Газета «Новости медицины и фармации» 11-12 (505-506) 2014

Статья опубликована на с. 24-28 (Мир)

Киевские улицы, о которых пишу, для меня не только среда, где вырос и возмужал. Это память о друзьях, которые светом своей души и интеллекта озаряли те годы, о замечательных наших земляках, проживавших на этих улицах и составивших славу отечественной и мировой культуры, о событиях — радостных и трагических, которые там происходили.

Когда я вспоминаю дома родного города и пишу о тех, кто проживал в них долгие годы, всегда ощущаю трепетные чувства к обители своих друзей. Всплывают строки симоновского стиха, названного автором «Дом друзей». Вслед за поэтом повторяю проникновенные строки, несколько из которых напомню неравнодушному читателю:

Дом друзей! Чем ему отплатить

                                за щедроты?

Всей любовью своей или памятью всей?

Или проще — чтоб не был в долгу

                                у него ты,

Сделать собственный дом тоже домом

                                друзей?

Где бы ни жил я в более полувековой период моего пребывания в киевских домах — на довоенной Гарасовской, а затем на Мельникова, Большой Подвальной и Печерских холмах, всегда стремился, чтобы мой дом действительно воспринимался как и обитель дорогих моих друзей.

Начну с улицы моих детских и школьных лет. Итак...

Тарасовская...

Думается, вряд ли кто-нибудь из моих земляков, коренных киевлян, не бывал на улице Тарасовской. Всем она знакома — крутая, некогда утопавшая в густой зелени, тихая и уютная. В летний солнечный день улица сияла всеми своими приземистыми домиками, более высокими многоквартирными строениями, булыжной мостовой, по которой весело дребезжали колеса извозчичьих пролеток, да еще круглой башней пожарной команды, на которой степенно расхаживал дежурный наблюдатель в ослепительно отсвечивающей на ярком солнце медной каске. Вспоминаются детские стишки: «...на каланче пожарной круглые сутки дозорный у будки смотрит вокруг — на Север, на Юг, на Запад, на Восток — не виден ли где дымок...»

В такой день мы, обитавшие здесь, чувствовали себя как бы в уютном домашнем спектакле... Но, замечу, сведений о Тарасовской улице в публикациях, посвященных Киеву, неоправданно мало. Исключением явился очерк, датированный 1993-м годом, под коротким, но предельно адресным названием «Моя Тарасовская». Автором этого очерка в газете «Правда Украины» был известный публицист и писатель Григорий Кипнис (литературный псевдоним — К. Григорьев). Повествуя о тех, кто в разные годы проживал на Тарасовской, он писал: «Это была улица поэтов, художников, архитекторов, профессоров, адвокатов, врачей... Одним словом, улица интеллигентов. Но прежде и больше всего — улица поэтов. Не потому ли, что сама Тарасовская — как поэзия. Такая истинно киевская, вся в каштановом цвету, вся в благоухании сирени, с булыжной мостовой, круто спускающейся в сторону речки нашего детства Лыбеди, с узкими тротуарами из желтого кирпича, трогательно описанного в свое время Паустовским, красивая, уютная, тихая. Знали поэты, где жить и сочинять стихи...» И в другом месте: «Так выходило, что медики либо селились здесь, либо просто рождались на Тарасовской, а затем уже становились первоклассными врачами».

Когда писал эту книгу, решил вновь посетить Тарасовскую и дом № 6, в котором жил до войны. Конечно, сегодня это уже не тот дом, что был раньше, — после освобождения Киева и восстановления пострадавших зданий его перестроили. Но мысленно я снова увидел нашу многонаселенную квартиру и ее обитателей.

О, эти пресловутые в советском прошлом коммуналки с огромной общей кухней, одним маленьким туалетом и единственной ванной комнатой, где на веревках сушили белье... Часто отмечалось, что в коммуналках царила атмосфера вражды, взаимных подозрений и ссор. А ведь были и другие, где преобладал дух не только терпимости, но и доброжелательности, как в нашей старой квартире, в которой родители занимали одну из комнат. Даже в гнетущей атмосфере 37-го и 38-го годов прошлого столетия здесь все оставалось по-прежнему. Хотя, конечно, не миновали нас ни чувство тревоги, ни общая напряженность. Звуки проезжающих ночью машин, открывающихся входных дверей, приглушенных разговоров возле дома или на лестничной клетке... А по утрам шепотом, с оглядкой, наиболее смелые из жильцов делились впечатлениями прошедшей ночи. Невольно вспомнилось прочитанное у Василия Гроссмана в его повести «Все течет»: «Возьмут, не возьмут. Все ждали ночного звонка, шороха автомобильных колес, вдруг затихающего у ворот дома». Вспомнился и один из тогдашних рассказов о том, как в соседний дом приезжали ночью арестовать пожилую женщину, но опоздали. Накануне она умерла. Через много лет из публикации «Тьма власти» Александра Шлаена я узнал, что речь шла о его бабушке, на арест которой был выписан ордер. «Вина» ее состояла в том, что она некоторое время проживала за границей у двух своих дочерей.

