, и на житейских устремлениях. Возможно, оно инициировалось мыслью о том, что ты уже человек прошлого века. А ведь как часто еще совсем не так давно мы гордо любили повторять: «Я — человек двадцатого столетия». Неожиданное совпадение: встретился с подобными раздумьями в романе Василия Аксенова «Кесарево свечение». Где-то в середине повествования прочитал авторское отступление, в котором писатель поделился с читателем своим ощущением, весьма близким к тому, о котором речь шла выше. Приведу с купюрами это место: «Век истекал, и я от этого постоянно чувствовал себя не в своей тарелке. Постоянно себя уговаривал, что все эти наши века и тысячелетия только лишь правила детской игры. Ну что означают наши отрезки времени в контексте Вселенной? Во-первых, они смехотворно коротки, во-вторых, мы их сами придумали, чтобы как-то определиться в непостижимости, где нет ни грохота, ни света, ни жара, ни вращения планет. Что там происходит за пределами наших чувств, если вообще что-то происходит в нашем смысле? И все-таки как нам жить теперь без XX века? Ведь совсем еще недавно шли времена, когда принадлежность к этому веку считалась признаком передовизны... про такого человека совсем еще недавно говорили: «настоящий человек XX века!» Как быстро это все прошелестело мимо!».

Вспомнилось, что у Николая Доризо в одном из стихотворений его известного цикла «Иные времена» содержится близкая по своему смыслу мысль. Вот запомнившиеся мне строки:

Живу, и радуясь, и мучась,

И говорю: спасибо, Бог,

Что мне послал ты эту участь —

Быть человеком двух эпох.

Добавим, читатель, к последней строке: эпох неоднозначных и драматичных, но в то же время впечатляющих по значимости и масштабам глобальных событий. К тому же в эти времена творили и люди, внесшие весомейший вклад в достижения человечества. Сами же времена, как тонко подметил поэт, «...не выбирают, в них живут и умирают».

