Газета «Новости медицины и фармации» 7-8 (499-500) 2014

Статья опубликована на с. 24-27 (Мир)

(психотерапевтическое и воспитательно-деонтологическое значение личностного потенциала
и креативного наследия выдающегося поэта, художника, мыслителя)

Теперь я глубоко понял, что для человека нет иного откровения, кроме того, что скрыто в каждом событии жизни, в каждом мгновении бытия. Что надо внимательно читать жизнь, не упуская ни одного извива ее. Что своего истинного «я» надо искать не во внутреннем созерцании, а в том, как преображается в нас внешний мир. Я понял теперь глубокую и нежную любовь к жизни и в то же время отсутствие желаний, стесняющих свободное и широкое течение ее. Что все события надо встречать как радостных гостей, что не надо отказываться ни от какого действия, ни дурного, ни хорошего, чтобы не пропустить ни одной страницы.
М.А. Волошин. Из письма А.М. Петровой, сентябрь 1908 г.

Неустанные фундаментально-исследовательские и прикладные художественно-публицистические изыскания первых десятилетий ХХ столетия (особенно 1900–1910-х годов) были, как свидетельствуют дошедшие до нашего времени многочисленные документальные источники, весьма концентрированными, чрезвычайно насыщенными и выражались в необычайно пестрой, сложной и яркой картине «полифонического» развития мировой культуры нового времени.

Великое многообразие разносторонних подходов, высокая энергия широчайших бескомпромиссных поисков, «скрещивание» стилевых и жанровых установок, огромный диапазон и яркая красочная палитра многочисленных синтетических форм, способных адекватно отразить тогдашнюю современную действительность, навсегда останутся в науковедении и культурологии. На формирование универсальной философской картины окружающего мира в ХХ веке, последовательное развитие гуманистических основ концепции человеческой личности и поэтику неореализма в многогранном творчестве ученых, писателей, представителей искусства ключевое влияние оказали особенности художественного сознания символистов и последовавшей затем постсимволистской эпохи [12, 14, 16, 17, 21]. Одним из самых заметных и плодотворных представителей этого исторического периода и направления в искусстве стал Максимилиан Волошин, оставшийся в памяти человечества как яркий поэт, замечательный переводчик, талантливый художник, бесподобный эссеист, оригинальный искусствовед и культуролог, выдающийся мыслитель.

Волошины, по нашему глубокому убеждению, люди вообще чрезвычайно талантливые. В июне 2013 года авторам статьи посчастливилось присутствовать на блестящей защите докторской диссертации Ирины Николаевны Волошиной из Запорожья. Нас заинтересовала не только интереснейшая работа талантливой диссертантки, но и возможное отношение ее к герою нашего повествования. Оказывается, по линии отца у И.Н. Волошиной имеется следующая родственная связь с Максимилианом Волошиным: ее прадед был троюродным братом отца М.А. Волошина, Александра Кириенко-Волошина, и служил священником в Полтаве. Отдаленное родство у И.Н. Волошиной имеется и с первым президентом Украинской объединенной республики 1939 года Августином Волошиным, происходившим с Западной Украины. В свое время Августин Волошин служил священником в Ужгороде. Но вернемся к герою нашего повествования.

Хорошо известно, что натуры, столь могуче и щедро одаренные всевозможными талантами, встречаются довольно редко. И еще гораздо реже в истории науки и культуры можно видеть людей, обладающих, помимо природных талантов и неординарных способностей, еще и уникальным душевным складом, ценность которого не менее значима, чем богатое наследие их интеллектуального творчества. Именно такой представляется личность Максимилиана Волошина — притягательной, могуче одаренной, с несгибаемой гуманистической духовной позицией, которая чрезвычайно нечаста в реальной жизни, ибо позиция эта не для славы, не для похвал и наград, не для «медных труб»; истово служит она не верхушке власть предержащих, не правительствам, партиям и не тем или иным сиюминутным политическим течениям и общественным движениям. Подобный выбор неординарной личности практически никогда целиком и полностью не разделяется ее современниками, нелегкий выбор этот ориентируется прежде всего на собственную совесть и понимаемую как большую ответственность свободу личности. Поистине многотрудная и полная испытаний, но исключительно счастливая судьба была уготована герою нашего повествования; на грандиозном вкладе М.А. Волошина в мировую науку, культуру, художественное творчество мы остановимся в этой статье детальнее.

Незаурядная личность Максимилиана Александровича Волошина, удивительно точно предсказавшего в своих провидческих стихах нелегкую судьбу ХХ века, продолжает привлекать и в ХХІ веке всех тех, кого многократно обогащает встреча с теми или иными произведениями из его гениального творческого наследия. Лев Озеров в замечательной статье «Максимилиан Волошин, увиденный его современниками» подчеркивал: «Историки культуры вправе отнести М.А. Волошина к числу самых выдающихся гуманистов нашего века, таких как Владимир Короленко, Альберт Швейцер, Ромен Роллан, Томас Манн, Бернард Шоу. Он был бесстрашен в выражении правды, стоек в жизненной борьбе, непреклонен в своей вере в человека и культуру».

Поэтесса Марина Цветаева (1892–1941), прекрасно знавшая Волошина, так сказала о нем однажды: «Макс сам был планета. И мы, крутившиеся вокруг него в каком-то другом, большом круге, крутились совместно с ним вокруг светила, которого мы не знаем. У него была тайна… Это знали все, этой тайны не узнал никто» [10].

В настоящей работе авторы попытаются приоткрыть краешек этой волошинской тайны, обратив особое внимание читателя на истоки биоэнергетического потенциала этого чрезвычайно креативного человека, полифонической личности, его нравственно-эстетическую и культурологическую основу.