О подобных событиях в те страшные годы старались не говорить. Даже в нашей квартире это была запрещенная тема: страх перед доносом не оставлял никого. По доносу стукача, думаю, был арестован в 1937 году один из старших братьев моего отца Константин Трахтенберг — ответственный работник Днепровского пароходства. Чтобы добиться пересмотра его «дела» и попытаться узнать о его судьбе, отец ездил в Москву, но, увы, безуспешно. В Генеральной прокуратуре, возглавлявшейся тогда Андреем Вышинским, и в следственном управлении, где особо важные дела вел Лев Шейнин, отцу в приеме отказали, сказав, что его брат арестован как в прошлом сочувствовавший троцкистам. Умер и другой старший брат отца — Петр. А третий — Борис — пропал без вести в самом начале войны, не успев эвакуироваться из города. Тогда, в сентябре сорок первого, вместе с мирными жителями под Киевом оказались в окружении шестьсот тысяч солдат и командиров...

О самом названии улицы — Тарасовская — нет ясности и по сей день. Наиболее распространенным считается предположение, что улица названа в честь Тараса Шевченко. Так ли это? Трудно сказать... Замечу, что столь туманны и истоки названий соседних улиц — Паньковской и Никольско-Ботанической. Предполагается, что первая названа по имени Пантелеймона Кулиша, вторая — Николая Костомарова. Но это лишь версии. Мнение, бытовавшее еще до революции, будто три упомянутые улицы названы в честь видных представителей отечественной культуры, скорее всего, ошибочно. Ведь Тарасовская была известна еще с середины XIX века, ее название скорее связано с пригородным селом Тарасовкой. Примечателен и следующий факт: в 1959 и 1962 годах в результате раскопок в районе именно этой улицы были обнаружены древние монеты — одна медная времен Боспорского царства, две серебряные — Антония Пия. Это навело киевских историков на мысль о том, что здесь во II веке н.э. существовало поселение.

Еще факт. Своей старинной пожарной каланчой Тарасовская, как утверждают старожилы, отличалась от других, близко к ней расположенных улиц, с давних времен. А специальная служба для тушения пожаров появилась в Киеве еще во второй половине XV века после получения городом Магдебургского права. Значит, Тарасовская — одна из старейших киевских улиц. И ее название не могло быть связано с упомянутыми выше именами. Ведь те, кто их носил, жили значительно позже.

А теперь вообразим, кого в разные годы можно было увидеть на узких тротуарах моей улицы, круто сбегающих вниз и огибающих палисадники жилых строений, старых построек, частично скрываемых бурной зеленью ухоженных двориков. Начнем с поэтов.

На этой улице 19 марта 1895 года в семье наследника польского дворянина — этнографа, фольклориста и публициста Тодоса Рыльского и его жены — простой крестьянки из села Романовка — родился сын, названный Максимом. Через несколько месяцев после этого радостного события семья Рыльских отбыла с Тарасовской в село Романовку Житомирской области, откуда была родом Мелания Федоровна, мать Максима Рыльского. Он был человеком большого и щедрого таланта, его неутомимая деятельность на ниве украинской культуры — воистину многогранная и подвижническая. Поэт и переводчик, общественный деятель и академик, учитель и наставник младших братьев по перу, многолетний руководитель Института искусствоведения, фольклора и этнографии...

И вместе с тем Максим Рыльский умел ценить земные радости, был увлеченным охотником и рыболовом, интереснейшим собеседником, щедрым на истории, незаменимым в дружеском застолье. В его жизни было немало драматического, его никак не назовешь баловнем судьбы. В марте 1931 года Максим Рыльский был арестован и помещен в Лукьяновскую тюрьму по обвинению в том, что якобы являлся военным руководителем какой-то тайной организации. «Меня, сугубо штатского человека, пытались представить каким-то милитаристским монстром». Был большим правдолюбом. И там, где нужно было вставать на защиту или на поддержку честного человека, где нужно было отстоять правду в ее больших или малых проявлениях, Максим Фадеевич был на высоте. Например, когда Владимир Сосюра оказался в немилости у власти, то первый, к кому он пришел за советом и помощью, был М. Рыльский. А ведь в те времена надо было обладать большой смелостью, чтобы защитить опального поэта, открыто выражая ему дружеские чувства.

Из воспоминаний Александра Дейча, писателя и литературоведа, узнал, что встреча в 1911 году лидера московских футуристов-речетворцев Давида Бурлюка с киевским поэтом-интеллектуалом Бенедиктом Константиновичем Лившицом также связана с Тарасовской, где жил последний. А познакомила их не менее известная в то время художница Александра Экстер, представлявшая в живописи левое искусство. Кстати, об этом упоминал в своей антологии «Киев. Русская поэзия XX века» мой давний друг Юрий Каплан.

Несколько слов о Б.К. Лившице. Он был не только поэтом, но и переводчиком, и мемуаристом. Закончил Киевский университет, участвовал в Первой мировой войне, награжден Георгиевским крестом. В Киеве был признанным литературным мэтром. Пропагандировал стихи киевлянки Анны Горенко и Осипа Мандельштама.

А. Дейч: «Когда я вспоминаю о Бенедикте Лившице, передо мною отчетливо встает облик высокого, красивого молодого человека с открытым мужественным лицом и приятным баритоном... В своих ранних работах, печатавшихся в «Аполлоне» и других журналах, Б. Лившиц следовал эсте–тике французских парнасцев. Чувствуется его тяготение к античности, древней мифологии, образам, свойственным классикам XIX века...» И далее: «Вижу я его в маленькой студенческой комнате на Тарасовской улице, в четвертом этаже. Из окна открывался вид на еще не застроенный Печерск».

