Газета «Новости медицины и фармации» 1-2 (485-486) 2014

Статья опубликована на с. 26-29 (Мир)

Травы были одним из первых лекарственных средств в истории медицины и остаются важной составляющей современной фармакологии. При свойственном древнейшей культуре синкретизме в лечебном применении растений происходило тесное переплетение эмпирических знаний об их свойствах с магическими действиями и ритуалами, мифологическими верованиями. Все это, в свою очередь, находило отражение в литературе, других видах искусства. Названные аспекты роли лекарственных растений в культуре сохранялись и в дальнейшем, но соотношение между ними изменялось. Одной из наиболее интересных в этом отношении является история мандрагоры.

О мандрагоре идет речь в многочисленных и разноплановых публикациях. Первую группу составляют медицинские издания, исследования по биологии, современному применению лекарственных растений в медицинской практике. В них содержится характеристика видовой принадлежности, морфологии, фармакологических свойств растения, его основных алкалоидов [1, 2, 4, 6, 13, 22, 25, 29, 36]. При этом некоторые авторы оговариваются, что идентификация древних и современных названий растений вызывает трудности и определенные допущения. Вторая группа работ ближе всего к поставленной проблеме — это исследования по истории применения лекарственных растений. Одним из источников такого изучения как раз являются фольклор, сочинения древних и средневековых авторов. Наиболее полное комплексное исследование принадлежит И. Левинштейну [16]. Ю.И. Шульцем осуществлен перевод и дан научный комментарий соответствующей главы из «Гербария» Псевдо­Апулея [11]. На литературу новейшего времени подобный анализ не распространялся. Третью группу составляют исследования мифологических представлений, отраженных в фольклоре, особенно в средневековых западноевропейских легендах, а также в художественных [24, 26, 31]. В них вопрос о фармакологических свойствах мандрагоры даже не ставится. Четвертая группа — литературоведческие работы, комментарии к художественным произведениям, в которых упоминается мандрагора [21, 26, 32].

Цель данной статьи — проанализировать взаимосвязь фармакологических свойств, использования мандрагоры в медицинской практике и ее образа в мифологии, художественной литературе, других видах искусства на разных этапах истории.

Мандрагора — реально существующее растение, точнее, два или три вида растений, многолетников из рода пасленовых (Solanaceae). Всего в роде мандрагор числятся около шести видов, распространенных от Пиренейского полуострова до Восточных Гималаев и Тибета. И. Левинштейн в Большой медицинской энциклопедии упоминает два вида, распространенных в Средиземноморье: Mandragora officinarum L. (M.vernalis Bertolini) со светло­зелеными цветами и Mandragora autumnalis Spr. — с фиолетовыми [4, с. 696­697]. Большинство видов мандрагор представляют собой многолетние травы, почти всегда бес­стебельные, с очень крупными листьями в розетке, достигающей в диаметре 1–2 м и более, с мясистыми, богатыми крахмалом корнями [12, с. 417].

Через несколько веков после первых свидетельств о лечебном действии мандрагоры начинается терминологическая ботаническая путаница. Гиппократики рекомендовали мандрагору или красавку (Atropa Belladonna) по одним и тем же показаниям [4, с. 696­697], Ю. Шульц при разборе «Гербария» Псевдо­Апулея [11, с. 232] предполагает, что «мандрагора» в «Гербарии», а значит, у Диоскорида и Плиния Старшего — это красавка. Современные источники без комментария могут называть мандрагорой Mandragora officinarum L. [36., с. 255] или Scopolia carniolica [25, с. 177], хотя ботаника четко различает эти даже на вид несхожие растения.

Действующие вещества мандрагоры — алкалоиды. На рубеже XIX–XX веков было осуществлено научное изучение мандрагоры. Информацию об его итогах приводит И. Левинштейн. Ричардсон (Richardson) наблюдал действие экстракта мандрагоры на животных и людях и установил, что мельчайшие дозы вызывали склонность ко сну, а большие действовали возбуждающим образом на нервную систему. Аренс (Ahrens) открыл в корне мандрагоры гиосцин, гиосциамин, атропин и изомер атропина, названный им мандрагорином. Венцель (Wentzel) доказал, что мандрагорин Аренса есть не что иное, как смесь гиосцина и гиосциамина, содержание же действующих начал в мандрагоре таково: гиосцина 0,03 %, атропина 0,04 %, гиосциамина 0,1 %, кроме того, есть еще какой­то растворимый в воде алкалоид. По Гессе (Hesse) имеется также 0,01 % псевдогиосциамина; затем находили еще основание С₇Н₁₅ON (a­metoxy­n­methyl­piperidin), миристиновую кислоту и фитостерин [4, c. 696; 14, с. 23].

Затем интерес к Mandragora officina­rum L. и Mandragora autumnalis Spr. значительно снизился, растение перестали включать в фармакопеи, а с 1902 года под названием мандрагоры стали применять Scopolia carniolica, которая введена в культуру и служит сырьем для получения атропина и скополамина. После установления идентичности Scopolia carniolica и Scopolia caucasica [36, с. 255] обе многолетние травы полностью заменили настоящую мандрагору, и в современных источниках зачастую нельзя понять, идет ли речь о скополии или мандрагоре.

