Газета «Новости медицины и фармации» 14 (465) 2013

Медико-психологические и деонтологические ипостаси
жизни и творчества знаменитых писателей-врачей

Благодаря насыщенным интересной фактографией поучительным публикациям, принадлежащим талантливому перу доктора И.Е. Лихтенштейн, мы имели возможность соприкоснуться с «глубинным родством профессий врача и писателя», традиция соединения которых нашла воплощение в величественной фигуре античного бога Аполлона — врачевателя, защитника от зла и болезней, водителя судьбы, музыканта и вдохновенного сказителя.

Сыном Аполлона, как известно, был воспитанник мудрого кентавра Хирона, знаменитый целитель Асклепий, именем которого на протяжении многих веков клялись медики, давая торжественное профессиональное обещание [9].

Мы приносим искреннюю благодарность Исанне Ефремовне Лихтенштейн за ее неорди­нарное пристальное внимание к теме писателей-врачей и знаменитых пациентов — теме поистине неисчерпаемой…

Художественный тип мышления очень важен для врача — именно так,
из частностей, формируется целостное представление о человеке.
Медицина, бесспорно, развивает такие способности, и не случайно эта профессия
столь мощно питает русло словесности.

Ю.Г. Виленский. Доктор Булгаков

Не сомневаюсь, занятия медицинскими науками имели серьезное влияние на мою литературную деятельность, они значительно раздвинули область моих наблюдений, обогатили меня знаниями, истинную цену которых для меня как для писателя
может понять только тот, кто сам врач…

А.П. Чехов, из автобиографии 1899 г.

Читатели «Новостей медицины и фармации» наверняка знают немало крупных деятелей литературы и искусства, имевших базовое медицинское образование и оставивших неизгладимый след в истории мировой культуры. Давайте и мы назовем навскидку Франсуа Рабле и Фридриха Шиллера, Викентия Вересаева и Абэ Кобо, Николая Амосова и Станислава Лема, Василия Аксенова и Луи Буссенара, Арчибальда Кронина и Артура Конан Дойла, Януша Корчака и Карло Леви…

К медицинскому поприщу имели отношение Владислав Венчура, Фридрих Вольф и даже короли детективного жанра Агата Кристи и Жорж Сименон. Напрямую касалась профессия врача и героев нашего материала.

Давайте поразмыслим о том, что именно привносит литератор с медицинским дипломом в повествование о предмете, о котором он судит не по дилетантски, что такое позволяет считать его «человековедческие» произведения (их лучшие образцы) поистине вещами на все времена. Наверное, обнаженная бескомпромиссная честность, скрупулезно-точное изображение психологических деталей «мелькающего бытия» и «уходящей натуры», отсутствие нарочитой предвзятости и «бумажных» страстей, а также трезвая и верная оценка разнообразнейших житейских ситуаций и коллизий, связанных с болью и смертью, выздоровлением и исцелением.

Зачастую в основу сложных писательских судеб ложатся богатейшие профессиональные впечатления, как неповторимые драмы и трагедии человеческого бытия пациентов, так и житейские перипетии самих литераторов в белых халатах.

Со времен Чезаре Ломброзо с его нашумевшей книгой «Гениальность и помешательство» отношение к выдающимся личностям, оставившим превосходные труды, нередко опередившие свое время, сложилось, мягко говоря, не слишком доброжелательное. Публика зачастую любит «копание в грязном белье» знаменитостей, выставление напоказ их человеческих слабостей и пороков, недостатков и странностей, смакует пикантные подробности, чудачества и патологические ­пристрастия великих [13].

В 20–30-х годах ХХ века доктор медицины Григорий Сегалин издавал «Клинический архив гениальности и одаренности (эвропатологии)», каждый номер которого был посвящен детальной проработке вопросов нездоровья гениально одаренных людей, так или иначе связанных с психопатологическими отклонениями в их генетике и поведении. Заведующий психотехнической лабораторией и преподаватель Уральского университета Г.В. Сегалин предложил для дисциплины о психопатологии гениальности оригинальный термин «эвропатология», объединив для этой цели знаменитое ­архимедовское восклицание «Эврика!» («я нашел») и слово «патология» («наука о страдании»).

Еще в 20-е годы бойкий психиатр с Урала Сегалин носился с идеей открыть в Белокаменной Международный институт по исследованию всех аспектов творчества мировых знаменитостей, однако в столице большевистской России эту идею тогда не посчитали своевременной. В первом номере «Клинического архива», изданном в 1925 году, была опубликована развернутая редакционная статья, освещавшая программные задачи эвропатологии. Сегалину, кропотливо и усердно изучившему сотни биографических данных о самых выдающихся деятелях мирового плана, «посчастливилось» открыть удивительную закономерность, на базисе которой он сформулировал биогенетический закон гениальности. Согласно закону, гений появляется на свет только вследствие пересечения двух родовых линий, «…по одной из которых им наследуется психопатология… а по другой — одаренность».