Для решения этой заявленной цели статьи нам пришлось побывать в Доме-музее М.А. Волошина в Коктебеле, познакомиться с его экспонатами, проработать материалы статей и докладов нескольких Международных научно-практических конференций, известных под названием «Волошинские чтения», изучить воспоминания современников поэта, его земляков и сподвижников, которых у героя нашей статьи было великое-превеликое множество.

В нескольких автобиографических волошинских заметках («По семилетьям», «О самом себе» и др.), а также в прекрасно составленной В.П. Купченко «Хронологической канве жизни и творчества М.А. Волошина» [9] упоминается, что родился Максимилиан Волошин 16 мая 1877 года в Киеве в семье члена киевской палаты уголовного и гражданского суда Александра Максимовича Кириенко-Волошина и его жены Елены Оттобальдовны, урожденной Глазер. Своей родословной М.А. Волошину пришлось как-то довольно подробно заниматься, отвечая на вопросы родственников своей невесты Маргариты Сабашниковой, которой он писал в феврале 1906 года: «Отец мой… был сперва мировым посредником, а потом членом суда в Киеве. У деда было большое имение в Киевской губернии… Сам я значусь в паспорте «сыном коллежского советника» и больше никакими бумагами, ни родовыми документами не обладаю» [13]. Известно, что отец М.А. Волошина — Александр Максимович Кириенко-Волошин родился 9 июля 1836 года. Учился Саша Кириенко-Волошин в знаменитой Первой Киевской гимназии, а затем с успехом окончил Университет святого Владимира. В 1859 году Александр начал юридическую карьеру в Киевской казенной палате, после чего служил в Житомире, Луцке, Одессе, затем опять в Киеве, Таганроге. В 1875 году Александр Максимович получил чин коллежского советника (что соответствовало воинскому званию полковника). К моменту рождения сына в 1877 году А.М. Кириенко-Волошин был членом Киевской палаты уголовного и гражданского суда [5]. Дед М.А. Волошина, являвшийся к тому же его крестным отцом, Максим Яковлевич (1805–1892), в сорокасемилетнем возрасте был киевским городским казначеем, коллежским асессором, а в дальнейшем стал даже статским советником (что соответствовало званию генерала). Бабушка, Евпраксия (Евгения) Ивановна, была очень богатой помещицей, ей принадлежали большие земельные наделы и имения в Оренбургской, Полтавской и Черниговской губерниях. В связи с 30-летием литературной деятельности в 1925 году М.А. Волошин подготовил по просьбе одного издательства очередную автобиографию, в которой коснулся своих фамильных корней. Исследователи, базируясь на этой автобиографии и иных документальных источниках [3, 5, 6, 15], уточнили ряд деталей исторического прошлого волошинского рода. Так, отец матери Максимилиана Волошина (дед с материнской стороны), Оттобальд Андреевич (1809–1873), был инженером-подполковником, а его женой (бабушкой поэта с материнской стороны) была Надежда Григорьевна (урожденная Зоммер, 1823–1908). Прадед Волошина по материнской линии был важным судебным деятелем (ратсгером и синдиком) в остзейском городе Валка Лифляндской губернии. Прадед в свое время участвовал в Итальянском походе с А.В. Суворовым (т.е. был военным), а прапрадед Зоммер был лейб-медиком, приехавшим в Россию из Германии в период царствования Анны Иоанновны. Дед Максимилиана Волошина по отцовской линии, Максим Яковлевич, с которым Макс встретился в августе 1886 года, так толковал их фамилию: «Кириенко» происходит от греческого «господин», а «Волошин» — запорожское прозвище, обозначавшее «выходец из Италии». Запись об этом разговоре сделана Максом в письме к учителю русского языка и словесности, его любимому преподавателю в феодосийской гимназии Юрию Андреевичу Галабутскому (1863–1928) [6].

Следует отметить, что до конца XVIII века среди украинского казачества (от которого ведет начало отцовская ветвь волошинского рода) не существовало фамилий в современном официально-юридическом значении, являвшихся родовым именем. К крестному имени, как правило, добавлялись прозвища, складывавшиеся совершенно стихийно. Прозвища обычно характеризовали какие-то черты внешности, яркие особенности личности, поведения или запоминавшиеся обществом поступки. Принятый в казаки менял свое собственное имя на прозвище. По мнению Ивана Франко, «Запорожская Сечь была одной большой кузницей свежих прозвищ» [19]. Все прозвища играли большую роль в основании системы современных фамилий не только в Украине, но и на соседних территориях.

В ономастике, разделе языкознания, исследующем имена собственные, принято считать, что прозвище Волошин и производные от него Волошиненко, Волошенко, Волошинов и иные подобные происходят от этнонима «волох». Данный термин имеет кельтское происхождение и через германское посредничество получил большое распространение в славянских языках. В своем широком значении он расшифровывается как «чужеземец». В русском и украинском языках так называли чаще всего представителей романских народов — румын, молдаван и даже итальянцев. Наиболее распространено было применение термина «волох» к жителям Валахии — исторического региона между Карпатами и Дунаем, располагавшегося на территории современных Румынии и Молдовы. Во ІІ–ІІІ веках н.э. на данной земле находилась римская провинция Дакия. В IV–VI веках сюда проникли племена гуннов и аваров. К Х веку в результате контактов местного романизированного населения и славян возникла народность «влахи» (по латинским и греческим источникам), или «волохи» (по славянским), — предки современных румын и молдаван. Эти народы принадлежат к романской группе языков. К началу XIV века на упомянутой территории формируется первое государственное объединение, носившее название Цара Романяска, позднее ставшее Валахией. С появлением османской угрозы началась миграция волохов в соседние страны. Как имя собственное «Волошин» фиксируется в староукраинском языке с XIV–XV веков [5]. Есть исследовательские работы, согласно которым Волошин является катойконимом (наименованием по месту проживания). Население Валахии было неоднородным по составу, поэтому Волошиными в украинских землях стали именовать не только представителей коренного этноса. Волошиным могли называть даже того, кто лишь однажды побывал в чужих краях. Хрестоматийный пример — слова слепого кобзаря из поэмы Тараса Шевченко «Гайдамаки»: «Да я и не волох, — так только: был когда-то в Валахии, а люди и зовут Волохом, сам не знаю за что» [20]. Таким образом, по отцовской линии предками Максимилиана Волошина были казаки из Запорожья, а по материнской — остзейские немцы, обрусевшие уже в XVIII веке. В начале 1925 года М. Волошин подготовил автобиографию, в которой уделил большое внимание собственным мировоззренческим взглядам [18]. Он в ней отмечает, что родился в Духов день, «когда земля — именинница», и подчеркивает: «…отсюда, вероятно, моя склонность к духовно-религиозному восприятию мира и любовь к цветению плоти и вещества во всех его формах и ликах» [18].