Обитал на Тарасовской и другой поэт — Лев Озеров, в дальнейшем уехавший в Москву и переводивший там произведения украинских авторов. Вспоминаю его теплые стихотворные строки о колорите любимой улицы:

Когда картавая грачиха

Раскачивает провода,

Проходит дождь, свежо и тихо

С Тарасовской бежит вода,

Когда все движется, все живо,

И синева — бескрайний звон, —

Тогда — в час вешнего разлива,

Мне люб и тон, и полутон.

В 1914 году в доме № 25 проживала на Тарасовской Анна Ахматова (урожденная Горенко). В доме, расположенном рядом с «усадьбой Чайки», жил известный украинский поэт Василь Эллан-Блакитный. А на фасаде дома № 14 можно увидеть мемориальную доску, на которой значится, что здесь в марте 1889 года жила и работала Леся Украинка. Обитала она в квартире своего брата М. Косача.

Благодаря нашей бывшей землячке Кире Гаевской, наследнице старинного дворянского рода, проживавшей в Днепропетровске, киевляне узнали о ранее неизвестных страницах жизни Анны Андреевны Ахматовой, связанных с нашим городом. После развода родителей она переехала с матерью из Царского Села в Киев, где жили их родственники, и поступила в гимназию при Левашовском пансионате. Затем она уехала с матерью к другим родственникам в Евпаторию, а через год возвратилась в Киев, где посещала Фундуклеевскую гимназию. Далее училась на Высших женских курсах — в этом частном учебном заведении работали преподаватели известного киевского Института благородных девиц. Располагались курсы на Фундуклеевской, 51. Дом этот сохранился и поныне. Именно во время учебы на юридическом отделении курсов будущая поэтесса подружилась с матерью Киры Гаевской (урожденной Дубровской), также проживавшей с семьей на Тарасовской.

Отсюда они вместе ходили на занятия. Кстати, Елизавета Дубровская и родилась на Тарасовской, в доме, где жила ее бабушка Евгения Яковлевна — вдова героя Севастопольской обороны Василия Ивановича Дубровского. Анна Андреевна любила вспоминать ту пору, когда, как она говорила, «мы были молоды и счастливы».

Еще несколько подробностей о юношеских годах Ахматовой, связанных с Киевом, которому она посвятила не один стих из своих ранних сочинений. Она всегда в дальнейшем помнила, что именно в Киеве впервые осознала свое поэтическое призвание. Здесь она начала работать над «киевской тетрадью», которая так и не была издана, но многие стихи вошли в ее первые сборники. Одна из публикаций молодой Ахматовой появилась в те годы на страницах литературного журнала Gaudeamos, издателем которого в Киеве был известный поэт, прозаик и переводчик Владимир Нарбут.

Связь поэтессы с городом своей юности не прерывалась и после ее отъезда из Киева в октябре 1910 года. Она наведывалась сюда на соседнюю к Тарасовской улицу Паньковскую, где после переезда из Крыма поселилась ее мать с другими детьми. Во время более позднего посещения матери (в 1914 году) молодая Анна Андреевна одарила своих земляков новыми, ставшими впоследствии широко известными, проникновенными строками о Киеве. У многих киевских любителей поэзии они запечатлелись надолго.

Древний город будто вымер,

Странен мой приезд.

Над рекой своей Владимир

Поднял черный крест.

Липы шумные и вязы

По садам темны,

Звезд иглистые алмазы

К богу взнесены.

Путь мой жертвенный и славный

Здесь окончу я.

И со мной лишь ты, мне равный,

Да любовь моя.

Впоследствии Ахматова приезжала к матери в гости, но уже на ее дачу в Дарнице.

Мой давний друг, известнейший невролог из врачебной династии Маньковских — Никита Борисович, обладающий завидной памятью, рассказал мне о многих, кто жил на Тарасовской в двадцатые годы. Напомнил, что и семья его покойного деда Никиты Ивановича Маньковского — известного киевского военного врача — жила здесь в двухэтажном доме под номером 20. Проживал там молодой Н. Маньковский со своими родителями — матерью Екатериной Дмитриевной и отцом Борисом Никитовичем, ставшим со временем ведущим украинским невропатологом. По совету профессора Феофила Гавриловича Яновского, ранее установившего у Екатерины Дмитриевны ревмокардит, семья Маньковских в 1926 году переехала в более сухой район Киева — в Музейный переулок, примыкавший к Александровской улице (ныне Михаила Грушевского). А до того они на Тарасовской тесно общались с тогдашними своими соседями — преподавателями учебных заведений, учеными-медиками и практикующими врачами.

Позади их дома во дворе размещался двухэтажный флигель, в котором проживал профессор истории, член Украинской академии наук Николай Прокофьевич Василенко. При гетманском правлении он был министром просвещения, и к дому в качестве его охранника был приставлен жандарм. Второй этаж в том же флигеле занимал заведующий кафедрой университета профессор Роже. В доме под номером 18 жил другой заведующий кафедрой университета — профессор-психиатр Иван Александрович Сикорский (отец знаменитого авиаконструктора Игоря Сикорского), снискавший печальную известность своим позорным участием в процессе Бейлиса. В доме номер 16 также жили медики — доцент кафедры нормальной анатомии Николай Иванович Волкобой и его коллега — заведующий кафедрой патологической физиологии профессор Семен Юрьевич Ярослав. А на другой стороне Тарасовской в доме № 3 обитал рентгенолог Гейнисман, близкий знакомый Маньковских, в последующем профессор и заведующий отделом психоневрологического института.