Наиболее хорошо изученные алкалоиды мандрагоры — гиосцин и гиосциамин. Гиосциамин — тропиновый эфир l­троповой кислоты. Природный L­гиосциамин — левовращающий изомер, в то время как выделение его из сырья приводит к образованию рацемической смеси, называемой атропином. Гиосциамин в 2 раза активнее, чем атропин, действует на мышцу, суживающую зрачок, в 3 раза активнее — на холинорецепторы сердца, в 10 раз — на холинорецепторы кишечника. В меньшей дозе, чем атропин, L­гиосциамин защищает от летального действия адреналина. Таким образом, гиосциамин, открытый в мандрагоре, повторял действие широко распространенного сейчас медикамента атропина сульфата, но более эффективно в эквивалентных дозах.

Основным фармакологическим действием атропина является блокада М­холинореактивных систем как на периферии, так и в центральной нервной системе. Наиболее известными периферическими эффектами атропина являются уменьшение секреции слюнных, бронхиальных, желудочных, потовых желез, поджелудочной железы, увеличение частоты сердечных сокращений, понижение тонуса гладких мышц полых органов, мидриаз и паралич аккомодации. Центральные эффекты атропина менее выражены, чем периферические, и считаются более возбуждающими: атропин повышает групповую токсичность фенамина, провоцирует делириозный синдром, усиливает дыхание в высоких дозах и активирует холинергические влияния в малых дозах за счет блока холинестеразы. При остром отравлении смерть наступает от остановки дыхания, при хроническом — при явлениях анорексии, замедлении роста, олигодипсии, олигурии, лихорадки, анемии, гиперхолестеринемии и алкалурии от угнетения дыхания и судорог.

Гиосцин, или L­гиосцин — скопиновый эфир l­троповой кислоты. Скополамин — также рацемическая смесь, получаемая при выделении гиосцина из растительного сырья. Соотношение эффектов L­гиосцина и скополамина по силе не определено, по сущности действия они так же близки, как эффекты L­гиосциамина и атропина.

Периферические эффекты скополамина близки к таковым атропина: то же угнетение секреции желез, расслабление гладкой мускулатуры, тахикардия, мидриаз и паралич аккомодации. Но центральные эффекты у скополамина пре­обладают и в них выражен больше тормозящий компонент. В не слишком большой дозе скополамин уменьшает двигательную активность, оказывает седативное действие, тормозит наступление быстрой фазы сна, при увеличении дозы вызывает такой же токсический делирий, как и атропин. Успокаивающая доза скополамина весьма индивидуальна, особенно изменчива у детей и пожилых [1]. Картина интоксикации сходна с таковой у атропина [29, с. 280­290; 22, с. 232­240].

Люди обратили внимание на мандрагору и начали применять ее в медицинских целях и магии в глубокой древности [16]. Наиболее известным является использование мандрагоры для анестезии при операциях и болезненных манипуляциях. В таком качестве мандрагора известна с XV столетия до н.э. — соответствующая информация содержится в древнеегипетском медицинском папирусе, названном по имени исследователя Георга Эберса. Этот трактат, хранящийся в Лейпцигском университете, в целом содержит около 800 рецептов, классифицированных по фармакологическому действию (папирус Эберса). Его содержание, в свою очередь, основано на более древних медицинских сочинениях [15, с. 7].

Античной науке было известно три вида из этого рода пасленовых. Использовались корни, листья и плоды растения [30, с. 331]. Детальное научное описание мандрагоры дал крупнейший фармаколог древности и знаток лекарственных трав Диоскорид в сочинении «О лечебных средствах» (I в. н.э.). Сок из корня или плодов растения смешивали с тремя частями вина и употребляли как снотворное или анестезирующее средство. Диоскорид уже указывает на комбинирование сока мандрагоры и опия в приготовлении «усыпительных губок», которые вкладывались в носовые ходы больных, и действующие вещества всасывались со слизистой оболочки носа. Таким образом, не позднее чем две тысячи лет назад врачи знали, что действующие вещества мандрагоры обладают действием, угнетающим центральную нервную систему, в том числе и ряд высших вегетативных центров, но не влияют на ноцицептивную чувствительность, а значит, самостоятельно не могут обеспечить полноценную защиту от операционной травмы.

Описание Диоскорида впоследствии повторялось многими авторами до конца Средневековья [16, с. 20­21]. О мандрагоре пишет Плиний, ее рекомендуют, как уже упоминалось, гиппократики. Гален рассказывает о ввозе мандрагорова вина в Рим. Указания на применение мандрагоры в качестве снотворного средства содержатся и в сочинениях Цельса, он советовал плоды мандрагоры класть под изголовье [11, с. 234].

Н.А. Богоявленский приводит запись из старого русского лечебника: «Нецыи же сиргоси то суть мастера, кои язвы лечуть… дают коренья мандрагорова болящему пити или ясти, у коих распаляется огнь палящий и они от того толь крепко спять, что они не чують, егда лекарь у них уды отрезывает или отсекает» (Богоявленский Н.А. Хирургия у русского народа по данным старинных рукописных лечебников // Вестник хирургии. — 1947. — Т. 67, кн. 6. — Цит. по [13]).

