Газета «Новости медицины и фармации» 7 (538) 2015

Статья опубликована на с. 26-29 (Мир)

Здесь мы не можем не остановиться на деятельности вообще прежних земских врачей на Руси. Медицинская молодежь того времени (70-х и 80-х годов) селилась на селах очень охотно. Тут она не только врачевала население, но и брала самое живое участие в потребительских и сельскохозяйственных обществах, в устройстве сельских библиотек, наблюдала за санитарным состоянием сельских школ, преодолевала веру в знахарство и вселяла разумное отношение к рациональной медицинской помощи. Работа эта не пропала даром.

Селянство везде в земствах давало врачам такую массу больных, которая, по выражению публициста В.О. Португалова, «превосходила всякое вероятие и превышала физические силы одного человека» («Медицинские вести», 1883 г., № 3). Только эти земские врачи, рассеявшись когда-то по селам всей страны совместно с такими интеллигентными земскими работниками, как учителя народных школ, агрономы, техники, несли сюда свет и тепло. Земские врачи — это были тогда настоящие Миклухо-Маклаи, которые, постоянно находясь среди заваленных навозом сел, обследовали тут горькое экономическое житье селянства и дали массу научной работы про эту бедняцкую жизнь. Имена таких земских врачей, как Жбанков, Грязнов, Святловский, Орлов, Погожев, Песков и много других, — это незабвенные фундаторы так называемой когда-то «земской медицины» на Руси. Все эти работники на народной ниве, несмотря на тяжкие условия своей работы, положили когда-то глубокий и мощный фундамент разумной врачебной помощи среди сельского населения и организацию эту создали без образца и примера, ибо таковых не было тогда ни в одной стране света. Эта разительная привязанность к народному делу сельских земских врачей на Руси многих удивляла. Известный профессор С.П. Боткин, например, когда-то сказал: «Ни одно явление русской жизни не приводит меня в такое изумление и не внушает мне таких светлых надежд, как энергия и бескорыстная деятельность земских врачей» (журнал «Врачебное дело», 1928 г., № 1).

Нам, современникам, следящим за историею развития на Руси земской медицины, нужно преклониться пред энергиею и настойчивостью этих народников-врачей, какую они проявили, работая в земстве на селах, где тогда еще было много темноты, суеверия и всякой другой мерзости. Несмотря на это, земским этим работникам удалось-таки на крепких пластах невежества, темноты, господствовавших тогда, заставить постепенно прорасти яркому, здоровому и творческому. Росло, хотя и нескоро, а все-таки росло все доброе, человеческое, порождая надежду на возрождение нашего села до жизни более разумной, человеческой. Не удивительно, что на том фундаменте, что заложили когда-то земские врачи, легче было народную медицину улучшать потом и советской власти.

Рига: «Латышам и русским вход воспрещен!»

Город Рига, куда я приехал в декабре 1883 года, мне очень понравился. Санитарное благоустройство города сразу бросилось в глаза. Много садов, трамваев, зданий древней архитектуры (например, дом «Черноголовых рыцарей»), все это приятно меня поражало, однако удивляло то, что на улицах и в разного рода магазинах и на базарах слышалась главным образом немецкая речь. В магазинах на мою просьбу отпустить ту или другую вещь отвечали: «По-русски не понимаем»… Одним словом, чувствовалось, что ты попал в иностранный город.

Когда я в госпитале передал товарищам врачам мое удивление по этому поводу, они мне сообщили, что в Риге идет резкая национальная борьба немецкого населения с русскими и латышами по случаю предстоящих городских выборов. Что латышское население в Лифляндской губернии находится в такой страшной эксплуатации у немцев-фермеров и баронов,  что правительством для расследования тяжкого положения селян-латышей был прислан в лифляндскую губернию для ревизии сенатор Манасен. Очевидно, донесение Манасена о его ревизии было так невыгодно для эксплуататоров, что они в своих газетах назвали его «социалистом». Товарищи по моей службе в госпитале сообщили еще, что вражда немцев к другим национальностям в Риге так обострилась, что прониклось ею и такое, казалось бы, интеллигентное учреждение, как «Общество немецких врачей в Риге», которое в свой состав не пропускало никого из врачей других национальностей, забаллотировывая всякого русского, латыша и поляка, — врачей, желавших поступить в это общество. Все это меня поражало и удивляло. При обсуждении такого печального положения дела мы, госпитальные врачи, решили пропагандировать среди всех городских врачей (а их было, кроме немцев, более 50 человек при населении почти в 300 тыс. человек) мысль о необходимости организовать другое научное общество — «Общество русских врачей в Риге», куда входили бы врачи всех национальностей, не исключая и врачей-немцев.

Такое общество и организовалось, причем устроена была при нем амбулатория для подачи медицинских пособий бедным больным города. Амбулатория встречена было населением города с большим сочувствием, на сей предмет потекло немало пособий со стороны частных лиц. Председателем этого вновь создавшегося «Общества», по моей рекомендации, был избран доктор медицины Д.Д. Ахшарумов — бывший петрашевец, приговоренный в 1849 году к смертной казни, но помилованный и отданный в солдаты. Дослужившись до офицера, он вышел потом в отставку и поступил на медицинский факультет сначала в Дерптский университет, а потом перевелся в медико-хирургическую академию в Петербург. Он впоследствии был врачебным инспектором Полтавской губернии, когда там я служил земским врачом. Я его хорошо знал как энергичного, умного, либерального научного работника.

Я был избран товарищем председателя сего собрания, а д-р Шепилевский — секретарем. Независимо от сего, госпитальные врачи еще раньше устроили также амбулаторию под названием «Врачебная консультация», где я был несколько лет заведующим и потом написал отчет о деятельности за 10 лет (отчет этот был напечатан). Из него видно, как быстро возрастало число приходящих больных, дойдя до 10 000 в год.