Интеллектуальное достояние настоящего и будущего

Так, казалось бы, совсем недавно я назвал свою публикацию в «Зеркале недели», приуроченную к выходу в свет уникальной «Энциклопедии Амосова». С волнением вспоминаю добрые слова Николая Михайловича по поводу этого моего очерка, занявшего в еженедельнике целую полосу. Часто, когда после телефонного звонка в трубке раздавался его характерный голос и произносились ставшие привычными в нашем общении слова: «Звоню просто так, поговорим об интересном», — я предвкушал, как всегда, неординарный разговор о разных общественных и профессиональных событиях, нередко — о личном, творческом, ближайших планах. На этот раз я выслушал авторский комментарий к вышедшей «Энциклопедии», который в последующем был продолжен при очередных встречах. Сейчас попытаюсь воспроизвести наиболее запомнившееся. Ведь этот многостраничный амосовский труд и еще самая последняя небольшая книга «Мировоззрение» — в своей дарственной надписи, сделанной за неделю до кончины, он написал мне: «Еще одно «Мировоззрение» — в сущности, прощальное доверительное напутствие. В этих последних книгах, как и во всем его наследии, острое видение того, как кризис системы проявляется сего­дня в кризисе медицины, — проблема, представляющая широкий общественный интерес. Без лишней риторики амосовские труды можно рассматривать как итог многолетнего врачебного раздумья, как социологические и философские научные и публицистические трактаты, в центре которых его представления о здоровье и болезнях. Уместно привести выдержку из предисловия издателя — Стива Шенкмана, главного редактора ежемесячника «Будь здоров», открывшего книгой Амосова «Преодоление старости» серию «Библиотека журнала»: «Мне кажется, Амосов умеет все. Философия, социология, экология, политология — здесь он профессионал высшего класса». Хотелось бы напомнить и те публикации Амосова, которые появились в годы, предшествовавшие этому изданию. К сожалению, из-за малого тиража некоторые из них не стали достоянием широких читательских кругов. Это небольшие по объему, но весьма емкие по содержанию «Кредо» и «Мое мировоззрение» (1992), а также изданная благодаря усилиям киевского издателя В.П. Красникова книга «Разум, человек, общество, будущее» (1994). О последней уже писалось в печати, в том числе и автором настоящей публикации. Поэтому могу удостоверить, что многое из того, что было рассмотрено в этой книге, а также в очерке «Эксперимент» (1995), нашло в новых амосовских трудах дальнейшее развитие. Особенно подробно в них были изложены основные посылки к постановке уникального эксперимента и та реальная ситуация, которая этому предшествовала. Конкретным же поводом к проведению эксперимента, как пишет автор, явилось следующее. Когда осенью 1992 года он принял решение прекратить оперировать, а еще раньше отказался от директорства в родном институте, сохранив за собой лишь консультативные функции, «...жизнь опустела. Прекратились хирургические страсти, переживания за больных, исчезли физические нагрузки четырехчасовых операций. Сильно уменьшилось общение. В резерве, правда, оставались наука и творческая работа над книгами и еще продолжение привычного режима самоограничения, значительных физических нагрузок». И тем не менее, подчеркивает Амосов, со временем пришло ощущение наступления старости. Но это не испугало, а «даже разозлило». Заменил кардиостимулятор (первый был вшит 8 лет назад), предпринял попытку применять гормоны. Не удовлетворившись эффектом, обосновал идею эксперимента и методику его проведения. Этому предшествовал анализ главных гипотез механизмов старения. Среди них объясняющие старение как истощение энергетических ресурсов, как накопление экзогенных или эндогенных «нестандартных химических веществ», как нарушения в иммунной системе. И известная гипотеза украинских геронтологов, представляющих научную школу академика В.В. Фролькиса, концепция которого предполагает первичное поражение регуляторных генов генома, в результате чего нарушается регуляция клеток и, следовательно, функция органов. В ответ проявляется действие компенсаторных механизмов, направленных на уменьшение патологического эффекта первичных поражений. Анализируя разные гипотезы, касающиеся физиологии старения, Амосов всегда подчеркивал наличие общей тенденции: по мере этого процесса происходит постепенное ослабление всех функций, ухудшение реакций на внешние раздражители и регуляторные воздействия. Предположение самого Амосова об универсальных механизмах старения основаны на известной гипотезе генетической запрограммированности старости, хотя, вероятно, запрограммированность отдельных этапов процесса во времени и не является жесткой. Окажется ли это предположение оправданным, покажет последующий научный поиск, за что и ратовал ученый. Но очевидна сама логика и убедительный биологический смысл аргументации суждений. Рассматривая организм человека как систему, автор особо подчеркивал, что функции выражаются в преобразовании структур, а последние, в свою очередь, постоянно меняются, отражая приспособляемость человека к внешней среде. Оригинальна схема, приведенная в этом разделе и демонстрирующая взаимодействие двух структур — организма и среды. Если принять во внимание, что организм (личность) тоже состоит из двух структур — так называемых регуляторов и рабочих органов, то следует согласиться с тем, что они находятся в постоянной взаимосвязи. А как же ведут себя при старении рабочие органы, призванные воплощать программы в функции? По демонстрируемой схеме интенсивность их деятельности определяется тремя факторами — мотивацией, тренированностью и «тормозами». К последним относятся  утомление и старение. Утомление возрастает от сопротивления среды и снижается от тренированности. Старение определяется генетической программой. Отсюда логическое заключение: мотивация и тренированность увеличивают труд, «тормоза» — уменьшают. Ведь действительно, при старении существенно снижается уровень дееспособности человека. Исчерпалось многое из предшествующей программы, уменьшилась от этого «сумма мотивов», снизилась функция. А раз снизилась функция, уменьшилась тренировка, возросло утомление. В итоге — новое снижение функции. Тупик — circulus vitiosus! Вывод Амосова: уменьшение дееспособности при старении само себя ускоряет. Отсюда и упомянутая выше основная задача — разрушить эти порочные связи, разорвать замкнутый круг. Главная идея ученого, которую он четко проводит через упомянутые выше книги «Про­дление жизни» и «Здоров’я», казалось бы, предельно проста: нужны интенсивные мышечные нагрузки, которым, увы, «...мешает другая особенность психики, доставшаяся человеку от животного, — то, что мы называем ленью. Природа экономит энергию и без необходимости напрягать мышцы не требует.