Родовую линию, по которой в течение жизни многих поколений накапливалась талантливость и даровитость, Сегалин назвал кумулятивной, а другую, изнутри «взрывающую» потенциальную одаренность, — диссоциативной. По полочкам разложив Гоголя, Чернышевского, Шумана, Грибоедова, Гофмана, Монтескье, Достоевского и иных выдающихся личностей вплоть до Александра Македонского и Иисуса Христа, доктор Сегалин и его коллеги-эвропаталоги опубликовали в течение пяти лет в 20 номерах «Клинического архива» немало теоретических статей и патографических этюдов. Напомним, что патографией принято называть жанр, объединяющий описание истории болезни с очерком творчества того или иного «замечательного человека». В критической статье «Гениальность как помешательство. Что мерещится врачам в «теоретическом тумане» [7] современный литературовед и прозаик А.П. Краснящих камня на камне не оставляет от эвропатологии и ее апологетов.

Авторов предлагаемой вашему вниманию статьи гораздо больше занимает иной подход к ярким незаурядным людям, который предложил в свое время видный американец с российскими корнями, крупнейший исследователь и философ науки Абрахам Маслоу (1908–1970) — один из столпов столь востребованной ныне гуманистической психологии. Все труды этого оригинального ученого пронизаны убежденностью о том, что человеческую личность можно в полной мере понять, только учитывая ее высшие устремления. Человеческие существа (по Маслоу) представляют собой не коллекцию неврозов, а истинное богатство потенциальных возможностей. Еще в 1928 году в своей дипломной работе по философии Маслоу подчеркивал: «Почему бы не приписать [чудо мистического переживания] самому человеку? Вместо того чтобы из факта мистического переживания делать вывод о присущей человеку беспомощности и малости… нельзя ли разработать концепцию о величии человеческого рода?», а в книге «Высшие достижения человеческой природы» А. Маслоу писал так: «Люди могут быть удивительно прекрасными, и это свойственно их человеческой и биологической природе». Крупнейший американский психолог и философ, «безудержный оптимист» Абрахам Маслоу знал секрет счастья: «Чтобы достичь наивысшего удовлетворения, — говорил он, — человек должен жить в соответствии со своей природой и полностью ­использовать заложенный в него потенциал». По его мнению, таких людей в мире всего 1 %.

Однако давайте вернемся к писателям-врачам А.П. Чехову и М.А. Булгакову и их произведениям, на которых училось, учится и будет учиться еще немало поколений врачей.

Молодежи уместно напомнить, что имя Михаила Булгакова приобрело мировую известность среди интеллектуальной публики и широчайших читательских масс сравнительно недавно — лишь в середине 60-х годов ХХ века, когда после периода длительного забвения, спустя 20 с лишком лет после ухода из жизни писателя, в «толстом» журнале «Москва» был напечатан его роман «Мастер и Маргарита» (в сокращенном и подвергнутом произвольной редактуре виде). Сегодня, в ХХІ веке, булгаковские пьесы, романы, повести и рассказы необычайно востребованы. Есть балетные произве­дения, огромное число экранизаций; авторам статьи удалось увидеть в Москве спектакль в театре им. А.С. Пушкина «Луна в форточке» по ранним рассказам Булгакова, а в конце октября 2010 г. на сцене национальной филармонии Украины в Киеве впервые прозвучала написанная еще в 1972 году опера Валентина Бибика «Бег» по знаменитой пьесе Михаила Булгакова. Первая редакция этой оперы была показана композитором в Ленинградском Малом оперном театре и безоговорочно принята к постановке. И так же безоговорочно нашлись вскоре причины для отказа. В 1984 году была написана вторая редакция оперы. Однако, видя тщетность попыток постановки, Валентин Бибик смирился с тем, что написал сочинение «в стол», как это было и со многими произведениями самого Булгакова. «Бег», любимую пьесу Михаила Афанасьевича, при его жизни на сцену не пустили. Только в 1956 году она была поставлена в театре, а затем спустя еще 15 лет появилась знаменитая киноверсия режиссеров Алова и Наумова. Персонажи фильма благодаря блистательным актерским работам Владислава Дворжецкого, Михаила Ульянова, Евгения Евстигнеева, Алексея Баталова, Людмилы Савельевой стали нарицательными фигурами белой эмиграции. Постановщики оперы, как и сам Булгаков, рассматривали (как, впрочем, и режиссеры кинокартины) пьесу не как банальный бег из Крыма в Константинополь и дальше в Париж, а затем обратно в Россию, а как бег от себя, при котором, как известно, никуда не убежишь. Умеющим читать между строк многое объясняет эпиграф к «Бегу», который Булгаков взял в одном из стихотворений В.А. Жуковского: «Бессмертье — тихий, светлый брег; наш путь — к нему стремленье. Покойся, кто свой кончил бег!»