Раннее детство Макса (так звали его близкие люди во все периоды жизни) прошло в Таганроге и Севастополе. Одним из самых первых незабываемых живописных впечатлений мальчика были развалины послевоенного Севастополя с большими деревьями, растущими прямо из середины разрушенных во время крымской войны домов. 9 октября 1881 года умер отец Макса — Александр Максимович, после чего Елена Оттобальдовна с сыном в декабре того же года переезжает в Москву, где поселяется в семье инженера путей сообщения О.П. Вяземского, в Ваганькове. В 1887 году Макс Волошин поступает в частную гимназию Л.И. Поливанова, которая находилась на Пречистенке (дом Пегова). В настоящее время это улица Кропоткинская, № 32 в Москве. Гимназия эта знаменита тем, что в ней учились известный поэт В.Я. Брюсов и талантливейший писатель Андрей Белый (Б.Н. Бугаев). Волошин впоследствии вспоминал: «В Поливанской гимназии (в Москве) читал товарищам свои стихи, очень ими одобряемые» [13]. Следует отметить, что у Макса с самых ранних лет были великолепные актерские способности: еще не умея читать, он любил декламировать, для этого всегда становился на стул. С пяти лет, научившись чтению, юный Макс увлекался книгами из материнской библиотеки, с этой поры его постоянными спутниками на всю жизнь становятся Пушкин, Лермонтов и Некрасов, Гоголь и Достоевский, а чуть позже — Байрон и Эдгар По. В Поливановской, а затем в Первой казенной гимназии, находившейся на углу Волхонки и Пречистенского бульвара (ныне улица Волхонка, 18, Институт русского языка РАН), Максимилиан Волошин учился до пятого класса.

В автобиографических заметках («По семилетьям») М. Волошин так пишет о третьем семилетье своей жизни (1891–1898). «Мечтаю о юге и молюсь, чтобы стать поэтом. То и другое кажется немыслимым. Но вскоре начинаю писать скверные стихи, и судьба неожиданно приводит меня в Коктебель (1893 г.)» [9]. Подчеркнем, что в ту пору Коктебель представлял собой небольшое селение (типа деревни) в Восточном Крыму, между Феодосией и Судаком, где тогда жили в основном болгары. Близ этой деревни в конце 80-х годов ХІХ века возник на берегу Черного моря курортный поселок с таким же названием. Переезду Волошина с матерью в Коктебель способствовал их знакомый московский врач Павел Павлович фон Теш (1842–1908), также переселившийся в этот небольшой поселок. Знакомство с доктором П.П. фон Тешем и его семьей у Волошиных состоялось в 1890 году (в эту пору, в тринадцать лет, Максимилиан как раз и начал активно и осознанно писать стихи). В конце августа 1893 года Макс начинает посещать занятия в Феодосийской гимназии, где вскоре подружился с А.М. Пешковым — будущим известным ученым-языковедом. Следует особо отметить, что всю жизнь Максимилиана сопровождали великие, выдающиеся и просто известные люди, находившие в Волошине не просто замечательного собеседника и творческую личность, но и человека прекрасных душевных качеств, к которому тянулись все — и одаренные и обыкновенные, и гении и простолюдины. В Коктебеле, маленьком с малочисленным населением поселке неподалеку от Феодосии, который стал для М.А. Волошина истинным пристанищем на всю оставшуюся жизнь, где до сих пор стоит знаменитый Дом поэта, привлекающий тысячи поклонников со всего света, были написаны первые серьезные стихотворные произведения, здесь были прожиты самые лучшие творческие годы, именно здесь и упокоен прах этого неординарного человека. В июне 2011 года нам посчастливилось посетить Дом-музей Волошина и на месте подробно познакомиться с обителью гения, побеседовать с работниками музея и исследователями его творчества. С тех пор мы каждое лето по нескольку недель проводим в Коктебеле, посещая Дом поэта, и работаем в научной библиотеке волошинского дома-музея, за что приносим глубокую благодарность его директору, — нашей воронежской землячке Наталье Мирошниченко. Вернемся к биографическим сведениям о М.А. Волошине.

После окончания феодосийской гимназии Максимилиан в 1897 году поступает на юридический факультет Московского университета и уже в октябре (через несколько недель учебы) узнает, что находится под надзором полиции. Практически через год занятий в университете Волошина исключают из вуза за участие в студенческих беспорядках и «агитацию» и высылают из Москвы в Феодосию. В конце февраля 1899 года Максимилиан вместе со своим другом, начинающим переводчиком М.П. Свободиным, в Ялте посещает А.П. Чехова, встреча с которым на всю жизнь оставила в сердце и душе будущего поэта и художника неизгладимый след. В августе того же года М. Волошин вместе с матерью Еленой Оттобальдовной и дочерью врача Павла Павловича Теша совершает свое первое заграничное путешествие в Италию и Швейцарию. С тех пор Европа становится для Макса любимым стремлением и жгучей целью. Он бывает в Париже, Кельне, Берлине. В германской столице вольнослушателем Волошин посещает лекции в Берлинском университете, а также углубленно изучает немецкий язык — родной язык его предков с материнской стороны.