Наряду с рациональным использованием мандрагоре приписывают большую магическую силу. Выдающийся культуролог Мирча Элиаде связывает возникновение подобных верований и обычаев с еще более древними представлениями о растительности как воплощении и проявлении священного начала, жизни в ее религиозном понимании, способности к вечному возрождению: «в диалектике священного часть (дерево, растение) имеет смысл целого (Космос, Жизнь)…» [37, с. 301]. Реальные растения дают возможность соприкоснуться с этими вечными источниками, приобщиться к их жизненной силе: «Все эти чудесные и лечебные травы представляют разбавленные и рационализированные версии своих мифических прототипов: травы, воскрешающей мертвых, травы вечной юности, травы, излечивающей все болезни» [37, с. 288]. Возникновение конкретного мифопоэтического образа мандрагоры большинство исследователей объясняет своеобразным ветвлением ее корней: подчас корень дает два вертикальных отростка и несколько напоминает фигуру человека, а также сно­творными, и возбуждающими свойствами [12, с. 417]. И. Левинштейн связывает зарождение своеобразного культа мандрагоры с ранним учением о «сигнатурах» или о признаках, дающих ключ к пониманию и использованию растений против той или иной болезни. Чем серьезнее оказывалось действие растения, чем труднее его было найти, тем больше возникало легенд [16, c. 20].

Одно из наиболее древних магических представлений о мандрагоре — вера в ее возбуждающую силу и помощь в зачатии плода. Именно эти представления отрази­лись в Библии. Не имевшая детей Рахиль решает прибегнуть к помощи «мандрагоровых яблок»: «Рувим пошел во время жатвы пшеницы, и нашел мандрагоровы яблоки в поле, и принес их Лии, матери своей. И Рахиль сказала Лии: дай мне мандрагоров сына твоего. 15. Но она сказала ей: неужели мало тебе завладеть мужем моим, что ты домогаешься и мандрагоров сына моего? Рахиль сказала: так пусть он ляжет с тобою эту ночь за мандрагоры сына твоего» (Быт. 30, 14­15). После этого, по воле Божьей, рождаются еще двое сыновей и дочь у Лии и сын у Рахили. На Востоке из мандрагоры готовили любовные напитки, верили, что сухой корень, подрезанный для еще большего сходства с человеческой фигурой, приносил своему обладателю счастье [25, с. 177].

В эпоху Античности подобные представления тоже имели место. Мандрагору связывали с Афродитой и Цирцеей (Киркой). Существовало предание, что именно с помощью колдовского снадобья из мандрагоры Цирцея возбуждает влечение и любовь [17, с. 108]. Мандрагора использовалась в качестве любовного (приворотного) ­амулета.

Многочисленны упоминания о мандрагоре в греческих и римских нарративах. Живший в VI в. до н.э. Пифагор называет мандрагору «человекоподобным растением». Ту же особенность отразил виднейший римский писатель и агроном I в. н.э. Колумелла в названии «трава­получеловек» [22, с. 102]. Мандрагора вспоминается у историков Ксенофонта и Плутарха, ученого­энциклопедиста Аристотеля [11, с. 234]. Довольно подробно легенды о мандрагоре излагает еврейский историк римского времени Иосиф Флавий (I в. н.э.). Он пишет о растении цвета пламени, приносящем счастье, но добываемым с большим трудом с помощью черной собаки [16, c. 22].

Если говорить о художественных произведениях, то мандрагору мы встречаем у Лукиана. Лукиан из Самосаты, получивший в древности прозвище «Прометей красноречия», — греческий писатель­сатирик, живший во II в. н.э. Объединив традиции философского диалога и античной комедии, он выработал жанр сатирического диалога [26, с. 443]. Лукиан критиковал современные ему порядки, осуждал несправедливость, моральный упадок. Диалог «Тимон, или Мизантроп» вошел в историю литературы как произведение, в котором впервые выведен тип убежденного человеконенавистника. Начинается диалог с того, что афинянин Тимон высказывает Зевсу свое недовольство. Он возмущен, что обычными стали оскорбления самого царя богов, и восклицает: «Да и как могло быть иначе? Ведь ты спишь, словно под влиянием мандрагоры, не слыша ложных клятв и не следя за несправедливыми; ты страдаешь глазами, слепнешь, не различая происходящего перед тобой, и оглох, точно старик» [19, с. 235]. То есть, несмотря на «олимпийский» контекст, мандрагора здесь фигурирует как реальное лекарственное средство.

В средневековой Европе мандрагора приобретает совершенно феноменальную популярность. Разрушение римской традиции, утрата античной культуры, перемещение огромных масс людей, затем распространение христианства при сохранении многочисленных народных верований, суеверий, легенд привели к тому, что на первый план полностью выходят мистические, магические представления.

Множество устных легенд и поверий, связанных с мандрагорой, носят дуалистический характер. С одной стороны, мандрагору считают связанной с нечистой силой, с дьяволом (она светится в темноте, отсюда название «свеча дьявола»), с ведьмами («цветок ведьмы»). Существовало поверье о возникновении мандрагоры из поллюции повешенного человека, отсюда связь с символикой смерти [24, с. 102­103]. С другой стороны, она может приоткрывать завесу будущего, приносить счастье, довольство, плодородие, умножать богатство, привораживать мужа, исцелять все болезни. Среди низших мифологических существ — духи, эльфы, которые живут в корнях и могут быть полезными людям [17, с. 108]. В символике цветов мандрагора — знак редкого, необычного [24, с. 103].

Аббатиса Хильдегарда Бингенская (XII в.) в своих видениях представляла историю в виде града с четырьмя стенами, обращенными к разным частям света. На юге — стена, символизирующая время Адама, на востоке — от Авеля до Ноя, север — Авраам и Моисей, запад — время после рождества Христова. Она считала, что мандрагора возникла из той самой земли, из которой была создана Ева [10, с. 71, 143]. По ее мнению, чтобы вытравить нечисть, выкопанную мандрагору надо обязательно положить в ключевую воду. А если земля останется на ней, тогда она несет в себе колдовскую силу. Во взглядах Хильдегарды виден прямой отзвук имитативной магии. Она советует при болях тех или иных частей тела съесть соответствующие части корня.