Обратим более пристальное внимание на главное произведение М.А. Булгакова — его талантливейший роман «Мастер и Маргарита». Одна из завершающих глав (32-я) этого необычайно популярного романа носит название «Прощение и вечный приют». Начинается она со щемящих, полных глубокого, проникновенного, врачебного, если хотите, понимания строк, посвященных всем страж­дущим.

«Боги, боги мои! Как грустна вечерняя земля! Как таинственны туманы над болотами: кто блуждал в этих туманах, кто много страдал перед смертью, кто летал над землей, неся этот непосильный груз, тот это знает. Это знает уставший. И он без сожаления покидает туманы земли, ее болотца и реки, он отдается с легким сердцем в руки смерти, зная, что только она одна успокоит его» [2].

В бессмертном романе писателя и врача Михаила Булгакова (множество раз переизданном и презентированном в виде кинокартин, спектаклей, телевизионных сериалов во многих странах) представлена, как хорошо известно тысячам его читателей, весьма пестрая и в равной мере блистательная гамма, широчайший диапазон и спектр самых разных тем, разнообразных, зачастую контрастных, настроений и психоэмоциональных состояний, когда юмор смешивается с сатирой или плавно переходит в нее, проникновенная любовная лирика сменяется фантасмагорией, а захватывающий экскурс в евангельскую историю естественно перетекает в документально-точные детали неустроенного московского быта во времена НЭПа [3]. Перечитывая не только «Мастера и Маргариту», но и «Театральный роман», в Булгакове-художнике можно легко обнаружить дар загадочный, мистический и даже провидчески-пророческий. Однако в обычной жизни это был светлый и остроумный человек с неуемной фантазией и радостным восприятием бытия, доктор, пользовавшийся необычайной любовью и вниманием пациентов.

Родился Михаил Афанасьевич 15 мая 1891 года в Киеве в интеллигентной семье профессора Киевской духовной семинарии, а впоследствии академии Афанасия Ивановича Булгакова и преподавательницы женской гимназии Варвары Михайловны, носившей в девичестве фамилию Покровская.

Отец будущего писателя был человеком разностороннейших интересов и увлечений, например, круг его всегдашнего чтения выходил далеко за рамки курса истории религии, которую он преподавал в духовном учебном заведении. Замечательное знание иностранных языков определило и потенциал домашнего воспитания старшего сына Михаила (кроме него в семье было еще два брата и четыре сестры). Миша с детства считал французский язык таким же для себя близким, понятным и естественным, как и русский. В те времена профессиональная карьера преподавателей духовных высших учебных заведений (семинарии, академии) считалась, как сказали бы сегодня, весьма престижной, однако для своих чад глава семьи вовсе не хотел подобного жизненного пути и стремился дать детям широкое светское образование [10].

В 1901 г. Миша Булгаков поступил в Первую Александровскую гимназию (г. Киев), названную так в честь царя Александра І, некогда пожаловавшего ей особый статут. В этом учебном заведении будущий писатель и врач проучился восемь лет (кстати, в те же годы в ней учился и писатель Константин Паустовский, оставивший свои замечательные воспоминания о Михаиле Афанасьевиче). Будучи весьма успешным гимназистом, юный Булгаков подавал, как тогда говорили, огромные надежды — писал отменные стихи, прекрасно рисовал, хорошо играл на рояле, сочинял озорные устные рассказы и с успехом сам их исполнял перед публикой (чаще всего перед одноклассниками). После окончания гимназии Михаил стал студентом медицинского факультета Императорского университета Святого Владимира в Киеве, где проучился 7 лет. Выбор Булгаковым медицинского факультета был во многом обусловлен крепкими семейными традициями. У матери писателя, которую он нежно любил и образ которой с глубоким трепетом вывел на первых же страницах романа «Белая гвардия», в семье было шесть братьев и две сестры. И из шести братьев матери трое стали врачами [4, 5]. В семье отца писателя Афанасия Ивановича Булгакова один из его братьев также был врачом. После смерти Афанасия Ивановича мать во второй раз вышла замуж, и ее новый муж был тоже врачом. Племянница писателя М.А. Булгакова доктор филологических наук Е.А. Земская в сборнике материалов «Воспоминания о Михаиле Булгакове» писала: «…Я опровергаю здесь мнение, что Михаил Афанасьевич случайно выбрал эту профессию. Совсем не случайно. Это было как-то в воздухе нашей семьи — и Михаил выбрал свою профессию, свою медицину обдуманно и сознательно. И он любил свою медицину…» [4].