На той же стороне в многоэтажном доме № 17 располагалась частная терапевтическая лечебница доктора Кулишера. И еще, совсем близко от Тарасовской, чуть в стороне от пересечения с нынешней улицей Саксаганского, в здании под номером 75, где ранее располагалась больница Мариинского общества Красного Креста, а сейчас находится институт, в котором я работаю, в далекие двадцатые годы размещался Институт усовершенствования врачей. Первым его директором был назначен профессор Александр Борисович Бернштейн. Кстати, на другой стороне упомянутого выше перекрестка жил военный врач Михаил Осипович Слонимский, отец будущего невропатолога, многолетней соратницы Бориса Никитовича Маньковского — Веры Михайловны Слонимской. С ней в годы своего студенчества и последующей работы в Киевском медицинском институте я часто встречался, как и с почитаемым нашей семьей Борисом Никитовичем. Как видите, читатель, Тарасовская — воистину улица медиков. Здесь (напомнил об этом факте мой коллега — профессор Любомир Антонович Пыриг) в январе 1908 года группа энтузиастов–врачей решила собраться, чтобы обсудить проблемы медицинской терминологии в украинских изданиях. Встреча состоялась в стенах больницы, расположенной на Тарасовской.

Долгое время исследователи жизни и творчества уроженца Киева поэта и художника Максимилиана Кириенко-Волошина относили место его рождения к улице Тарасовской, расходясь лишь в определении дома — № 1 или № 4. Историки Киева Ольга Друг и Дмитрий Малаков установили, что усадьба № 1 принадлежала домовладельцу Ивану Кириенко, который никакого отношения к семье Волошина не имел. Они считают, что сходство фамилий и послужило причиной ошибки. В 2007 году в еженедельнике «Зеркало недели» была публикация Галины Мельник, посвященная изучению документов, связанных с пребыванием семьи Волошиных в Киеве в период рождения их сына Максимилиана. Из этих документов следует, что в 1877 году (когда родился будущий поэт) семья проживала не на Тарасовской, а в доме на углу нынешних бульвара Тараса Шевченко и улицы Пирогова. Дом этот сохранился и ныне является частью здания Педагогического университета имени М. Драгоманова.

Продолжу список проживавших на Тарасовской известных киевлян. На углу Толстого и Тарасовской в одноэтажном деревянном доме, построенном в 1842 году, жил профессор Киевского университета философ Орест Новицкий. На протяжении двух лет (1847–1848 гг.) в этом доме проживал студент математического факультета университета, впоследствии известный художник Николай Ге. В 1871 году здесь снимал квартиру один из ведущих украинских драматургов Михаил Старицкий, который в этом доме в числе прочего работал над переводом сказок Андерсена. Много позже здесь обитал член Академии наук Украины Алексей Гиляров. О нем как-то поделился своими впечатлениями К. Паустовский, написавший в воспоминаниях, что профессор А. Гиляров внешне походил на Эмиля Золя. Ходил он небритый, в мешковатом люстриновом пиджаке. По характеру был чудаковат и остроумен. На дверях его квартиры можно было увидеть прочно прибитую медную доску с такой курьезной надписью: «Здесь живет никто». Между тем был он личностью весьма известной, читал в университете курс лекций по философии.

В 1870–1871 годах на Тарасовской жил видный педагог Константин Ушинский. В эти же годы проживал там с семьей и ректор университета, доктор медицины Александр Матвеев. Жильцами дома № 1 были видный хирург Николай Волкович, окончивший медицинский факультет Киевского университета в 1882 году, в более поздние годы — художник Роман Мельничук, выпускник Киевского художественного института, академик Украинской академии наук Дмитрий Зеров. В доме № 5 в 1919 году жил доктор медицины Карл Тритшель. Здесь же располагалось общество по борьбе с туберкулезом, которое К. Тритшель возглавлял. Напротив, в собственном доме № 4 в 70-х годах XIX столетия жил ботаник Афанасий Рогович, а совладельцем этого дома был архитектор Павел Шлейфер. В доме № 10 в мае 1918 года обдумывал планы создания Академии наук Украины ее будущий первый президент Владимир Вернадский.

В 70-х годах XIX столетия в доме № 12 располагалась народническая «Киевская коммуна» Владимира Дебогория-Мокриевича. А вот в доме № 6, где в более поздние годы жила наша семья, помещались редакции трех киевских изданий, в том числе журналов с интригующими названиями «Вегетарианский вестник» (20 номеров в год) и «Вегетарианское обозрение» (ежемесячный) со слоганом «Единственный вегетарианский орган в России». Здесь же размещался книжный магазин «Самопомощь». Рядом, во флигеле соседнего дома (№ 8), жил будущий академик-биохимик Алексей Бах, в то время примыкавший к революционному движению.

На ближайшей к Тарасовской — Никольско-Ботанической улице в конце XIX столетия поселилась семья Паустовских. Впоследствии, рассказывая о переездах с одной улицы на другую, Константин Георгиевич поделился с читателем, что после Никольско-Ботанической попал на Подвальную, где будто в насмешку поселился с членами семьи в подвальном этаже. Он и близкие любили Киев, с которым были связаны гимназические годы будущего писателя, о чем он много и тепло поведал в своей автобиографической повести. Кто еще жил на Никольско-Ботанической? Вот далеко не полный список: ученый и политический деятель Михаил Грушевский, историк и литературовед Александр Грушевский, искусствовед Григорий Павлуцкий, народница Софья Присецкая (мать академика Александра Богомольца), математик Борис Букреев, до 100 лет читавший лекции в университете, отец известного в более поздние годы киевского врача Евгения Букреева, филолог Юлиан Яворский, художники Лев Крамаренко, Василий Кричевский.