Оставил нам Николай Михайлович и свою концепцию здоровья как «резервных мощностей» клеток, органов, целого организма. При этом обратив внимание на то, что в научной медицине до сих пор отсутствует четкое определение здоровья. В нынешнем понимании здоровье — это чисто качественное понятие нормы, которая определяется на основе статистики, что, в принципе, правомерно. Но ведь следует оценивать и то, что происходит, если нормальные условия изменяются и возникает реальная угроза болезни. Поэтому о человеке нужно знать именно количество здоровья. Измеряя его, можно оценить: много здоровья — меньшая вероятность развития болезни, мало здоровья — налицо преддверие болезни. Определять количество здоровья следует как сумму «резервных мощностей» основных функциональных систем, при этом важно оценивать их оптимальный уровень. К сожалению, подобные оценки практически не проводятся. В сознание общественности и врачей по-прежнему внедряется тезис о том, что «...человеческая природа крайне несовершенна, что человек хрупок и немощен», а потому нуждается в постоянной врачебной помощи. Еще и еще раз Амосов настойчиво обращал внимание на то, что у нас под медициной понимают преимущественно лечение болезней. Между тем, если не только риторически провозглашать главенство профилактического направления медицины, а заняться здоровьем здоровых, то это и будет самым эффективным предупреждением болезней. Наследие Николая Михайловича не только побуждает к раздумью, но и вызывает чувство сопричастности с позицией автора. Сочетание в его научном творчестве теоретических положений с повседневными наблюдениями и фактами, общественных взглядов с личностными, более категоричных суждений с сомнениями — все это, надо полагать, во многом способствовало эмоциональной окраске восприятия его выступлений и книг, каждую из которых ожидал широкий читательский интерес. И не только потому, что уже само по себе имя автора гарантировало успех. И не потому, что в своей деятельности и публикациях ученый всегда выступал как «возмутитель спокойствия». Успех каждой новой книги можно было прогнозировать прежде всего по причине того, что Амосов повествует о реальных итогах своей врачебной деятельности, своего уникального эксперимента, многолетнего опыта, раздумий, сомнений, попыток социологических и философских обобщений.

Как автора, Николая Михайловича всегда волновала реакция на его книги читающей публики — через прессу он даже провел как-то опрос читателей, выясняя их отношение к наиболее злободневным общественным проблемам, о которых писал. Именно от Амосова я услышал суждение о правомерности утверждения Виктора Гюго, смысл которого в том, что книгу создает автор, а общество либо принимает ее, либо отвергает. «Творец книги автор, творец ее судьбы — общество». Надо полагать, что этому обществу еще предстоит в полной мере осмыслить и оценить в качестве напутствия на будущее такие составляющие амосовский концепции, как происхождение общества, роль его самоорганизации, эволюция общества, представления об идеологии, идеалах, границах устойчивости, а также о Боге. Автор своей особой позицией, своим видением и предшествующим опытом как бы приглашает будущего оппонента к полемике и доказательному творческому разговору. Что такое идеология? Как полагает Амосов, она составляет основу общественного разума и «является предметом творчества как вещи, но всегда имеет под собой биологическую базу. Авторы идеологий выбирают точку на шкалах, опирающихся на противоречивые биологические потребности и крайние чувства, их выражающие, формулируют идею словами, распространяют ее среди граждан, таким образом формируя их убеждения». А затем Николай Михайлович обосновал основные, с его точки зрения, шкалы для компромиссного выбора координат идеологии, к которым он относит следующие категории: а) свобода или равенство; б) материальное или духовное; в) труд — развлечения; г) общественное — личное (или эгоизм — альтруизм); д) терпимость — непримиримость; е) настоящее — будущее; ж) Бог — материя или вера — знания; з) ценности — общечеловеческие или групповые (нация, религия, класс, идеология). По его утверждению, идеи, выраженные словами, если они запечатлены в нейронах мозга большого количества людей, напечатаны во множестве книг, становятся столь же реальными, как и вещи, как объекты природы. Потому что они управляют реальными действиями масс людей, меняют ход истории куда больше, чем землетрясения или наводнения. Идеи — это гены общества.