О материнском роде (роде Покровских) писатель Булгаков всегда вспоминал с искренними теплыми чувствами. Особое влияние на личностное и профессиональное становление юного медика оказал родной брат матери Николай Михайлович Покровский, бывший одним из ближайших помощников крупнейшего акушера-гинеколога того времени профессора В.Ф. Снегирева. Основанный Снегиревым Гинекологический институт на Девичьем поле в Белокаменной являлся образцовым учреждением этого типа. Здесь имелись одна из лучших в Москве операционных с передовыми технологическими приспособлениями и устройствами, замечательные просторные палаты с предметами ухода за пациентками, специальной мебелью и просторными широкими лоджиями, которые тогда были впервые в России применены в больничном строительстве. Специалисты-филологи высказывают вполне обоснованное мнение, что при описании в романе «Мастер и Маргарита» весьма уютной и современной психиатрической клиники, в которой Иван Бездом­ный знакомится с Мастером, писатель М.А. Булгаков явственно себе представлял и это гармоничное снегиревское здание, с устройством которого он, как предполагается, был неплохо знаком [4, 7]. Вот почему все это нашло детальное и яркое отражение на страницах его знаменитого романа.

Из научной школы профессора В.Ф. Снегирева, гуманные традиции которой высоко ценил другой герой нашей статьи — писатель-врач А.П. Чехов, вышел классический труд о маточных кровотечениях, ознаменовавший важный этап в тогдашней акушерской науке и практике. Проработавший в снегиревской клинике около сорока лет, родственник писателя Булгакова Н.М. Покровский пользовался, как и его родной брат, доктор Михаил Михайлович Покровский, уважением и авторитетом в московской врачебной среде. Очень близким человеком для Михаила Булгакова стал его отчим — доктор Иван Павлович Воскресенский, бывший ближайшим учеником знаменитого академика Феофила Гавриловича Яновского.

Хорошо известно, что врачом был и Николай Афанасьевич Булгаков (1898–1966) — младший, любимый брат писателя, который впоследствии стал видным микробиологом, создателем бактериологической службы в далекой Мексике. Весной 1916 года Михаил Булгаков окончил университет по медицинскому факультету, получил звание лекаря с отличием и стал госпитальным врачом-хирургом. Вслед за тем он был призван на военную службу. Но к осени того же года его в качестве земского врача откомандировали в Смоленскую губернию, село Никольское. О том, как складывалась его первоначальная врачебная практика, лучше всего рассказано самим Михаилом Афанасьевичем в цикле рассказов «Записки юного врача». Этот цикл печатался в 1925–1927 годах в журнале «Медицинский работник», то есть в издании сугубо специализированном. Вполне понятно, что основное их содержание — эпизоды каждодневной врачебной деятельности автора. При всем при этом «Записки» чрезвычайно эмоциональны и полны доброго юмора. Уже чувствуется стиль большого таланта. Но вернемся к началу творческого старта писателя.

В автобиографии, написанной Булгаковым в 1925 году для справочника «Писатели», можно прочесть: «Судьба сложилась так, что ни званием, ни отличием не пришлось пользоваться долго. Как-то ночью в 1919 году, глухой осенью, едучи в расхлябанном поезде, при свете свечки, вставленной в бутылку из-под керосина, написал первый маленький рассказ. В городе, в который затащил меня поезд, отнес рассказ в редакцию газеты. Там его напечатали. Потом напечатали несколько фельетонов. В начале 20-го года я бросил звание с отличием и писал. Жил в далекой провинции и поставил на местной сцене три пьесы. …В конце 21-го года приехал без денег, без вещей в Москву, чтобы остаться в ней навсегда» [3].

Если к самому знаменитому роману Булгакова «Мастер и Маргарита» подходить традиционно, оперируя такими привычными инструментами литературного анализа, как тема, идея, жанр, вполне возможно, что быстро запутаешься и заблудишься. Ни в какие обычные традиционные литературные схемы произведение никак не хочет укладываться.