А еще и члены Академии наук Украины Орест Левицкий и Александр Белецкий (память последнего увековечена мемориальной доской, установленной на фасаде дома № 14). Проживал на Никольско-Ботанической в доме № 33 известный журналист, критик и театровед, преподаватель русского языка и словесности Всеволод Чаговец, отец будущего известного биохимика и академика Ростислава Чаговца.

Другой ближайшей к Тарасовской улице, которую вместе с последней и Никольско–Ботанической многие относят к Латинскому кварталу, является Паньковская. На ней в доме № 10 еще студентом жил будущий академик Евгений Тарле — автор наиболее известного труда о Наполеоне, известный историк. Знаменательна Паньковская тем, что здесь под номером 9 располагалась усадьба семьи Михаила Грушевского, глава которой впоследствии стал первым председателем Центральной Рады. Видные украинские художники Кричевский и Петрицкий также проживали в этой усадьбе. В доме, расположенном рядом (№ 9/14), проживали известный литературовед академик А. Белецкий и математик О. Штокало, а в доме № 8, будучи гимназистом, проживал Максим Рыльский. С 1949 года в доме № 3 обитал известный столичный оперный певец М. Микиша, к которому часто наведывался его друг и собрат по вокальному искусству И. Козловский.

Соседствовали здесь не только упомянутые дома, в которых обитали киевские интеллектуалы, но и здания, где многие из них работали, а ранее учились. В этих разных по архитектуре зданиях размещались студенческие лекционные залы и кабинеты старейшего нашего университета. Окна основного здания, что на Владимирской, были обращены со стороны фасада на бывший Николаевский сад, с другой стороны — на Ботанический парк.

Здесь же размещались и университетские клиники медицинского факультета (ныне Национального медицинского университета имени А.А. Богомольца), недалеко — здания двух библиотек — публичной и медицинской (последняя — в бывшем особняке Терещенко), чуть ниже знаменитого «профессорского» дома, известного еще как «дом Мороза», что на углу Владимирской и Караваевской (ныне Толстого). Замечу, что в этом старом жилом доме также проживало немало киевских медиков и преподавателей столичных учебных заведений.

Возвращаясь к улице моего детства — Тарасовской, вновь вспоминаю наш дом, примечательный, как я уже рассказывал, тесным соседством с помещением пожарной команды, возвышающейся над ним каланчой. Приземистое здание — ангар, за воротами которого — молчаливые красные машины с плотно уложенными раздвижными лестницами и аккуратно свернутыми брезентовыми шлангами, терпеливо дожидающиеся сигналов вызова, было известно под номером четыре. А пятиэтажный жилой дом, в котором в то время обитала наша семья, значился, напомню, под номером шесть.

Только недавно узнал интереснейший факт из полученного из Праги от неизвестного, как я думал, корреспондента письма-отклика на мою статью, опубликованную в еженедельнике «Зеркало недели». Статья была посвящена родной улице и называлась так же, как и этот очерк, — «Улица поэтов, ученых, врачей». В отзыве внимательный читатель, оказавшийся хорошо мне знакомым бывшим сотрудником кафедры физиологии мединститута доцентом Александром Александровичем Муратовым, сообщил, что в далекие годы Первой мировой войны бывший девятнадцатилетний военнопленный, содержавшийся с другими чехами — солдатами австро-венгерской армии в лагере под Киевом, после освобождения устроился на работу именно в пожарную команду, депо которой размещалось на Тарасовской. Оказалось, что речь шла в письме ни много ни мало о будущем чехословацком президенте Людвиге Свободе. Осенью 1916 года он оставил работу в пожарной команде, записался добровольцем в армию, получил направление в 3-й полк Чехословацкой бригады. А. Муратов рассказал мне о том, что заочно знакомый ему киевовед сделал фото этого депо, которое он вручил Зое Людвиговне Свободе-Клусаковой, дочери покойного президента. Для нее это была неожиданная новость, которой она поделилась с Александром, сказав, что не подозревала о существовании этого депо в наши дни. Знала о том, что оно было на Тарасовской в прошлом, из давнего эпизода, о котором поведал ей отец.

Здесь небольшое отступление. Когда неожиданно получил приведенную выше читательскую информацию из Праги, вспомнил, что о встрече с Людвигом Свободой через три десятка лет после его пребывания в Киеве писал в своих военных записках Константин Симонов. Разыскал эту его книгу «Незадолго до тишины» и восстановил в памяти, что рассказанное в ней относится ко времени нахождения писателя весной 1945 года на фронте, где в качестве корреспондента «Красной звезды» он попал в Чехословацкий корпус генерала Свободы. Корпус в то время вел тяжелейшие бои в районе Липтовского Микулаша. Вот несколько строк из симоновских записей: «В штаб корпуса мы выехали под вечер. Снег валил крупными хлопьями, и мы ехали на санях. Генерал сидел в санях, опираясь на толстую, окованную медью палку местного изделия. На голове у него была высокая папаха, из-под нее выбивались седые волосы. Лицо было обветренное, красноватое, но от этого на нем только ярче выделялись голубые упрямые глаза. По лесной дороге навстречу ему шли солдаты, ехали повозки со снарядами, двигались обозники. И, видя, как встречают его все эти люди, было нетрудно понять, как он популярен у себя в корпусе». Таков был облик этого незаурядного человека, ставшего после войны президентом Чехословакии. Вспомним же добрым словом и его, и писателя К. Симонова, запечатлевшего его тогдашний военный облик.