В 1900 году М.А. Волошина восстанавливают на втором курсе юридического факультета, и он какое-то время продолжает учебу в Московском университете. Летом 1900 года вместе с друзьями-студентами Макс совершает большое заграничное путешествие и посещает Австрию, Германию, Италию и Грецию. 21 августа Волошина арестовывают в Судаке и доставляют в московскую Басманную часть, а через две недели выселяют из Москвы до особого распоряжения. В начале сентября из Севастополя вместе с другом семьи инженером В.А. Вяземским Максимилиан отправляется в Среднюю Азию на изыскание трассы проектируемой Оренбург-Ташкентской железной дороги. Молодому человеку пришлось в течение полутора месяцев перемещаться с караваном, выполнять обязанности заведующего полевым лагерем и вести пикетаж на прокладываемой в песках Кызыл-Кум трассе будущей стальной магистрали. В ноябре, вернувшись в Ташкент, Макс получает известие о том, что его дело «оставлено без последствий», поэтому он решает навсегда оставить университет, усердно занявшись самообразованием. В этот период Волошин увлеченно изучает философские произведения Владимира Соловьева и Фридриха Ницше, оказавшие большое влияние на его мировоззрение.

Уже зимой 1901 года Волошин решает ехать в Париж для усиленных занятий литературой и искусством. В столице Франции Макс знакомится с художницей Е.С. Кругликовой, проводит незабвенные вечера в ее мастерской и сам начинает рисовать. Он посещает лекции в Лувре, часто бывает в театрах. С группой художников отправляется в пешеходное путешествие по Испании, которое принесло ему много ярких впечатлений и оставило навсегда след в памяти. Осенью и зимой 1901–1902 годов М.А. Волошин много занимается в Сорбонне и Высшей русской школе в Париже. В январе 1902 года в Высшей русской школе Максимилиану было поручено сделать публичное сообщение о творчестве Н.А. Некрасова и А.К. Толстого; этот фундаментальный, тщательно подготовленный доклад очень понравился многочисленным слушателям, убедительно продемонстрировав аудитории недюжинные таланты Волошина, в дальнейшем выдающегося анализатора творчества русских и европейских писателей и поэтов, а также необычайно искусного критика. Весной 1902 года Волошин принимает глубоко осознанное решение целиком посвятить себя искусству, живописи и литературе. С тех пор он встречается с большим количеством знаменитых творческих личностей, сведя короткое знакомство едва ли не со всеми известными писателями, художниками, мыслителями Европы, много путешествует по Италии и Корсике. Познакомившись с Агваном Доржиевым, Макс проявляет большой интерес к буддизму. На протяжении всей заграничной жизни Волошин из Парижа совершает краткие «набеги» в Петербург и Москву, близко сходится с А.Н. Бенуа, И.Э. Грабарем, С.П. Дягилевым, В.Я. Брюсовым, А.А. Блоком, В.А. Серовым, К.А. Сомовым, В.В. Розановым (знаменитыми художниками из «Мира искусства» и талантливейшими поэтами из окружения Вячеслава Иванова). Затем следует скоротечный брак с М.В. Сабашниковой, оставивший по себе в основном досадное недоумение; углубленные занятия теософией, работа российским корреспондентом во Франции, выход первых стихотворных книг, переводы французских поэтов, серия оригинальных статей по искусству.

Тесно общаясь с французскими литераторами, художниками и скульпторами в Париже, посещая музеи, церкви, мастерские деятелей искусства, Волошин сходится с будущими Нобелевскими лауреатами — автором знаменитой пьесы «Синяя птица» бельгийским поэтом и писателем Морисом Метерлинком (1862–1949) и своим соотечественником профессором И.И. Мечниковым (1845–1916), автором «Этюдов о природе человека» и «Этюдов оптимизма», а также с приехавшей в Европу танцовщицей Айседорой Дункан, знаменитыми гениями испанцем Пабло Пикассо и мексиканцем Диего Риверой. В 1905 году в Берлине Максимилиан Волошин неоднократно встречается с Рудольфом Штейнером (1861–1925) — выдающимся немецким религиозным философом, основателем Антропософского общества. Четвертое семилетье жизни (1898–1905) М.А. Волошиным названо «Годы странствий», об этом периоде он сам так сказал: «В эти годы — я только впитывающая губка, я весь — глаза, весь — уши. Странствую по странам, музеям, библиотекам: Рим, Испания, Балеары, Корсика, Сардиния, Андорра… Лувр, Прадо, Ватикан, Уффицы…» [7, 8]. Пятое семилетье (1905–1912) в волошинской автобиографии носит название «Блуждания» и охарактеризовано поэтом как этап блужданий духа: увлечения буддизмом, католичеством, магией, масонством, оккультизмом, теософией, работами Р. Штейнера и других антропософов.

В 1913 году публичная лекция М.А. Волошина об И.Е. Репине вызывает против Макса такую безудержную злостную травлю со стороны критиков, что все редакции газет и журналов для его статей закрываются, а книжные магазины объявляют бойкот его произведениям. Годы перед Первой мировой войной поэт проводит в коктебельском затворе, что дает ему возможность более пристально сосредоточиться на живописи, заставив самого себя радикально переучиваться рисованию с самых азов, согласно более зрелому пониманию им искусства как такового.

Первая мировая война застает Максимилиана в швейцарском Базеле, куда он приезжает трудиться на постройке Гетеанума (иначе — Иоганнес-Бау) — своего рода храма антропософов (со специальной сценой для постановки мистерий). Работа была очень дружной, бок о бок с представителями всех враждующих наций, практически в нескольких километрах от полей первых битв европейской войны, что было замечательной школой человеческого и внеполитического отношения к уродливому явлению в жизни человечества — войне. В 1915 году в Париже поэт готовит книгу антивоенных стихов «Anno Mundi Ardentis» («В год пылающего мира»), которая выходит весной следующего года в издательстве «Зерна» в Москве. Волошин заявляет себя убежденным пацифистом, категорически отказываясь от военной службы, на которую его призывают. Он пишет: «Тот, кто убежден, что быть убитым лучше, чем убивать… не может быть солдатом» [13].