Своеобразной энциклопедией средневековых представлений о мандрагоре можно назвать посвященную ей 131­ю главу из «Гербария» Псевдо­Апулея. Авторство этого сочинения по традиции раннего Средневековья было приписано авторитетному античному писателю. По мнению Ю.Ф. Шульца, в XII–XIII вв. «Гербарий, или О лекарствах из трав» был популярнейшей книгой среди ученых­энциклопедистов и авторов, писавших по вопросам естественной истории и медицины [27, с. 54]. Написан он был не ранее IV в. К этому сочинению полностью можно отнести оценку, данную Ю.Ф. Шульцем, произведениям медицинской дидактики: оно в равной мере принадлежит как истории медицины, так и истории литературы [27, с. 12]. В изложении автора, назвавшегося Апулеем, мистические представления и фармакологическая практика слиты воедино. Его рассказ о правилах сбора мандрагоры настолько интересен и показателен для средневекового мировоззрения, что представляется целесообразным привести его полностью.

«Если ты пожелаешь собирать Мандрагору, ибо велико ее благо, собирай ее следующим образом: когда ты подойдешь к ней, узнаешь ее так: ночью ее голова светится подобно светильнику; когда ты ее увидел, быстро обведи вокруг нее железным орудием круг, чтобы она от тебя не убежала; сила ее такова и столь велика, что, заметив около себя нечистого человека, она быстро бежит, опередив его; поэтому ты обведи вокруг нее железным орудием круг и вырой кругом нее землю так, чтобы не прикасаться к ней железом, и самым тщательным образом удали перед ней землю колышком из слоновой кости, а когда увидишь ноги этой травы Мандрагоры и ее руки, только тогда и обвяжи траву новой веревкой; а после того, как ты обвязал траву, обвяжи веревкой и шею собаки, — а перед этим не давай собаке есть, — и брось неподалеку еду для этой собаки, чтобы она могла, устремившись к еде, вырвать из земли траву. В случае, если ты не захотел бы губить собаку, ибо говорят, что сама трава обладает столь большой божественной силой, что тот, кто ее вырвет, в тот же миг будет погублен ею, — поэтому, как я сказал выше, если ты не захочешь погубить собаку, то сделай подобие мангана (Орудие для метания дротика. — Прим. авт.): тебе следует вбить большой шест, к которому на его верхушке следует привязать новую веревку, ту, которой обвязана трава, таким образом, чтобы шест согнулся; это подобие длинной мышеловки, — и тогда, распрямившись, шест своею силой разом вырвет траву Мандрагору. Затем, когда она будет уже в твоей власти, то есть у тебя в руках, неповрежденная трава, тотчас же сок и ее листьев ты помести в стеклянный сосуд» [11, с. 235­236].

Полностью приведенному описанию соответствует традиция изображения мандрагоры в средневековых рукописях: мужчина или женщина с пучком листьев, вырастающим из головы, часто с привязанной к ногам собакой (иногда агонизирующей) [11, с. 232; 23, с. 102]. На гравюре XVI в. изображен сборщик мандрагоры, который трубит в рог, чтобы заглушить смертельно опасный, как считалось, для человека крик мандрагоры, который она издает при выдергивании. Собиратели травы также залепляли уши воском [16, с. 21].

После мистически окрашенных рекомендаций по сбору мандрагоры Апулей дает практические рекомендации по ее использованию: при головной боли и для того, к кому не приходит сон, при боли в ушах, подагре, для эпилептиков и страдающих судорогами, при оцепенении и стяжении жил [11, с. 236­237]. Кроме амулетов для охраны детей от наговора и сглаза и наличия травы в доме для изгнания всякого недуга, в перечисленных показаниях к применению нет ничего фантастического или неверного. В Средние века из мандрагоры готовили пластыри и масла, использовавшиеся, кроме упомянутых случаев, еще и для лечения меланхолии, перемежающейся лихорадки. Для вызывания менструаций ее вводили в виде пессариев, в виде припарок использовали при воспалении матки или выпадении прямой кишки [4, с. 696].

Способность скополамина снижать накопление в центральной нервной системе дофамина и норадреналина и центральное холинолитическое действие [29, с. 280­290] обусловливают его клинические и экспериментальные эффекты.

Скополамин в эксперименте повышает выносливость к стрихнину, угнетает реакции пробуждения в коре и ретикулярной формации, что весьма напоминает действие наиболее распространенных групп антиконвульсантов — бензодиазепинов и барбитуратов.

Антипсихотическое его действие, по­видимому, основано на том же эффекте уменьшения дофаминергической передачи, что и у нейролептиков, только нейролептики оказывают более «прицельное», селективное действие на дофаминергические рецепторы конкретных областей мозга, в частности лимбической системы [25, с. 232­240]. Наилучший эффект скополамина получен при лечении фобий, несколько худший — при депрессиях, умеренный — при галлюцинациях [29, с. 280­290].

Лечение паркинсонизма (дрожательного паралича) и в настоящее время стоит на двух классах препаратов — средствах, влияющих на холинергические системы мозга, и средствах, влияющих на дофаминергические системы мозга. Наиболее известным из традиционных противопаркинсонических средств остается циклодол (ромпаркин) — центральный и периферический холинолитик.