А теперь вернемся к Тарасовской и ее давним обитателям. На этой улице провел свои детские и юношеские годы выдающийся танцовщик, балетмейстер и хореограф Сергей (Серж) Лифарь. Его отец был служащим Департамента водного и лесного хозяйства, мать — дочерью крупного землевладельца. Она занималась воспитанием детей. Лифарям принадлежал особняк во дворе усадьбы по адресу Тарасовская, 1, почти напротив входа в Ботанический сад. Этот флигель деревянной постройки, в 1920 году обложенный кирпичом и имевший номер 16, чудом сохранился до наших дней. Впоследствии этот дом приобрел киевский медик Андроник Архипович Чайка. Но Сергей к этому времени уже был во Франции, где срывал восторженные аплодисменты тамошней публики, а его семья перебралась на улицу Ирининскую. Здесь замечу, что фигура талантливого мастера балета Сержа Лифаря не всеми воспринималась однозначно и не всегда справедливо. В ранней юности он был курсантом Киевской школы младших (красных) командиров. Группа преподавателей школы — бывших царских офицеров готовила заговор, к которому привлекла нескольких курсантов, в том числе и пятнадцатилетнего Лифаря. В 1919 году Киев посетил Лев Троцкий и выступил перед народом на Софиевской площади. Как недавно сообщила одна из газет, Сержу выпал жребий — взорвать вождя революции гранатой. Однако, когда он увидел Л. Троцкого, услышал его пламенную речь, то отказался выполнить задание. В это сообщение вкралась неточность. Как было на самом деле, описывает сам Лифарь в «Мемуарах Икара»:

«Неожиданно объявили о прибытии в Киев пресловутого «Красного Наполеона» — Троцкого, знаменитого изобретателя «перманентной революции». На площади Софийского собора он намеревался выступить с пространной речью перед молодыми курсантами Красной Армии, с тем чтобы воодушевить их и мобилизовать все силы на борьбу с белыми. Будучи в первых рядах, мы должны были выслушать эту скучную речь. Однако большинство преподавателей... оставались до глубины души преданными старому режиму. Созрел заговор. Нам предстояло пробраться в первый ряд, встать в нескольких шагах от оратора и совершить покушение — бросить в него гранату. Набрали добровольцев. Я оказался среди них, так как прочно впитал идеалы верности олицетворявшему Россию царю, чье чудовищное убийство и уничтожение всей его семьи привело нас в глубочайшее смятение. Решено было бросить жребий среди добровольцев, дабы назначить исполнителя казни. Жребий мог пасть на меня, но этого не произошло. Он выпал на долю одного из моих товарищей. Может быть, ловкие привлекательные аргументы оратора взволновали его, или остановил страх за собственную судьбу, ожидавшую его в связи с поступком, который он намеревался совершить, но он воздержался от выполнения обещания, так и не вытащив гранату из кармана».

В 1939 году, с началом Второй мировой войны и немецкой оккупации, Лифарь остался в Париже, возглавил театр, и это спасло его от гибели. Французское Движение сопротивления обвинило его в коллаборационизме и приговорило к смертной казни. Лифарю удалось эмигрировать. Однако вскоре обвинение было снято, и он триумфально вернулся в Париж. Жизни маэстро угрожали и другие, причем противоборствующие, силы. Автор документальной повести «Київ, Іринінська, Лифарям...» Александр Балабко рассказал газете «Факты»: «Лифарь был в черном списке парижского гестапо, и к нему подослали тайного агента Соню Ольпинскую. Но случилось непредвиденное: девушка влюбилась в артиста и помогла ему спастись. Позже, в 1943 году, уже из Москвы направили агента Нижерадзе, чтобы по приказу Сталина ликвидировать Лифаря. И вновь удивительная вещь: агент (как оказалось, по происхождению грузинский князь) увидел репетицию балета «Шота Руставели», растрогался до слез и бросился обнимать Лифаря».

Маэстро танца всю жизнь скучал по Киеву и лишь в 1961 году смог посетить родной город. Свидетельством признания искусства С. Лифаря на родине является Международный конкурс балета имени Сержа Лифаря. В 2011 году этот конкурс (седьмой по счету) проходил 27 марта — 3 апреля 2011 года в Донецке в рамках празднования 120-летия со дня рождения композитора Сергея Прокофьева, с музыкой которого связан ряд балетных постановок Лифаря.