Возвратившись весной 1917 года в Крым, Максимилиан Волошин более уже не покидает его: ни от кого не спасаясь, никуда не эмигрируя, — все волны гражданской войны и череда смен правительств калейдоскопически проходят над его головой. Он попеременно спасает белых от красных и красных от белых, ежечасно подвергается риску быть схваченным и теми, и другими. В конце концов победившая советская власть налагает запрет на издание волошинских сочинений, лишая автора единственно возможного способа поддержки существования. В 20-х годах Волошин много работает акварелью, принимая участие в выставках «Мира искусства» и в выставке общества художников «Жар-цвет». Акварели его приобретаются Третьяковской галереей и многими провинциальными музеями. Центральная комиссия по улучшению быта ученых, учрежденная в 1921 году (ЦЕКУБУ), начинает выплачивать М.А. Волошину денежное жалование — 60 рублей в месяц. Одним из главных убеждений Макса было то, что корень всех социальных зол лежит в институте заработной платы. Вот почему все, что Волошин «производил», он раздавал и раздаривал совершенно безвозмездно друзьям и знакомым. Свой дом он превратил в бесплатный приют для писателей, художников и ученых.

Под конец своей недолгой жизни Волошин составляет завещание, но не распоряжается возможными доходами, а лишь мечтает о публикации того, что им было создано. Он пишет: «Вот в каком порядке мои стихи должны быть изданы:

Две книги лирики: «Годы странствий» (1900–1910)

«Selva Oscura» (1910–1914)

Книги о войне: «Неопалимая Купина» (1914–1924) и «Путями Каина».

Далее упоминаются французские авторы, переведенные Волошиным: Анна де Ренье, Верхарн, Вилье де Лиль Адан, Поль Клодель, Поль де Сен-Виктор. Из критических статей под названием «Лики творчества» вышел в свет при жизни Волошина лишь первый том о Франции (в Санкт-Петербурге, в издательстве «Апполон», 1912 г), а остальные 4 тома, посвященные театру, живописи, русской литературе, Парижу, остались при жизни автора неизданными.

Воля Максимилиана Волошина в полной мере исполнилась лишь спустя много лет после его смерти. Сборники стихов талантливейшего поэта начинают издавать в конце 80-х годов ХХ столетия — спустя более полувека после кончины великого стихотворца, мыслителя, художника и культуролога. Срок, как пишут литературоведы, вполне достаточный, чтобы стереть культурную память не менее чем у двух поколений граждан любой страны. Почему такое могло случиться с в общем-то незлобивым, предельно честным, правдивым и открытым человеком, наделенным к тому же многочисленными недюжинными талантами? Предполагается, что именно потому, что в этом человеке все качества естественно сосуществовали в органичном, беспримесном и бескомпромиссном состоянии, не дававшем возможности изменить самому себе ни в одну из минут испытаний и искушений многотрудной жизни.

Реконструируя основные вехи судьбы Максимилиана Волошина, восстанавливая его интеллектуально-психологический и эмоциональный портрет при опоре на его собственные высказывания, дневниковые записи, воспоминания современников, попытаемся ответить на этот вопрос последовательно, приняв во внимание предмет, цели и задачи нашей статьи.

Максимилиан Волошин, действительно, был могуче одарен от природы, и прежде всего — с ранних лет — неистощимой любо–знательностью, жгучим интересом к каждому из встреченных им людей, объективным фактам и обстоятельствам природы и жизни, всевозможным культурным феноменам. Все эти качества крайне важны и для медиков — людей, помогающих страждущим. Необычайная жажда впечатлений в годы учебы в гимназии даже мешала обучению Макса в жестких рамках существовавших в то время образовательных правил и стандартов. В своих дневниковых записях Волошин признавался, что школьная программа казалась ему большим насилием над его умом; она, по сути дела, не допускала свободного полета фантазии и сковывала креативные способности далеко не ординарного ученика. Вполне поэтому понятно, по какой причине талантливый и впечатлительный молодой человек, несмотря на свои незаурядные таланты и способности, имел довольно низкие оценки практически по всем школьным предметам.

Нелюбовь (а отчасти даже ненависть) к бывшей в то время в ходу образовательной системе послужила одной из причин того, что способный юноша почти сразу же оставил и занятия на юридическом факультете Московского университета. Истинной школой для Волошина стали «собственные университеты», избранные им по велению души и по глубокому искреннему призванию, — неустанное самообразование, интереснейшие познавательные путешествия по разным странам, знакомство с тысячами людей, жадное чтение и скрупулезные штудии трактатов и фолиантов в знаменитейших книгохранилищах Европы. Все это, вместе взятое, способствовало тому, что Макс Волошин, настоящий «гений самообразования» (так в свое время, кстати, называли и А.М. Горького), стал одним из образованнейших людей столетия, подлинным эрудитом, резко выделявшимся глубиной познаний даже среди утонченных «универсалов» серебряного века. Волошин всю свою жизнь неустанно стремился возбуждать интерес к знаниям в каждом из встреченных им людей, он с удовольствием читал лекции по самым разнообразным темам любой аудитории: как завсегдатаям художественных салонов, так и молодым солдатам, набранным из вчерашних темных крестьян. Любимым его занятием было не декларированно излагать мысли, менторски навязывая свое мнение, а вызывать дискуссию, пробуждая интеллектуальные силы в слушателе. Волошин утверждал таким образом человеческое право — и свое собственное и оппонентов — на свободу мнений, на самые противоречивые и парадоксальные суждения.