Тема психиатрии, своеобразный вихрь тем психических состояний, психического здоровья и нездоровья проходит по роману как некая несбыточная мечта об уголке, где оскорбленному, вернее даже, потрясенному есть чувству уголок. Именно такой уголок нашелся в клинике профессора Стравинского, куда с диагнозом «шизофрения» попадали многие герои «Мастера и Маргариты». Как известно, после встречи с Воландом, не выдержав груза невероятных потрясений и приключений, участниками которых они становились, в клинику попали и поэт Иван Бездомный, и председатель жилищного товарищества дома № 302-бис по Садовой улице Никанор Иванович Босой, и конферансье театра Варьете Бенгальский, и фининспектор того же театра Римский, и даже целый коллектив городского зрелищного филиала, безостановочно и непроизвольно хором распевающий песню про «славное море, священный Байкал».

Из всех героев, лечившихся в клинике профессора Стравинского, наиболее полно и детально описаны судьбы и характеры Мастера и поэта Ивана Бездомного (он же Иван Николаевич Понырев). Этим двум очень разным и непохожим друг на друга людям волями судеб довелось встретиться и подружиться в клинике Стравинского. Если Мастер предстает на страницах романа энциклопедически образованной творческой личностью, знавшей пять языков, включая греческий и латинский, то Иван Бездомный, по его собственному признанию, был человеком глубоко невежественным, что, однако, не мешало ему (как и автору незабвенной «Гаврилиады» И. Ильфа и Е. Петрова) браться за любые темы, включая антирелигиозную поэму о Христе. Иван Бездомный был человеком с так называемой активно выраженной жизненной позицией, из той породы, девизом которой было «нам думать некогда, мы очень спешим». Такие люди приносят много бес­покойства и немало вреда социуму, ­зачастую представляя из себя «кипучих лентяев» (термин тех же И. Ильфа и Е. Петрова). Такие лица по своей природе отнюдь не злы и не агрессивны, но, поскольку не привыкли думать, а уж тем более прогнозировать последствия своей черезмерной активности, часто представляют свое­образную угрозу для окружающих.

Психоэмоциональный шок, настоящее душевное потрясение, которые переживает на Патриарших прудах Иван Бездомный, когда на его глазах произошло предсказанное Воландом отрезание трамваем головы председателю одной из крупнейших московских литературных ассоциаций Михаилу Александровичу Берлиозу, были истинным стрессом и испытанием на прочность психики поэта. Неудавшаяся погоня за весьма подозрительной компанией, сопровождавшей загадочного иностранца, вконец расстроила еще совсем недавно абсолютно здоровую душевную организацию Ивана. И он в кальсонах и с бумажной иконкой (это вчерашний-то атеист!), прикрепленной к рваной толстовке, очутился в клинике Стравинского, где ему и был поставлен диагноз «двигательное и речевое возбуждение, бредовые интерпретации… шизофрения, надо полагать» (еще одно из сбывшихся предсказаний Воланда). Психиатрическая клиника Стравинского с первых же часов пребывания в ней по-хорошему вдохновила и даже потрясла Ивана, несмотря на его крайнее психоэмоциональное возбуждение, чистотой и сияющей белизной ее помещений, мягкой пружинистой кроватью, бесшумно раздвигающейся стеной, за которой располагалась белоснежная ванна с унитазом, видом превосходного соснового бора из окна, предупредительностью и обходительностью медицинского персонала. И уж совсем покорил его душу профессор Стравинский, который самым внимательным образом выслушал горячий эмоциональный рассказ Ивана и несколькими наводящими вопросами продемонстрировал неуместность и абсурдность его поведения, когда Ивану и самому стала совершенно ясна несуразность его действий и поступков. Бездомный, может быть, впервые в жизни серьезно задумался и, прежде чем действовать, попытался впредь всегда заниматься мыслительной работой, т.е. размышлять и думать. Знакомство и тесное общение с Мастером привели его к еще большей рефлексии и самокритичности. Потрясенному своими личностными открытиями, ему пришлось признаться и себе, и Мастеру, что человек он действительно глубоко невежественный, что стихи у него никудышные, и даже дать честное слово, что он их никогда больше не будет писать.

Таким образом, как это ни странно, именно в психиатрической клинике произошел у Ивана Бездомного коренной пересмотр жизненных воззрений и нравственных позиций, еще недавно представлявшихся совершенно нормальными, а вместе с тем, как оказалось, довольно бессмысленными и бестолковыми. Необходимо было время, место и своеобразный душевный кризис — толчок, чтобы увидеть себя в новом свете и остановиться, образумиться. И именно таким местом самопознания оказалась созданная воображением Булгакова клиника профессора Стравинского.