Рассказ о Тарасовской будет неполным, если не сказать о том, что в сороковые годы прошлого столетия многие из тех, кто здесь проживал, ушли отсюда в лихолетье разразившейся войны. Отчетливо помню 22 июня. В то раннее воскресное утро до моей родной Тарасовской начали доноситься глухие разрывы первых вражеских бомб и отдаленный гул тяжелых самолетов. Невольно всплывает воспоминание о том, как внезапно погрузилась в тягостное молчание только что проснувшаяся в радостных лучах улица моего детства. Как бы вижу растерянных соседей по дому, собиравшихся выехать на природу, застывшие на тротуарах и проезжей части мостовой тележки с неприхотливым дачным грузом, а рядом — еще сонных детишек после прерванного сна. Потом — калейдоскоп суеты и перипетий. Помнится, как стали настежь распахиваться входные двери парадных нашего и соседних домов, а улица заполнилась толпами спешащих людей. Уже к концу дня многих можно было видеть в помещениях ближайших контор, домоуправлений, школ, у входов в районные военные комиссариаты. Начинались стихийные собрания, обсуждения. В последующие за этим дни и недели стало заметно редеть население киевских домов. С Тарасовской и соседних улиц ушли в действующую армию многие ученые, литераторы, поэты. Среди них Андроник Чайка, Никита Маньковский, Семен Гудзенко, Григорий Кипнис, Борис Коган-Горенский, мой брат Илья Трахтенберг. Напоминают о военных годах и мемориальные доски, установленные в память о бесстрашных киевских подпольщиках, погибших в фашистских застенках, Герое Советского Союза Александре Пироговском (на Тарасовской, 19) и Герое Украины Татьяне Маркус (на здании школы № 44, что недалеко от пересечения Тарасовской и Жилянской, где я учился). Из этой школы ушли в армию мои сверстники Олег Буданков, Марк Городецкий, Григорий Шурмак, Наум Полисский, Борис Эпштейн и другие. Многие не вернулись с войны. Потом мой товарищ по школьным годам Семен Гудзенко напишет о войне и о любимом городе своего детства проникновенные строки.

Сейчас, когда вспоминаю своих соучеников, ставших известными поэтами, всплывают и другие их стихотворные строки как отголосок минувшей войны. Процитирую одного из них, не так давно ушедшего из жизни Лазаря Шерешевского:

Гул войны в душе не умолк,

В сны врывается вновь и вновь

Односложное слово — Долг,

Односложное слово — Кровь.

Не справедливо ли Тарасовскую именовать не только улицей поэтов, но и улицей верных защитников Отчизны? Убежден, мой вопрос не будет воспринят как риторический. Ведь все это было — и страшная война, и скорбь, и горе, и радость освобождения родного Киева, и счастье великой Победы, и горестные и светлые поэтические строки наших земляков.

Вспоминая близких товарищей-сверстников, с которыми ежедневно общался в ту пору на родной улице, а также своих старших по возрасту соседей, которых постоянно здесь встречал, вызываю в памяти примечательные картины. Вот по узкому тротуару идет навстречу внушительного вида военный доктор Андроник Архипович Чайка. Мимо его дома за высоким забором густого сада мы шумной ватагой устремлялись на улицу Караваевскую к калитке Ботанического сада. Когда перед нами маячила его представительная фигура в длинной докторской шубе, мы, уступая ему дорогу, перешагивали с тротуара на мостовую. Запомнились его крупная седоволосая голова, строгий взгляд, энергичная походка.

А вот всплывает в памяти и другая картинка. На противоположной от дома Чайки стороне я и мои школьные товарищи, спускаясь вниз, встречаем всегда в одно и то же время еще одного неординарного соседа. Высокий, поджарый, вышагивающий по–балетному на прямых ногах с чуть разведенными в стороны носками, он привлекал к себе внимание элегантным артистичным обликом. Звали его Николай Дельсон, был он танцовщиком, балетмейстером и педагогом но хореографии. Заметная фигура!

С Тарасовской связаны еще и многие имена тех, с кем встречался и общался в более поздние годы, о которых в прежних моих публикациях частично уже упоминал.

Среди них профессора Киевского медицинского института: хирург-гинеколог Александр Лурье, стоматолог Сергей Криштаб, врач-фтизиатр Марк Немцов, военный врач Владимир Чайка — сын Андроника Архиповича. С 1963 по 1984 год на Тарасовской в доме № 8 проживал видный мостостроитель, руководитель украинского Мостостроя, Герой Социалистического Труда И.Ю. Баренбойм, построивший более трех тысяч мостов и других дорожно-транспортных сооружений, в том числе знаменитый цельносварный мост имени Е.О. Патона. Когда я, работая над этими заметками, в канун очередной знаменательной даты — дня освобождения Киева от фашистских захватчиков — решил вновь (в который раз!) побывать на родной улице, то подошел к дому № 3, где установлена мемориальная доска с именем Семена Гудзенко, вспомнил, что у нашего общего с Семеном друга Григория Кипниса о Тарасовской написан не один очерк, а два. Опубликованный в 1992 году «Литературной газетой» очерк был назван «Семен Гудзенко — мальчик с моей улицы». В нем приводится и надпись на мемориальной доске, которая гласит: «В этом доме в 1922–1939 гг. жил поэт-фронтовик Семен Гудзенко». А ниже — год рождения — 1922 и год смерти — 1953. Между этими двумя датами короткая жизнь поэта — 31 год. Но сколько в талантливых стихотворных книгах оставлено людям! О его фронтовой одиссее, поэтическом творчестве, сделавшем С. Гудзенко признанным лидером целого фронтового поколения молодых поэтов, о его журналистской деятельности в качестве спецкора «Литературной газеты» много говорилось на открытии мемориальной доски в мае 1988 года. Присутствуя на этом событии, и Григорий Кипнис, и я вновь говорили о том, что наша Тарасовская — поистине улица поэтов, среди которых С. Гудзенко занял достойное место.

А теперь о самом Г. Кипнисе — блистательном публицисте, писателе, переводчике, близком моем друге с юношеских лет.