Максимилиан Волошин совершенно не обращал внимания на мнение о нем окружающих и, потрясая воображение обывателей Коктебеля, носил домотканый хитон, подпоясанный веревкой, ходил почти всегда босым, а роскошную шевелюру украшал кожаным обручем, напоминая кузнеца, ремесленника или мастерового.

Такой свободной и независимой натурой Волошину помогли сделаться обстоятельства его жизни. С ранних детских лет Макс был освобожден от многих ограничений, буквально впитывая богатейшее разнообразие окружающей действительности и наслаждаясь им. Молодой человек никогда не был лимитирован узкими рамками одной-единственной национальности, что вполне понятно, так как его отец происходил из запорожских казаков, а мать — из обрусевших остзейских немцев. Как и во многих иных смешанных семьях, «национальный вопрос» естественным образом снимался сам собой. Прибыв в Коктебель, семья Волошина попала в условия культурной полифонии, мощного национального многообразия. Испокон веку здесь мирно и дружелюбно сосуществовали греки, евреи, армяне, цыгане, болгары, татары, караимы, русские, а также итало-германская эмиграция. В подобных обстоятельствах совсем не трудно было научиться толерантности; естественная терпимость буквально впитывалась Максом из киммерийского воздуха, ценившегося Волошиным больше всего на свете.

Основой основ его личности была непоколебимая верность раз и навсегда избранному принципу внутренней свободы. Испытанием этого принципа была уже упомянута нами история с репинской картиной «Иван Грозный и его сын». «Когда несчастный Абрам Балашов исполосовал картину… я написал статью «О смысле катастрофы, постигшей картину Репина», — вспоминает Волошин. В этой искренней прочувствованной работе он посчитал пострадавшим не Репина, а Балашова, поскольку произведения искусства, изображающие ужасное, сами способны спровоцировать их неадекватное восприятие. В XXI веке, в пору лавинообразного распространения сцен насилия в средствах массовой коммуникации, идея М.А. Волошина кажется не только здравой, но и в высшей степени справедливой. Но в 1913 году общественное мнение было не на его стороне. За то, что он увидел в новоявленном Герострате несчастного человека, Волошина буквально заклеймила пресса, приписывающая ему… «непонимание принципов и основ реалистического искусства». В связи с тем, что авторитет президента Академии художеств Ильи Репина был в ту пору несокрушим, все происходящее вылилось в прямую ожесточенную травлю: абсолютно все издательства закрыли перед Волошиным двери и отказались печатать впредь его произведения. В двадцатые годы двадцатого века вновь произошло нечто подобное. Стоящего как бы «над схваткой» выдающегося поэта, творившего «поверх барьеров», совершенно нельзя было простить ни одной из враждующих сторон, участвующих в Гражданской войне. Независимая позиция Волошина буквально подрывала основы и лишала морального алиби несгибаемых борцов за «правое дело». Цинизм властей оказался убийственным. Когда Волошин прочитал свои стихи одному из лидеров революции Каменеву, надеясь, что этот образованный человек по достоинству их оценит, то получил от власть предержащих полнейший негатив. Принявший поэта внешне вполне радушно и гостеприимно, Каменев, как только за Максом закрылась дверь, лично позвонил во все издательства и дал категорический запрет на издание любых произведений Волошина. С той поры ни одно из советских издательств ни одной волошинской строчки не печатало вплоть до 80-х годов! Однако предел испытаниям в судьбе поэта еще не настал: под конец многотрудной жизни уже глубоко больной Волошин вынужден был защищать из последних сил главное свое пристанище — дом в Коктебеле, который без его ведома и желания был отдан в аренду. Дело еле-еле утряслось, однако Волошин от этого стресса так уже и не оправился. Следует отметить, что Волошин страдал в течение многих лет бронхиальной астмой, повторными пневмониями, вследствие гормональных нарушений с детских лет у него была избыточная масса тела. Только волошинский «кодекс здоровья», исполняемые истово оздоровительные заповеди, помогавшие поэту оставаться в хорошей физической и творческой форме (многочасовые пешеходные прогулки на воздухе, купания в море, радостное живое общение), давали возможность Волошину практически всегда «оставаться на плаву».

Щедро одаренный природой, Максимилиан Волошин мог делать все — настоящий мастер золотые руки. Подобно тому как в Николасе Чюрленисе (видном литовском деятеле культуры начала ХХ века) естественно сочетались оригинальный художник и великолепный композитор и музыкант, в Волошине натуральным образом соединились поэт и художник. В свое время мы неоднократно в Каунасе бывали в музее Чюрлениса, любовались его живописными работами и наслаждались оригинальными музыкальными произведениями, испытывая своего рода катарсис. Подобные ощущения у нас возникают и при посещении Дома-музея М.А. Волошина в Коктебеле. Как видно из портретов и сохранившихся фотографий, Волошин был настоящим мастером, выглядевшим потомком какого-то племени крепышей, путешественников, творцов и художников. В нем было что-то основательное, прочное, надежное, непоколебимое, исполинское. В этом человеке многие люди постоянно искали надежной опоры. Волошин сводил, сочетал, образовывал гнезда творцов и тружеников, искренне радовался человеческим встречам и горько сетовал по поводу невстреч. Максимилиан истово верил, что каждый человек от рождения является гением, что в нем могуче заложена неиссякаемая энергия животворящего солнечного светила.

По нашему мнению, характерным для Волошина было отношение к знаниям и их приобретению: он всячески избегал навязывания односторонних мнений слушателям, стремился не доказать что-то, настоять менторски на своем («Я же говорил!»), а хотел пробудить мысль слушающих, спровоцировать их, вызвать на дискуссию, разбудить. Он был похож в этом отношении на Сократа. Любимым его занятием было обсуждать. Этим он как бы утверждал право — и свое и оппонентов — на свободу мысли, на самые противоречивые и парадоксальные суждения. Любовь к парадоксу сочеталась в нем с необычайной любовью к театральным эффектам, розыгрышам, к «игре в маски». Все это как бы подчеркивало иллюзорность, несерьезность всякой односторонней точки зрения на мир, утверждало свободную, незаинтересованную игру фантазии, фонтанирующую небывалым разнообразием поворотов мысли и ситуаций.