Применение алкалоидов для устранения болезненных спазмов при выпадении прямой кишки или при воспалении матки комментариев не требует, свечи с белладонной широко используют также при других состояниях, вызывающих спазмы гладкой мускулатуры: геморрой, трещины анального канала; наряду с платифиллином применяется при почечной колике, является самым эффективным спазмолитиком при кишечной колике вообще и «свинцовой» колике в особенности [29, с. 280­290]; свечи с белладонной в ряду других спазмолитиков применяют с целью подготовки шейки матки к родам при ее спазме [29, с. 280­290].

Что же касается вызывания менструаций, то, видимо, эффект был связан с расслаблением шейки, а не с активностью миометрия: в эксперименте введение атропина по 0,1 мг/кг 1 раз в сутки в течение 6 суток угнетало биоэлектрическую активность миометрия и сократительную активность матки, понижало ее тонус. Еще одним вариантом вызывания менструаций может быть действие атропина на гипоталамус, в связи с чем тормозится его гонадотропная функция и задерживается имплантация оплодотворенных яйцеклеток [29, с. 280­290].

Наиболее сложным представляется вопрос о лечении перемежающихся лихорадок. Вообще прямой холинолитический эффект на холинергическую симпатическую иннервацию потовых желез вызывает нарушение регулируемой теплоотдачи и, соответственно, повышение температуры тела. Вместе с тем атропин достаточно постоянно входит в состав так называемых «литических смесей», применяемых для выполнения нейровегетативного блока и отключения функции гомойотермии. В таком состоянии пациенты не регулируют свою температуру тела и в охлаждающей ­атмосфере охлаждаются, а в согревающей — согреваются. Не в состоянии они и отреагировать на новый уровень «установочной точки» центра терморегуляции, поэтому лихорадочный подъем температуры тела бывает плоским и низким. Нам не удалось обнаружить удовлетворительного истолкования включения атропина в такие смеси, но они с успехом применяются более полувека и им нет более эффективной замены.

Наконец, указание Псевдо­Апулея на местноанестезирующее действие препаратов мандрагоры, вероятно, связано с местноанестезирующим действием атропина [29, с. 280­290]. До сих пор применяется комбинация масла дурмана, получаемого из листьев дурмана обыкновенного (Datura Stramoniun L.), или масла беленного из белены черной (Hyoscyamus niger) и метил­салицилата в обезболивающих и противовоспалительных растирках Linimentum methylii salicylatis compositum и Salinimentum [25, с. 232­240].

Подводя итог сказанному, следует отметить, что применение мандрагоры при всех перечисленных показаниях было оправданным и целесообразным, хотя эффект, конечно, значительно варьировал, как при использовании любого галенового препарата.

Исчезновение мандрагоры с европейского рынка в XVI веке привело к появлению своеобразного промысла — изготовлению поддельных мандрагоровых корней. Человеческие фигурки вырезались из горного лука (адамов корень), из брионии, в Китае — из женьшеня, в Японии — из имбиря, в Чехии — из белладонны. Амулеты из мандрагоры продавались за огромные деньги. В Венской дворцовой библиотеке хранится мандрагора, купленная королем Рудольфом II за 100 талеров. Подобный экземпляр находится в Германском музее [4, c. 696­697]. Сложился свое­образный культ. За такими фигурками бережно ухаживали. В их голову втыкали ячменные и просяные зерна, которые прорастали из закопанного во влажный песок изображения. Фигурки мылись, одевались. Считалось, что их магическая сила очень велика [16, c. 22].

Мандрагоров бум затронул и художественную литературу. В XIV–XVI веках в европейской культуре происходят революционные сдвиги. С Ренессансом связан конец господства средневековой культуры и начало формирования культуры Нового времени. Идейное содержание культуры Возрождения, выразившееся в научных, литературных, художественных, философских взглядах, составил гуманизм. Новой по форме и содержанию становится в это время и литература, в силу своих возможностей наиболее полно выразившая свою эпоху. Именно в эпоху Возрождения появляются национальные литературы, главным героем которых становится человек. С появлением нового зрителя наступает расцвет театрального искусства. Один из основоположников современной итальянской литературы Дж. Боккаччо, сам врач по профессии, ввел в «Декамерон» множество медицинских сюжетов и образов. И. Левинштейн [16, с. 21] считает, что в одной из новелл речь идет о мандрагоровом вине. Старый аптекарь приготовил раствор, чтобы усыпить пациента во время предстоящей операции на кости. Любовник его жены по ошибки выпил напиток и заснул, после чего был принят за мертвеца (Декамерон. Четвертый день. Новелла 10) [3, c. 309­310].

Одним из первых произведений, положившим начало современной драматургии, стала комедия Никколо Макиавелли «Мандрагора», написанная примерно в 1518 г. Ее сюжет заключается в следующем. Приехавший из Парижа во Флоренцию молодой человек по имени Каллимако влюбляется в добродетельную красавицу Лукрецию, жену пожилого адвоката Нича. Помочь влюбленному берется прихлебатель Лигурио. Выдавший себя за врача Каллимако советует не имеющему детей адвокату дать своей жене настой мандрагоры, но при этом предупреждает о страшной опасности: «…тот, который переспит с ней после этого снадобья, умрет ровно через восемь дней, и тут уж ничто не сможет его спасти» [20, c. 146]. Мужу предлагается похитить какого­нибудь молодого человека. Самым главным препятствием оказывается «честнейшая натура» Лукреции, категорическое нежелание изменять мужу и быть причиной смерти человека. Сломить сопротивление удается с помощью ее же матери и получившего соответствующую мзду духовника. Главной жертвой этого «розыгрыша» становится не глупый адвокат, а Лукреция.