Иван Бездомный поступил в нее глубоко невежественным, косноязычным, хулиганствующим «стихоплетом», а выписался помудревшим, испытывающим подлинную жажду знаний Иваном Николаевичем, из которого впоследствии получился уважаемый всеми университетский профессор истории. Страдания, которые выпали ему вследствие встречи с Воландом, — это страдания очищения, или то, что древние греки называли катарсисом. В клинике Стравинского и после нее Иван Бездомный постепенно освобождается от присущего ему невежества и нелюбопытства. В нем появляется здоровый человеческий интерес к необыкновенному и неутолимая жадность к знаниям, не ограниченным никакой догматикой. Он становится внимательным учеником Мастера и получает в награду от автора романа вполне счастливую судьбу (некая литературная параллель с Эдмоном Дантесом и аббатом Фариа — героями знаменитого романа «Граф Монте-Кристо» Александра ­Дюма-отца).

В конце булгаковского романа, многие годы спустя после пребывания в клинике Стравинского, седовласый почтенный профессор Иван Николаевич Понырев, оказавшийся в свое время весьма восприимчивым учеником Мастера, окончательно избавляется от стереотипов мышления своей молодости. И по крайней мере раз в году, когда наступает майское полнолуние, в нем оживает все то, что разбудил Мастер, душа его открывается навстречу вечному — загадочному, непознанному, без чего жизнь человеческая бывает пустой, бесцветной и бессмысленной суетой сует. Ивану Николаевичу трудно даются такие пробуждения и «оживления». Профессор возвращается к себе домой с Патриарших прудов, с той скамеечки, где когда-то молодой поэт разговаривал с Воландом, совсем больной. Но у него есть своя Маргарита, умеющая купировать его мучительное беспокойство и беречь его сон. А во сне Иван Николаевич встречается с главными героями романа Мастера, мирно беседующими на лунной дорожке, и с самим Мастером, и с Маргаритой и погружается в такой истинно поэтический мир, какого и знать не знал, когда писал свои нелепые богоборческие стихи и поэмы.

«Тогда луна начинает неистовствовать, она обрушивает потоки света прямо на Ивана, она разбрызгивает свет во все стороны, в комнате начинается лунное наводнение, свет качается, поднимается выше, затопляет постель. Вот тогда и спит Иван Николаевич со счастливым лицом» [2].

Ивану, в котором так или иначе продолжается то, что осталось от Мастера на земле, отданы заключительные строки эпилога бессмертного романа. А основ­ные события повествования венчает вечное уединение Мастера и Маргариты, покидающих Москву вместе и навсегда.

Если вернуться к начальным главам «Мастера и Маргариты», то вспомним, что сам Мастер попал в клинику Стравинского в результате тяжелейшего психоэмоционального стресса, пережитого им после многочисленных и яростных критических статей, после ожесточенной травли, которой он был подвергнут из-за своего литературного произведения о Понтии Пилате. Поток озлобленных статей не прекращался. Вначале Мастер смеялся, второй была стадия удивления, и затем наступила фаза страха, причем страха перед вещами, совершенно не относящимися к роману о Понтии Пилате. Например, страха темноты или страха перед каким-то спрутом с длинными щупальцами, который влезает в окно. Болезнь резко обострилась, и Мастер попал в психиатрическую клинику Стравинского. Он, как и Иван Без­домный, в полной мере оценил покой, комфорт, доброжелательность медицинского и вспомогательного персонала, исследовательский и аналитический талант профессора — психиатра Стравинского.

В случае с этими двумя детально и ярко выписанными персонажами мы видим, что причиной заболевания является стресс, то есть некий мощный психоэмоциональный негативный фактор, вызвавший потрясение молодого поэта и Мастера, с которым не справилась их психика. И главная задача при этом — создать спокойные и комфортные условия, где бы человек мог постепенно прийти в себя и с помощью мягкого медикаментозного и психотерапевтического лечения снять напряжение и восстановить душевное здоровье, а в чем-то, как в случае с Иваном Бездомным, даже изменить свои базисные личностные установки и ценности.

Богатое воображение писателя, а скорее собственная мечта измученного, затравленного, доведенного до нервного истощения человека, каким был в то время сам писатель Михаил Булгаков, нарисовала психиатрическую клинику как некий светлый, желанный, спокойный уголок, ограждающий и защищающий человека от тех потрясений, которые несет этот весьма несовершенный яростный мир. Но мечта о такой идеальной психиатрической клинике, видимо, так и осталась мечтой, и вряд ли она реализована в действительности и в наше время.

Более реалистично и более мрачными красками изображает картину психиатрического лечения писатель и врач А.П. Чехов в своем знаменитом рассказе «Палата № 6».