Интересно и образно? Несомненно. Здесь есть над чем поразмышлять, есть простор для последующих ассоциаций, сравнений, уточнений. Словно предвосхищая наши будущие раздумья, Амосов продолжает развивать высказанную мысль: «Другое дело, что идеи менее стойки в историческом времени, чем гены. Есть у них специфическое качество: распространяются только те идеи, которые созвучны некоторым из гаммы противоречивых биологических потребностей. Более того, сама способность идеи к распространению подчеркивает степень значимости для людей той потребности, на которую она опирается. Возьмем для примера идею Доброго Бога. Она больше всех распространилась в лице мировых религий и оказалась самой стойкой. Это значит, что доброе начало в природе человека сильнее злого». Хотя Амосов считал, что делать дальние прогнозы бесполезно из-за непредсказуемости творчества и самоорганизации на всех структурных уровнях человечества, тем не менее он допускал, что в связи с широким распространением ожидаемых достижений науки (биотехнология и генная инженерия, альтернативная энергетика, искусственный интеллект, возможность управлять психикой и т.д.) можно ожидать в будущем «прорыва», способного изменить представление о человеке и обществе. Итак, «прорыв в будущем», на который уповает Амосов! Добавим: «в ближайшем будущем» и пожелаем всем нам быть не только его свидетелями, но и активными участниками.

О сокровенном и личном

Значительную часть амосовского наследия составляют художественные, во многом автобиографические, повествования, мемуарная проза, многочисленные статьи и эссе и, наиболее привлекавшая к себе внимание читающей публики в последние годы, научная, философская и социологическая публицистика. Свою исповедальную книгу он назвал «Голоса времен». Делился со мной, что в этой книге подводит итоги. Но явно поторопился. В последующие годы одна публикация сменяла другую и, наконец, появилась уже упомянутая выше «Энциклопедия», как действительно некий обобщенный итог интеллектуального амосовского творчества, который, убежден, еще предстоит не раз обдумать, оценить и постичь в полной мере. Прежде всего, как духовное достояние не только настоящего, но также будущего. И как мысли-напутствия, мысли-раздумья о том, что еще предстоит свершить человечеству.

В день своего семидесятилетия писатель и врач С. Моэм записал, что самое большое преимущество старости — в духовной свободе. Судьба сложилась так, что Николай Михайлович мог пользоваться этой свободой два десятилетия, с тем чтобы, оглянувшись на прожитые 89 лет, сказать: «Я прожил хорошую жизнь». И еще: словами того же Моэма, сочетавшего профессию врача и многолетнюю приверженность к медицине с литературным творчеством, Николай Амосов мог бы сказать, применительно к своему увлечению созданием художественных произведений: «Я не знаю лучшей школы для писателя, чем работа врача». А ведь именно вторая его ипостась — писательство — снискала ему огромную популярность. В последние два десятилетия он писал особенно много. Я всегда заставал его за компьютером, к которому он пристрастился, в старом привычном кресле, сосредоточенным, углубившимся в раздумья, иногда бросавшим рассеянный взгляд на окружающие его стеллажи с книгами, где множество амосовских трудов, в том числе, переведенных в более чем тридцати странах зарубежья.

Будучи в общении человеком сдержанным, подчас даже подчеркнуто суховатым, Николай Михайлович, тем не менее, был склонен к эмоциональным всплескам. При этом часто отнюдь не негативным, что в определенных обстоятельствах было ему свойственно, а положительным, даже восторженным. Помню у нас в доме чету Амосовых, Никиту и Ирину Маньковских, приглашенных в связи с приездом из Мюнхена земляка и друга хирурга-уролога Бориса Гехмана. Гость прочитал в тот вечер только что написанный им рассказ о портрете женщины в красном, изображенной на полотне неизвестного мастера — в своих «Запоздалых заметках» я привел этот рассказ под названием «Об одном поиске или почти детективная история». С интересом прослушав рассказ, Николай Михайлович вопрошал автора: «Как вам удалось, Борис, написать такую камерную вещь?» И в этом обращении явственно улавливалось амосовское одобрение. А ранее, встретив впервые у нас же в доме известного правоведа Федора Бурчака и проведя с ним довольно бурную дискуссию, Николай Михайлович высказался с присущим ему лаконизмом, но весьма эмоционально: «Удивительно образованная и интеллектуальная личность». Но особое впечатление произвело на него знакомство с Даниилом Лидером, о чем после встречи он поделился со мной такими словами: «Человек — единственный в своем роде. К тому же, мыслитель».