Корень мандрагоры, таким образом, является одним из сюжетных звеньев. Возникает вопрос, только ли поэтому Макиавелли избрал название растения для своей комедии, ведь в ее начале хор поет в своей канцоне:

Спектакль, что вам увидеть предстоит,

Зовется «Мандрагора»,

А почему — узнаете потом [20, с. 132].

Так ли просто ответить на это «почему?», как кажется с первого взгляда? Представляется, что возможно несколько вариантов интерпретации названия пьесы.

В целом пьеса рисует общественные перемены, приход иного уклада, иных нравов. А мандрагора — как раз один из атрибутов уходящего мира. В пьесе присутствуют средневековые представления о мандрагоре, но они излагаются уже в форме комической гиперболы заведомым обманщиком: «Должно вам знать, что нет средства более надежного для того, чтобы женщина забрюхатела, как дать ей выпить настоя мандрагоры. Средство это испытано мною многократно и всякий раз с неизменным успехом. Не будь его, королева Франции так и осталась бы бесплодной, а равно как и другие знатные дамы этого королевства» [20, с. 147].

Долгое время в отечественном литературоведении произведение Макиавелли трактовалось как ренессансная комедия, прославляющая естественные человеческие чувства. А вот П. Карри называет «Мандрагору» «остроумной мрачной комедией» [14, с. 83]. Р.И. Хлодовский, М. Андреев также пишут о «трагизме комического финала»: «Тот факт, что в «Мандрагоре» последовательно оспаривается и опрокидывается целая система устойчивых и идеологических нормативов, позволяет говорить о ее связи с «карнавальной» традицией в литературе… не случайно в последних сценах комедии так настойчиво звучит мотив смерти и воскресения» [20, с. 455]. Подобная трактовка прямо выводит на те сверхъестественные свойства, которые всегда приписывались мандрагоре. Произошел переход в другое нравственное измерение, в «иную реальность», «перерождение», только в «жизненной» комедии все произошло и проще, и сложнее, чем в легендах [32]. Роль волшебного средства сыграла не таинственная трава, а, по словам Лукреции, обращенным к Каллимако, «твоя хитрость и глупость моего мужа, простота моей матери и низость монаха» [20, с. 176].

Шекспир в своих трагедиях неоднократно упоминает мандрагору, причем как реальные свойства этой травы, так и мифологические представления о ней. Готовясь принять полученное от монаха зелье, Джульетта рассуждает [35, с. 101]:

Увы, увы, кто поручится мне, что ежели я встану слишком рано,

То трупный смрад и резкость голосов,

Чудовищных, как стоны мандрагоры,

Немедля не сведут меня с ума,

Как сводят всех, кто слышал эти крики.

Оклеветавший Дездемону Яго при приближении Отелло ликует [34, с. 303]:

Вот он идет. Уже ему ни мак,

Ни сонная трава, ни мандрагора,

Ничто, ничто не восстановит сна,

Которым спал он нынешнею ночью.

После отъезда Антония Клеопатра беседует со служанкой [33, с. 581]:

Клеопатра. Дай мандрагоры выпить мне.

Хармиана. Зачем?

Клеопатра. Чтоб всю ту бездну дней проспать, покуда Антоний не со мной.

Уже упоминавшееся исчезновение мандрагоры из европейских аптек и неудача поисков среди местной флоры привели к ее исчезновению из медицинской практики практически к началу Нового времени. С успехами естественных наук, формированием научной картины мира, началом распространения образования многочисленные суеверия и предрассудки начинают постепенно вытесняться и из сферы мировоззрения. Золотой век мандрагоры уходит в прошлое. Для духовной элиты и XVII века, и тем более эпохи Просвещения характерно критическое, даже презрительное отношение к Средневековью, полный разрыв с его традициями. Характерен совершенно новый контекст упоминания мандрагоры И.В. Гете. Во второй части «Фауста» при дворе Священной Римской империи Мефистофель предлагает обедневшему выпустить бумажные деньги под обеспечение подземных кладов. Глупую же толпу он увлекает легким способом поиска клада, издеваясь над верой в мандрагору [9, c. 222]:

Не веря дивному открытью,

Вы рады отшутиться все,

О мандрагорах вздор твердите

И глупости о черном псе.

Но надо ль поминать о бесе,

И кто за пятку ловит вас,

Когда, теряя равновесье,

Вы падаете оступясь?

Земля — источник сил глубокий

И свойств таинственных запас.

Из почвы нас пронзают токи,

Неотличимые на глаз.

Когда на месте не сидится

И кости ноют и мозжат

Или сведет вам поясницу,

Ломайте пол, под вами клад.

В первой половине XIX в. формируется такое направление, как романтизм, с его стремлением к изображению «необычного человека в необычных обстоятельствах». В это же время с приходом в литературу В. Скотта возникает жанр исторического романа. В творчестве немецких поэтов­романтиков происходит своеобразное «воскрешение» образа мандрагоры, обусловленное уже сугубо художественными процессами [24, с. 103].