Стоящий на отшибе унылый больничный флигель с удушливым и гнилостным запахом, в котором содержатся пациенты с расстройствами психики, сторожит грубый, бесчувственный и тупой человек по имени Никита, который по поводу и без повода избивает больных. Кроме Никиты, никто из больничного персонала во флигель не заглядывает. «Стены здесь вымазаны грязно-голубоватой краской, потолок закопчен, как в курной избе — ясно, что здесь зимой дымят печи и бывает угарно. Окна изнутри обезображены железными решетками. Пол сер и занозист. Вонь стоит кислой капустой, фитильной гарью, клопами и аммиаком, и эта вонь в первую минуту производит на вас такое впечатление, как будто вы входите в зверинец» [11].

Таким образом, в отличие от булгаковской клиники профессора Стравинского, в чеховской палате № 6 больные содержатся на положении зверья, лечение же никакое вообще не проводится, отношение к людям предельно грубое и насильственное. А между тем природа патологии, как это показано на примере главного героя Ивана Дмитриевича Громова, «мужчины лет тридцати трех, из благородных», страдающего манией преследования, все та же. Психика Громова не справилась с трудностями и испытаниями жизни: заболевание является результатом хронической стрессогенной ситуации. Проанализируем ее.

Отец Ивана Дмитриевича был человек солидный, зажиточный, проживал на главной улице города в собственном доме и имел двух сыновей. Однако на благополучную и ни в чем не нуждавшуюся семью богача ни с того ни с сего посыпались несчастья и беды. Вначале от скоротечной чахотки умер старший сын, студент четвертого курса университета. Чуть позже за подлоги и растраты был осужден отец, вскоре умерший в тюремной больнице. Дом и вся недвижимость были проданы с молотка, и Иван Дмитриевич остался вдвоем с матерью без всяких средств. Полуголодная беспросветная жизнь, бередящая душу нескончаемая тревога о будущем, поиски заработка для пропитания, фанатичное чтение бестселлеров подорвали и без того некрепкое здоровье нашего героя. И как результат — мания преследования и всевозможные фобии. Так он оказался в палате № 6. И вот этот-то пациент неожиданно становится постоянным и желанным собеседником доктора Андрея Ефимовича Рагина, который два десятка лет прослужил в местной больнице, разуверился в возможности изменить что-либо, а в связи с этим и разучился полноценно работать, основным занятием и развлечением которого, так же как и для Ивана Дмитриевича, стало запойное чтение книг. Доктор откровенно скучал в этом захолустном уездном городишке, нуждаясь в умном собеседнике, и не находил его, пока однажды случайно не разговорился с больным из палаты № 6. Из беседы выяснилось, что у них много общего, оба очень любили читать, оба обостренно воспринимали агрессивную несправедливость и далекую от совершенства окружающую действительность в своих личностных «скорлупках».

Однако, вероятно, отсутствие реальных действий при ясном понимании несовершенства окружающего мира так же наказуемо, как и активное действо при полном безумии. И доктор, будучи в здравом рассудке, только за то, что проявил пристрастие беседовать с пациентом, сам попадает в качестве больного в палату № 6. Весьма выразительно и образно описывает Чехов упекшего доктора Рагина в палату № 6 врача Евгения Федоровича Хоботова, «хама, лицемера и карьериста», невежественного, бездушного и очень корыстного человека, подозревающего окружающих во всех смертных грехах, не прощающего и не понимающего любой непохожести. В случае с доктором Андреем Ефимовичем Рагиным, оказавшимся в роли пациента злосчастной палаты, мы видим еще одну причину, разрешающую «хоботовым» ставить любой психиатрический диагноз. Это то, что можно обозначить словами поэта «и лишь посредственность одна понятна нам и не странна», и то, что в незапамятную пору «застоя» позволяло психиатрам выставлять диагноз «шизофрения» всем инакомыслящим.

Если обратиться к самому началу литературной деятельности А.П. Чехова, то нетрудно заметить, что Антон Павлович много внимания уделял «душевным болезням, которые могут проходить и могут излечиваться» (выражение проф. С.С. Корсакова — главы московской школы психиатров, XIX в.) [13].

В 1888 году Чехов дал согласие своему другу издателю А.С. Суворину отредактировать медицинский отдел «Русского календаря». В письме к Александру Сергеевичу Чехов подчеркивал: «Корректуру московской эскулапии для вашего календаря я возьму с удовольствием… Воспользуюсь случаем и вставлю «Дома умалишенных в России» — вопрос молодой и для врачей и земцев интересный» [9].

Психиатрия, судя по всему, чрезвычайно увлекала Чехова в силу того, что из всех отраслей медицинского знания и клинических специальностей она наиболее приближала доктора к злободневным проблемам психологии и философии. Чехов многократно подчеркивал свой собственный пристальный интерес ко всему, касавшемуся душевной деятельности человеческой личности. В беседе с писателем И.И. Ясинским Антон Павлович заметил, что его крайне интересуют всякие уклоны так называемой души. «Если бы я не сделался писателем, — страстно заметил он, — то, вероятно, из меня вышел бы психиатр» [1].