Как поэт космических предчувствий, Волошин должен быть с благодарностью упомянут наукой, именуемой планетологией. «Живопись учила его видеть природу», — говорил знаменитый литератор Вячеслав Иванов. В 1904 году он так писал Волошину: «У вас глаз непосредственно соединен с языком. Вы какой-то говорящий глаз». У Волошина был также и абсолютный слух. Мелодика и ритмика его стиха естественным образом связан с системой его зрительных образов, звуковых восприятий, формирующих мыслеобразы.

Главной темой многочисленных акварельных рисунков Волошина было изображение воздуха, света, воды, расположение этих стихий по резонированным и резонирующим планам. В методе подхода к природе, изучении и передаче ее Волошин был близок к воззрениям классических японских художников (Хокусаи, Утамаро), работы которых многие месяцы тщательно изучал в Париже в Национальной библиотеке. Цели живописца эти выдающиеся японские художники совершенно естественным образом сочетали с задачами исследователя-естественника. Волошин был глубоко убежден, что «пейзажист должен изображать землю, по которой можно ходить, и писать небо, по которому можно летать, то есть в пейзажах должна быть (по его мнению) такая грань горизонта, через которую хотелось бы перейти, должен ощущаться тот воздух, который хотелось бы вдохнуть полной грудью, а в небе те восходящие точки, по которым можно было бы взлететь на планере. В одной из своих автобиографий Волошин подчеркивает: «Вся первая половина моей жизни была посвящена большим пешеходным путешествиям, я обошел пешком все побережье Средиземного моря, и теперь акварели мне заменяют пешеходные прогулки. Это страна, по которой я гуляю ежедневно, видимая, естественно, сквозь призму Киммерии, которую я знаю наизусть и за изменением лица которой я слежу ежедневно» [18]. Поэт и художник был горд тем, что первыми ценителями его акварельных работ явились геологи и планеристы, а его сонет «Полдень» даже был напечатан в Крымском журнале виноградарства по инициативе редакции этого специального издания, что указывало на безукоризненную точность его наблюдений.

В конце июля 1932 года, истерзанный психоэмоциональными перегрузками, связанными с отстаиванием прав на «Дом поэта», больной тяжелой бронхиальной астмой (современные аллергологи трактуют ее как пожизненное хроническое воспалительное заболевание дыхательных путей, ассоциированное с различными структурными изменениями стенок, гиперреактивностью и обструкцией бронхов, которая купируется спонтанно или на фоне лечения), Волошин переносит респираторную инфекцию, затем тяжелую пневмонию, от которых он уже не оправился. 11 августа 1932 года в 11 часов утра на 56-м году жизни Волошин скончался. Похороны были назначены на 12 августа на 6 часов вечера. Лидия Аполлоновна Аренс (1889–1976) — мачеха писателя Всеволода Вишневского — в воспоминаниях, хранящихся в Доме-музее Волошина, писала так: «Поставили гроб на телегу, запряженную одной лошадью. Все мы и масса народу из всех домов отдыха и вся деревня пошли огромной толпой на верх горы, где сам Максимилиан Александрович выбрал себе место для могилы. Лошадь не могла довезти до самого верха горы, и тогда мужчины подняли гроб и понесли его и поставили у вырытой могилы. Солнце садилось и освещало лицо Максимилиана Александровича в гробу, и всех, кто стоял кругом, и всю огромную толпу, и чудесный вид оттуда. Все ждали, кто и что скажет или что будет. А прочитали всего два стихотворения, одно Волошина «Коктебель», а второе Баратынского «На смерть Гете» [10].

У современного российского ученого Рудольфа Баландина есть книга, названная «Дни творения» [1]. В главе, посвященной физике, автор пишет: «В ХХ веке произошло явление, подмеченное великими физиками — Н. Бором, В. Гейзенбергом, Э. Шредингером, А. Эйнштейном, — но упущенное из вида их последователями. Дело в том, что достижения физиков стали опираться почти исключительно на сведения, полученные с помощью сложнейшей техники». Далее Р. Баландин подчеркивает: «Об этом хорошо сказал в 1920-е годы Максимилиан Волошин:

«Наедине с природой человек

Как будто озверел от любопытства:

В лабораториях и тайниках

Ее пытал, допрашивал с пристрастьем,

Читал в мозгу со скальпелем в руке,

На реактивы пробовал дыханье…

Природа, одурелая от пыток,

Под микроскопом выдала свои

От века сокровеннейшие тайны:

Механику обрядов бытия».

Известный исследователь пишет далее: «Вот именно — механику бытия (пусть даже и квантовую) нам раскрывает физика» [1].

Цитируемое произведение современного российского авторитетного ученого показывает, насколько актуален сегодня М.А. Волошин и его произведения для всех разделов науки (в том числе фундаментальной).

Великая актриса и довольно скандальная по характеру особа, язвительная дама с искрометным юмором и философ с сигаретой в зубах Фаина Георгиевна Раневская в книге, составленной по ее воспоминаниям, писала о том, что если бы не Макс Волошин, то она и ее семья не выжили бы в Крыму в годы Гражданской войны [22]. «Сколько в этом человеке было неповторимой прелести!» — восклицала гениальная Раневская. «Я не встречала человека его знаний, его ума, какой-то нездешней доброты. Волошин был большим поэтом, чистым, добрым, большим человеком». Вот такие неожиданные две характеристики Волошина, принадлежащие ученому и актрисе.