Новые медицинские открытия тоже неожиданно заставляют вспомнить мандрагору. Знаменитый историк медицины Т. Мейер­Штейнег пишет в связи с успехами анестезиологии: «Если вспомнить о том, что уже в древности потребность производить большие хирургические вмешательства под наркозом привела к употреблению мандрагоры и что даже некоторые первобытные народы применяют известного рода опьяняющий наркоз, то представляется малопонятным, как можно было в новый период медицины вплоть до середины XIX столетия обходиться без этого ценного вспомогательного средства» [23, с. 106].

В 1900 году сочетанное применение скополапина (гиосцина) и морфина описал психиатр Шнейдерлин (Schneiderlin) в качестве успокоительного средства у психически больных и предложил такое сочетание для достижения хирургического наркоза [13, с. 293], и далее до середины XX века в практике общего обезболивания продолжал существовать скополамин­пантопоновый наркоз, во всяком случае Жоров (1964) ссылается на 4 источника, описывающих этот метод, датированных от 1912 до 1950 года.

Даже позднее, когда «капризный» скополамин (дозы, признанные «обычными», могут вызывать у людей не успокоение, а возбуждение) был вытеснен из средств для базис­наркоза более управляемыми барбитуратами и стероидами, скополамин­опиатная премедикация оставалась одной из самых популярных [6]. Следует упомянуть готовые комбинированные лекарства — скофедал (смесь Киршнера, S.E.E.) — смесь скополамина 0,0005 г, эфетонина (антидота скополамина) 0,025 и эукодала (опиата) 0,01 г на 1 мл раствора, иногда концентрацию удваивали. Другой комбинированный препарат — дионин (Dio) — является смесью морфина, дионина (этилморфина гидрохлорида) и скополамина. Существуют три модификации Dio с различными дозами ингредиентов.

Стремление наиболее точно поддерживать желаемый уровень функционирования отдельных систем в условиях различных оперативных вмешательств привело к формированию принципа комбинированной общей анестезии «один препарат — один эффект». В связи с этим многообразные полезные свойства скополамина были в основном воспроизведены другими медикаментами. Однако периферический ваголитический эффект, необходимый для безо­пасности манипуляций на глотке и трахее, купирования ваготонического действия некоторых медикаментов (например, фторотана, барбитуратов, опиатов), до сих пор осуществляют атропином. Попытка полностью заменить алкалоиды синтетическими сложными эфирами карбоновых кислот, например метацином (чистым периферическим холинолитиком), не удалась, хотя спазмолитический и бронходилатирующий эффект у метацина выше, чем у атропина.

Еще столетие назад способность атропина (в экспериментально установленной дозе 0,5–5 мг/кг) стимулировать дыхание [29, с. 280­290] делала значительно более безопасным применение такого депрессора дыхания, как морфин. В настоящее время анестезиологи располагают аппаратами искусственной вентиляции легких на случай угнетения дыхания у пациента, да и принятая сейчас доза атропина сульфата (0,5–1 мг на введение) для премедикации примерно в 50 раз ниже экспериментально установленной, но и в 1964 году Жоров указывает на значительное взаимное исправление эффектов скополамина (атропина) и морфина. В связи с совершенствованием технологии удалось промышленное получение L­гиосциамина, и там, где традиционно применяют атропин, переходят на более активный L­гиосциамин. Дополненный центральным противорвотным действием скополамина ваголитический эффект атропина, вероятно, делал выход из общей анестезии с применением мандрагоры существенно более безопасным [29, с. 280­290].

Наконец, существуют экспериментальные и клинические свидетельства антиаритмического действия атропина. Среди прочего, в дозе 0,2 мг/кг атропин преду­преждал адреналиновую аритмию при ингаляции петролейного эфира. Между тем высокий катехоламиновый фон и его роль в провокации фатальных аритмий у пациентов в условиях общей анестезии представляют существенную проблему и сейчас. В данном случае экспериментально установленная доза в 20 раз превышает ныне принятую, но полностью отрицать такое стабилизирующее действие атропина на гемодинамику в период операции было бы неправильным.

Найденная в эксперименте способность скополамина кратковременно нарушать память оказалась весьма важной с точки зрения полноценности общего обезболивания. Подобные экспериментальные данные получены и для атропина [29, с. 280­290]. Известная вариабельность реакции пациентов на средства для общей анестезии позволяла ранее 12–20 % больных сохранить воспоминания о периоде обезболивания и операции, среди этих воспоминаний абсолютное большинство негативных и устрашающих. Впервые целенаправленная медикаментозная индукция амнезии описана в связи с введением в практику атаралгезии [6, с. 22­23], и в настоящее время считается одним из главных преимуществ использование бензодиазепинов в комбинированной общей анестезии.

Таким образом, даже известные алкалоиды мандрагоры позволяли выполнить многие современные требования к общей анестезии.

Фундаментальные изменения в медицинской науке, научные поиски анестезирующих веществ на художественный образ уже никак не повлияли, он сохраняет свою сложившуюся ипостась.

На рубеже XIX–XX вв. происходит смена культурных эпох, отмеченная катастрофичностью сознания, особенно среди художественной интеллигенции. Литературу декаданса, а затем модерна отличало, по выражению А. Твардовского, «обостренное чувство смерти». В этот образный ряд вплетается и одно из символических значений мандрагоры. Приведем одно из ранних стихотворений И. Бунина, напечатанное в журнале «Современный мир» в 1907 г. [7]:

Цветок Мандрагора из могил

расцветает, —

Над гробами зарытых возле виселиц

черных.

Мертвый соками тленья Мандрагору

питает —

И она расцветает в травах диких

и сорных.