На столе у меня его последняя книга. Издание, увы, посмертное... В книге представлены и очерки, которые Гриша (да позволено мне будет называть его так, как называл при жизни) писал специально для «Зеркала недели». В то время только что созданный еженедельник сразу заявил о себе не только как общественно-политическое издание, но и как общественно-художественное. Так, во всяком случае, по характеру публикаций восприняли его читатели. И Г. Кипнис стал в нем частым и всегда желанным автором. Лаконичное, броское название книги — «Корпункт», под ним в качестве подзаголовка — «На перекрестках встреч». На обложке вверху воспроизведен хорошо знакомый логотип «Литературной газеты», а ниже — три выразительных снимка. На них — сам автор, он же вместе с товарищем по «Литературке» Булатом Окуджавой и задумавшийся, с очками, поднятыми на высокий лоб, Николай Михайлович Амосов. Именно Николай Михайлович предпослал этим очеркам проникновенные заметки «О Григории Кипнисе». Многие украинские писатели — старшие собратья по перу, о которых рассказывал Гриша в своих очерках, публиковавшихся на страницах его родной «Литературной газеты» и в его книге «Не могли иначе», были во время войны военными корреспондентами. С гордостью и в то же время с горечью и болью напоминал он слова К. Симонова, с которым был хорошо знаком, о фронтовых литераторах. В своих дневниковых записях К. Симонов писал: «Чуть ли не треть наших товарищей погибла на дорогах или летя на фронт, или возвращаясь с него, или перебираясь с места на место. Сгорели в воздухе, разбились при посадке, взлетели на мине, попали на открытом месте под бомбежку или случайный снаряд, нарвались на бандеровцев или наскочили на группу отступающих немцев, которых и было всего несколько человек...» К счастью, все же большинство миновала чаша сия, и новые поколения узнали от фронтовых писателей и поэтов правду о суровой и кровавой войне. Нелегкий ратный путь по суровым тропам войны, рискуя жизнью, прошел и сам Гриша. О перипетиях своего тяжкого и длительного возвращения после бегства из плена он весьма скупо поведал как-то Н. Амосову и мне. При этом столь же сдержан, хотя и более, чем мы оба, был в оценке и неоправданных сложностей, и многих несуразностей нынешних дел. Вспоминаю, как в одну из совместных встреч в Гришином гостеприимном доме на Левом берегу (незадолго до его кончины) мы вместе с ним и с тем же Николаем Михайловичем обсуждали извечные вопросы: «кто виноват?» и «что делать?» Разговор был эмоциональным. Запомнилось, как скептически настроенному Н. Амосову и мне, тоже настроенному не очень оптимистично, Гриша излагал обнадеживающие мысли о ближайших переменах. Верил в них и жил ими. А еще памятью о прошедшей войне. Всегда интересовался медициной, где, кроме самого Н. Амосова, работали многие его друзья — Юрий Щербак, Яков Бендет, Владимир Фролькис, Юрий Виленский.

Когда я был мальчишкой, Жилянская, где находилась моя родная школа номер сорок четыре (она и сегодня расположена на том же месте — Жилянская, 46, вблизи пересечения ее с Тарасовской, да и номер школы все тот же — 44), называлась по-другому. Учителя рассказывали, что в 1926 году улица была названа в честь участника революции 1905–1907 годов и гражданской войны в Украине Бориса Петровича Жадановского. Будучи подпоручиком 5-го понтонного батальона 3-й саперной бригады в Киеве, Жадановский в ноябре 1905 года возглавил восстание саперов, перешедших на сторону военной организации РСДРП. Во время вооруженной стычки с правительственными войсками в районе этой же улицы он был тяжело ранен, затем арестован и заточен в казематы «Косого Капонира» на Госпитальной, которые называли киевским Шлиссельбургом. Жадановский был приговорен к расстрелу, замененному пожизненной каторгой. Через двенадцать лет в Крыму он погиб во время боев с австро-германскими войсками. На доме в Киеве, где он жил, в 1969 году установили мемориальную доску. В перестроечные годы улице Жадановского было возвращено ее старое название Жилянская. Улица известна еще и тем, что в разное время на ней в прошлом жили революционные народники братья Иван и Игнат Ивичивы, Елизавета Ковальская, Николай Щедрин, позже — композитор и дирижер Алексей Рябов, много лет работавший в Киевском театре оперетты. Здесь жил Панас Саксаганский (настоящая фамилия Тобилевич), актер и режиссер, один из первых народных артистов СССР (1936 г.). Он в 1918 году основал Народный театр в нашем городе и во Львове — театр имени Заньковецкой. На улице Жилянской долгое время проживал и Михаил Драгоманов — украинский историк, фольклорист, издатель и редактор журнала «Громада», внесший огромный вклад в развитие украинской национальной культуры.

Завершая эти ностальгические заметки, вновь хочу вспомнить своего друга со времен довоенной Тарасовской Григория Кипниса, первым назвавшего улицу нашего детства поэтической. И для этого, как читатель мог убедиться, были все основания. Благодаря таким улицам, как Тарасовская, во многом создавалась духовная аура Киева.

«...В характере тогдашней киевской жизни, — писал К. Паустовский, — ...в самой его южной живописности и — кто знает, — может быть, даже в блеске и свежести киевских весен и пышном цветении киевских каштанов содержались, как тогда говорили, какие-то «флюиды», рождавшие повышенную тягу к искусству».

Хочу закончить этот очерк его же словами: «Киев, несмотря на существование своего «местного» обывателя, был, прежде всего, городом больших культурных традиций».

Из книги «Мой Киев, мои киевляне»