А как проникновенно написал Николай Михайлович о Владимире Фролькисе в недавно изданных воспоминаниях о нашем общем друге. Приведу только два его высказывания: «Так он и умер: почти на ораторской трибуне. Не обойтись доктору без анализа смерти — привычка. (Как будто не все равно тому пророку, что пропускает душу в рай). Не удержусь и я. 1 октября 1999 г. в оперном театре был Первый съезд медработников Украины. Полный зал. Называлось мероприятие «Пульс Украины». Начальство в президиуме слушает. Главный оратор от академии — Фролькис. Затея — показушная, но какая была речь! А наутро — сердечный приступ… и смерть. Не сомневаюсь — речь повлияла. И даже по противной докторской привычке прикидываю: «Если бы массаж сердца, искусственное дыхание... Не должен был умереть». Не было у Володи фатального поражения сердца. «Я только чувствовал, что за оболочкой бодрости и выдержки прячется страдающая поэтическая душа человека, потерявшего любимую жену, оставшегося в одиночестве... Это — все. Прости, Володя, что не смог написать лучше. Не хватает таланта».

Привожу эти строки и слышу неповторимые и глубоко эмоциональные амосовские интонации. Многие ли знали его таким даже из тех, с кем он общался. Не говоря уж о тех, кто его не знал. Облик Николая Амосова как человека с присущими ему достоинствами, непростыми чертами характера, увлечениями и неординарным психологическим настроем всегда интересовал широкую публику. В связи с этим хочу обратить внимание на то, что в упомянутых выше мемуарных книгах, как и в отдельных разделах «Энциклопедии», личность автора предстает отнюдь не в привычном ореоле стереотипов, присущих жизнеописанию известных людей, и не в идеализированном образе «героя». Перед нами в предельно откровенном повествовании проступает образ человека — одного из тех современников, кто разделял с нами тяжелые годы двадцатого века, прошедшего непростой жизненный путь, сомневавшегося и страдавшего.

На ряд амосовских книг, вышедших в последние годы, я откликался подробными рецензиями. Впрочем, это не были рецензии, написанные в привычной традиционной форме, а скорее размышления по поводу... И публиковал я их не в строгих академических изданиях, а в широко читаемой периодике, чаще всего в еженедельнике «Зеркало недели», частично в научно-популярных и более широких по содержанию медицинских журналах типа «Международного медицинского журнала», издаваемого в Харькове. Не скрою, что после каждой из таких публикаций с нетерпением и не без волнения ожидал, какова будет реакция Николая Михайловича. Разумеется, испытывал радость, когда доводилось слышать от него слова удовлетворения и даже похвалы, на которую он был, как правило, скуп. Я уже однажды писал о том, что Николай Михайлович с вниманием и, пожалуй, безотказно откликался на мои просьбы сделать дарственную надпись на своих книгах, которые приобретали мои сотрудники и коллеги после выхода их в свет. Без излишней скромности замечу, что популяризировал эти новые издания достаточно широко. И Николай Михайлович по-доброму шутил на эту тему. Кстати, не отказывая в дарственных надписях на своих книгах, он всегда весьма дифференцированно отражал в них свое отношение к адресату — и по тональности, и по содержанию. Но всегда эти надписи были по-амосовски лаконичными, образными и уважительными. Нередко в них проявлялись и ирония, и тонкий самоироничный настрой. Например, в своей книге «Преодоление старости», где уже на титуле после названия звучал амосовский афоризм: «Самое опасное в старости — готовность к старению», он написал мне и Лене: «Начинайте преодолевать», а в своей «Энциклопедии», делая дарственную подпись Ксане и Сереже, высказался так: «Дочери моего друга Оксане Медведь и зятю Сергею Хотимскому с пожеланиями полной гармонии в отношениях с родителями». Столь же целенаправленна была запись и на книгах, подаренных моему сыну и его семье. А еще мог бы привести множество других примеров. Бережно сохраняются в нашей семье бесценные амосовские автографы.

Чем же завершить этот очерк о нашем мудром современнике, во многом принесшем известность науке и интеллектуальному имиджу Украины? Одним выдающимся творцом современной науки в мире стало меньше. Но настойчиво хочется повторить: «Эпоха этого большого творца продолжается». Продолжается в учениках, последователях, почитателях, в нас с вами — тех, кто знал его. Это не эпилог. Наследие и напутствия мудрого Амосова еще воплотятся в новую жизнь в годах грядущих.

Из книги «Остановиться, оглядеться…».

Киев, 2008