Чехов тщательно изучал труды знаменитого корифея психиатрии профессора С.С. Корсакова, был лично с ним знаком, тесно общался с одним из лучших учеников этого видного психиатра — В.И. Яковенко (именем В.И. Яковенко названа Московская областная психиатрическая больница). На протяжении всей творческой деятельности великий писатель встречался и переписывался с известнейшими в ту пору специалистами в области психоневрологии — Н.Н. Баженовым, В.В. Ольдерогге, Н.Н. Реформатским. Все это оставило яркий след в творческих исканиях ­Антона Павловича [6, 7].

В 90-е годы XIX века, когда Чеховым было уже написано и опубликовано большинство произведений, в которых затрагивалась психическая сфера его героев, много писали и говорили о проблеме вырождения человечества, о близости гениальности к сумасшествию; общество увлекалось идеями Ницше, Нордау и иных апологетов пессимистического взгляда на будущее.

Так, например, немецкий публицист М. Нордау утверждал, что увлечение интеллигенции литературным течением психопатологического характера (книгами, в которых воспевались всевозможные душевные отклонения, извращения, разврат, безрассудства, «слепые страсти» и т.д.) обусловлено могучей «доминантой века» — вырождением.

В беседе с таганрогским журналистом А.Б. Тараховским Чехов сказал: «Никакого вырождения нет. Это все Макс Нордау выдумал. Неврастения же скоро исчезнет. Мы все страдаем этой болезнью. Она явилась оттого, что мы попали в непривычную обстановку. Наши отцы землю пахали и кузнецами были, а мы в первом классе ездим и в 5-рублевых номерах останавливаемся». Одной из своих корреспонденток Чехов написал так: «Нашего «нервного века» я не признаю, так как во все века человечество было нервно» [11].

Побывав на Сахалине, Антон Павлович еще более убедился и утвердился во мнении, что «сила человеческого духа может победить в нем недостатки, даже полученные в наследственность» [11].

Герои многих произведений великого реалиста Чехова (легко вспомнить, кроме «Палаты № 6», рассказы «Черный монах» и «Припадок», повесть «Дуэль» и др.) вызывают у читателей чувства и жалости, и сострадания, и гнева, поскольку гениальный писатель, как никто другой, умел пробуждать эти эмоциональные ощущения своей строго объективной, ясной и точной манерой письма, потому что очень хорошо понимал поведение человека, знал его различные психоэмоциональные состояния, вникал в истинные причины, детерминирующие те или иные психические страдания людей.

В интереснейшей монографии Ю.Г. Виленского «Доктор Булгаков», посвященной влиянию медицины на творчество писателя и врача Михаила Афанасьевича Булгакова, в одной из наиболее солидных и представительных глав соотносятся судьбы и творчество трех известнейших писателей, имевших медицинское образование, — В.В. Вересаева, А.П. Чехова и М.А. Булгакова [4].

Михаил Афанасьевич очень любил Чехова, но не фанатичной любовью, а какой-то ласковой, как любят умного старшего брата. Он особенно восторгался записными книжками Антона Павловича. Письма его знал наизусть. Однажды Михаил Афанасьевич спросил Л.Е. Белозерскую, какое из литературных произведений ей нравится больше всего. И услышав, что, по ее мнению, это «Тамань» М.Ю. Лермонтова, заметил: «Вот и Антон Павлович так считает». И тут же назвал письмо Чехова, где это сказано.

Истинное родство душ сближало М.А. Булгакова и с В.В. Вересаевым, который сам лично был знаком с А.П. Чеховым и который на первых порах литературной деятельности Булгакова помогал ему даже материально, делая это в деликатной и трогательной форме. Вересаев писал Михаилу Афанасьевичу: «Поймите, я это делаю вовсе не лично для Вас, а желая сберечь хоть немного крупную художественную силу, которой Вы являетесь носителем» [4].

Глубокая духовная преемственная связь между тремя писателями-врачами, исповедующими единую философию медицинского рационализма, гуманизма и милосердия, сегодня, в ХХІ столетии, как никогда актуальна для вступающих на путь профессионального служения людям молодых медиков.

Произведения писателей-врачей да­ют нам великие уроки тонкого психологизма и гуманной врачебной деонтологии, их книги учат чуткому и внимательному отношению к пациентам, направляют врачебное мышление детально исследовать ведущие механизмы психологического и стрессогенного характера, а исходя из этого — раз­рабатывать и полноценные программы эффективной терапии, предполагающие, помимо всего прочего, гуманные формы содержания пациентов и де­онтологичного отношения к «боль ­терпящим».