В краткой заметке, посвященной М.А. Волошину, помещенной в 5-м томе БСЭ (3-е изд.), отмечается: «Стремясь отгородиться от острой политической борьбы, Волошин в годы Гражданской войны пытался примирить враждующие стороны: спасая в своем доме красных от белых и белых от красных. Стихи этих лет отличаются трагизмом» [2].

Современное волошиноведение в ХХІ продолжает активно эволюционировать, многогранные аспекты жизни и творчества М.А. Волошина отражены в многочисленных научных трудах, монографиях, различных многотомных изданиях, кинолентах. Поэту, его дому и Коктебелю посвящены сотни воспоминаний, художественных и документальных произведений, концертных и телевизионных программ, материалов из сети Интернет и выставочных экспозиций. Однако неординарная личность Волошина настоятельно требует дальнейшего глубокого и всестороннего изучения, а главные книги о нем еще пока не написаны и не изданы. Максимилиан Волошин был и остается одной из самых загадочных личностей и влиятельных фигур ХХ века, а его влияние на молодые умы будет прогрессивно возрастать.

В августе 2013 года нам посчастливилось около двух недель быть в Коктебеле. Дом Максимилиана Волошина, которому в этом году исполнилось сто лет, строг, по-коктебельски скромен и функционален. В нем не просто стоит побывать, в доме-музее необходимо побродить по всем 22 комнатам, кожей и сердцем ощутить дух «культурного центра Европы», соприкоснуться с тенями великих писателей, поэтов, художников, необычайных людей XX века. Дом без бьющей в глаза роскоши, очень индивидуален, насыщен книгами (их тысячи), картинами (их сотни), скульптурами и статуэтками (их десятки), цветами, памятью… Все просто, дельно, порядочно. Не сравнить с мещанской роскошью новорусских и новоукраинских новоделов. В одном из номеров «Урядового кур’єра» (номер от 19.09.2013 г.) в довольно интересной статье «Тут Максиміліан виховував дух і думку» журналист Пилипенко допустил принципиальную ошибку, утверждая, что М.А. Волошин «не боролся с болезнью, ибо утратил вкус к жизни…» На самом деле затравленный и обессиленный от распрей с властями и обывателями-коктебельцами, не раз и не два покушавшимися на Дом поэта, Максимилиан Волошин устал от безденежья, голода, многочисленных хлопот и забот и просто-напросто «ушел в вечность», оставив нам великую память о себе.

Проникновенно сказал о Волошине известный мемуарист, близко знавший многих видных деятелей культуры и искусства XIX–XX вв., Сергей Дурылин: «В наше время он был, быть может, единственный человек, который вполне, всецело, навсегда остался самим собою и от которого шло неизменное благоволение людям и высокое благословение жизни. Его нежно, горячо любили, но я не знал человека, который бы его не любил или ненавидел. Не понимали, посмеивались многие, но не было нелюбви к нему ни у кого. Это великая награда в жизни и в смерти» [5].

Чему же может научить сегодняшних медиков приобщение к творчеству поэта и художника Максимилиана Волошина?

Давайте подумаем. В свое время крупнейший российский терапевт Г.А. Захарьин (1829–1897), проповедовавший гуманные идеи всестороннего восстановления здоровья пациента, ратовавший за рациональное, взвешенное сочетание воздействия лекарства и врачебного слова, писал так: «Равно избегая терапевтического нигилизма и увлечения лекарствами, следует ясно сознавать, что истинный, действительный, а не кажущийся только врачебный совет есть лишь тот, который основывается на полном осведомлении об образе жизни, а также на настоящем и прошлом состоянии больного и который заключает в себе не только план лечения, но и ознакомление больного с причинами, поддерживающими его болезнь и коренящимися в его образе жизни… словом, разъяснение больному его индивидуальной гигиены» [4].

Вот этому-то и учат нас произведения Волошина — кропотливому, вдумчивому, сочувственному отношению к «боль терпящим», стремлению утешить больного, помочь отыскать ему в самом себе силы к сопротивлению, противоборству с болезнью, вдохнуть в страждущего человека веру в исцеление. «…От начала всякого врачевания — подчеркивал Стефан Цвейг, — страждущее человечество исцелялось благодаря внушению гораздо чаще, чем мы предполагаем и чем склонна допускать врачебная наука. Мировая история доказывает, что не было еще столь бессмысленного медицинского метода, который бы на некоторое время не принес облегчения больному, уверовавшему в него, в этот метод. Наши деды и прадеды излечивались средствами, над которыми сострадательно посмеивается современная медицина, та самая медицина, методы которой наука предстоящих пятидесяти лет, в свою очередь, объявит с такою же улыбкою недействительными и, может даже быть, опасными. Ибо внушению принадлежит огромная, трудновообразимая роль» [11].

Мы в очередной раз, знакомясь с выдающимися произведениями деятелей культуры (в том числе и с вернувшимися к нам творениями М.А. Волошина), убеждаемся в том, что каждый медик никогда не должен забывать о том, что он, наряду с другими методами лечения, имеет в своем арсенале воздействие и исцеляющим словом, оптимизирующим мыслеобразом, т.е. психотерапевтический метод как таковой. Совершенно не случайно в средневековый период истории медицины врачи, окончившие университет, на портретах изображались, как правило, с цветком ландыша в своей исцеляющей руке. Именно так, например, живописец Тобиаш Штиммер изобразил знаменитого астронома и врача Николая Коперника. Майский ландыш с его мягким седативным действием всегда являлся символом принадлежности к высшему медицинскому сословию. Этот символ во все времена свидетельствовал о первейшем долге врача — успокоить больного, отвлечь от болевого синдрома и болезни в целом, полностью фиксируя его внимание на исцелении.

Арт-терапия, библиолечение, исцеление с помощью предметов искусства должны в обязательном порядке использоваться думающим врачом. Произведения Волошина, рождающие простую человеческую жалость, нежность и сострадание к больному человеку, наполнены высшей мудростью и дают возможность в полной мере добиться важнейшей задачи врача — исцеления пациента.