Брат Каин, взрастивший Мандрагору

из яда!

Бог убийцу, быть может, милосердно

осудит.

Но палач — не убийца: он — исчадие ада,

И цветок, полный яда, бог тебе

не забудет!

Образ мандрагоры в своих произведениях также использовали создатель жанра «интеллектуального роман» Томас Манн [24, c. 103] и классик научной фантастики Рэй Брэдбери [5].

В наши дни мы можем наблюдать новый всплеск интереса к средневековой тематике, начавшийся во второй половине ХХ в. в связи с необыкновенной популярностью жанра фэнтези. Творчество его основоположника Джона Рональда Руэла Толкиена отличали глубокое знание истории, мифологии, проникновение в материал, философское обобщение. Художественный уровень книг его продолжателей очень разнится, но они пользуются неизменным спросом во многом благодаря экзотической атрибутике. В число таких атрибутов попала и мандрагора. Например, едва ли не главный бестселлер последних лет — сказочные повести о Гарри Поттере. Во второй части — «Гарри Поттер и тайная комната» — ученики школы чародейства и волшебства Хогвартс на уроке занимаются пересадкой мандрагоры. Ученики одевают меховые наушники. И поскольку они имеют дело с рассадой, то из земли выскакивает «крошечный, испачканный землей, безобразный младенец. Листья у него росли прямо из макушки, кожа бледно­зеленая, вся испещренная разноцветными точками, и было очевидно, что он истошно орет» [28, с. 132­133]. От травы зависят жизни пострадавших от взгляда василиска (чудовищной змеи). В данном случае использованы самые распространенные из легендарных представлений о мандрагоре и творчески вплетены в сказочное повествование. В экранизации книги эта сцена очень эффектно воссоздана с помощью компьютерной графики.

Легенды о мандрагоре в соответствующей интерпретации охотно эксплуатируются современной массовой культурой, одни из главных тем которой — насилие и секс. Например, в псевдоисторическом фильме популярного режиссера П. Верховена «Плоть и кровь» главная героиня выкапывает корень мандрагоры, как и положено, под телами повешенных, зафиксированных камерой во всех натуралистических подробностях.

На фоне общекультурного кризиса последнего десятилетия в нашем обществе стали все более распространяться мистические настроения, вера во всевозможные чудеса, предсказания, черную и белую магию. Подобные настроения охотно эксплуатируются массовой культурой. Выходят многочисленные издания, в которых спекулятивно используются средневековые тексты, предания. Например, аннотация к «Магии Запада» Л. Малявина (710 с., тираж — 10 тыс. экз.) без ложной скромности сообщает, что «в этой книге собрано все, что можно сказать о чернокнижии и ведьмовстве (Правописание сохранено. — Прим. авт.) — как в теории, так и на практике». Именно для такой практики для желающих приводится рецептура масла для шабаша: дикий сельдерей, волчьи ягоды, пятилистник, куриная слепота, болиголов, мандрагора и т.д. Автор с полной серьезностью оговаривается, что «большинство современных колдуний склоняются к тому, чтобы обходить эти два рецепта, имея в виду ядовитый характер используемых трав, и используют более популярную разновидность» и т.д. и т.п.

Без преувеличения можно сказать, что история медицинского применения, мифологической трактовки и художественного воплощения растения мандрагоры свое­образно отразила основные этапы и закономерности развития человеческой культуры.

В основу медицинского применения мандрагоры в древнейшие времена были положены ее реально существующие свойства, изученные стихийно­эмпирическим путем. Набор эффектов мандрагоры, который сейчас объяснен с точки зрения химии и физиологии, очень точно соответствует основным принципам современной анестезиологии, особенно если учесть известное уже в античности рациональное комбинирование с другими растениями. Основная рецептура применения мандрагоры, сложившаяся еще в древнем мире, бытовала все средние века. С появлением современной анестезиологии происходит научное осмысление механизма действия мандрагоры. Переход впоследствии на иные препараты, воспроизводящие полезные свойства алкалоидов мандрагоры, вызван в первую очередь трудностями дозировки и требованиями безопасности. Фармакологические свойства пасленовых применяются и сегодня, причем по тем же показаниям.

Многообразные верования в сверхъ­естественные возможности мандрагоры, легенды, магические ритуалы имеют очень древние корни и генетически связаны с поклонением всей природе, земле, их жизненной силе. Они не имели четкой структуры и бытовали прежде всего в устном народном творчестве. Эти верования не только не исчезли, но даже усилились после христианизации Европы. В позднее Средневековье магические функции даже заслонили рациональное использование растения, что послужило одной из причин скептического отношения медиков Нового времени к мандрагоре. Позднее все эти сюжеты начинают восприниматься как сказки.

Литературные источники древности, Средневековья, Ренессанса отразили как мифологические представления о мандрагоре (Библия), так и ее медицинское применение (Лукиан) или же обе стороны (Псевдо­Апулей, Шекспир). Макиавелли, назвав свою комедию именем знаменитой травы, использует для построения художественного образа реальные фармакологические свойства растения. В художественной культуре Нового и Новейшего времени образ мандрагоры превращается в один из атрибутов средневековой культуры и в зависимости от отношения к ней автора и его художественных позиций приобретает различную окраску. Мандрагора может изображаться сатирически (Гете), романтически (немецкие поэты XIX в.), мистически (поэзия Серебряного века, фэнтези). В наши дни мандрагору можно встретить и в кинематографе, и в детской литературе, и даже в рок­музыке.