Я был очень рад, что, кроме дела в госпитале, у меня будет общественное дело и в научном обществе, и в «Консультации». В госпитале мне поручено было заведование отделением больных с внутренними заболеваниями, а также лабораторией и фельдшерской при госпитале школой (на 50 человек), в которой я был и преподавателем. Дела было немало, и я занят был этим почти целый день. Устроив хорошо лабораторию, я и д-р Шепилевский занялись исследованием воздуха в госпитальных палатах больных: я — на содержание в нем угольной кислоты, а Шепилевский — на содержание разного рода бактерий. Как эти наблюдения, так и клинические в отделениях наших больных мы сообщали в медицинских совещаниях госпиталя и в обществе врачей, а также помещали в разных медицинских журналах: «Русская медицина», «Врач», «Медицинское обозрение», «Военно-медицинский журнал» и «Военно-санитарное дело».

Воспитатель сестер милосердия

Из Риги я был командирован на 2 года (1886–1888) в военно-медицинскую академию для усовершенствования в науках. Занимался там в клиниках профессоров Манасена, Симановского, Добровольского, в гигиенической лаборатории Доброславина и по бактериологии — в Еленинском институте у профессора Афанасьева. Мои научные занятия шли прекрасно. Я занят был ими почти целый день. Но не прошло и года, как в апреле 1887 года заболела и умерла моя жена, оставив на моем попечении двух дочерей, из которых старшей (Вере) было 4 года, а младшей (Екатерине) 1 1/2 года.

Положение мое было тяжелое. Заниматься в клиниках приходилось по целым дням, а иногда и дежурить в клиническом госпитале целые сутки. А оставлять детей на одного денщика или на наемную, неизвестную мне, прислугу было очень рискованно, и я, взявши отпуск, отвез их к моему меньшему брату Николаю, служившему секретарем при Миргородской земской управе и имевшему в Миргороде свою усадьбу. Он был женат, но детей не имел. При нем жила и моя мать, разбитая параличом. Брат охотно принял моих детей, которые находились у него до окончания срока моего прикомандирования к академии.

Сдав требуемые экзамены, я, заехав в Миргород, забрал детей и больную мать и возвратился в рижский военный госпиталь, где скоро был назначен старшим его ординатором. Детей потом определил в тамошнюю Ломоносовскую женскую гимназию, где состоял врачом.

Для детей были приглашены гувернантка и учительница музыки. Учились они очень усердно и впоследствии окончили курс гимназии в Кременчуге с золотыми медалями, а потом окончили и высшие женские курсы. Старшая дочь — по математическому факультету, а меньшая — по историческому. По окончании сих курсов старшая занималась в химической лаборатории Екатерининского горного института под руководством профессора В.В. Курилова, а затем при Харьковском технологическом институте в лаборатории профессора Красутского. Занимаясь в Екатерининском горном институте, она написала научную работу, заверенную потом на одном из Менделеевских съездов в Петербурге. Впоследствии она вышла замуж за инженера А.С. Сидоренко, служившего при постройке Тюмень-Омской железной дороги.

Меньшая моя дочь по окончании высших женских курсов поступила в Педагогическую академию и, прослушав там курсы, взяла место учительницы высшего народного училища у себя на родине — в Миргороде, а когда здесь образовалось общество «Группа родителей», открывшее в Миргороде женскую гимназию, она была избрана сим обществом начальницей этой гимназии. Когда же возникла Советская власть и гимназия женская была упразднена, то она была назначена учительницей 1-й семилетней школы, там же в Миргороде, где и ныне работает, как и в союзе «Рабис»…

В 1897 году, в декабре месяце, прибыл я на родную мне Полтавщину — в Кременчуг, где по окончании ремонта зданий, предназначенных для лазарета, последний был мною открыт в феврале 1898 г. Харьковская инженерная дистанция охотно шла на мои предложения и, в пределах возможного, здания приспособлены были для лазарета очень хорошо. Помещения для хирургического отделения и операционная комната внутри выкрашены светлой масляной краской; для инфекционных и венерических больных отведены особые флигеля. Врачей, кроме меня, было 5, включая сюда и прикомандированных. Вели они себя вполне добросовестно и некоторые из них (Постоев, Буров и Балтулевич) о своих клинических наблюдениях докладывали в медицинских совещаниях врачей лазарета и в обществе кременчугских врачей, а нередко и печатали в медицинских журналах.

В Кременчуге, как и в Риге, мне пришлось окунуться и в общественную работу. Я избран был здесь товарищем председателя научного общества кременчугских врачей, а комитет Красного Креста избрал меня врачом сего Комитета. Когда же при этом последнем организовалось Общество сестер милосердия, то обучались они при военном лазарете под моим руководством, и в этом помогали мне врачи сего лазарета. Скоро Комитет приобрел две усадьбы с 3 домами. В одном устроено было общежитие для сестер милосердия, в другом — амбулатория и в третьем — больница на 20 кроватей для брюшно-тифозных больных. Заведовал этими лечебными учреждениями я, а помогали мне те же врачи. Конечно, бесплатно.

Подвиг дивизионного врача

В 1900 году я взял заграничный отпуск и отправился в Париж на XIII Международный медицинский конгресс. По пути двое суток провел в Берлине, где осмотрел лучшие лечебные учреждения, военные и гражданские. В Париже, образовав небольшую группу из русских врачей, осмотрели мы как лечебные заведения, так и достопримечательности (Версаль, Сен Клю и проч.), а также Всемирную выставку, бывшую тогда там…

В том же году (1902) я был назначен дивизионным врачом 34-й пехотной дивизии в Екатеринослав, а через 5 лет получил назначение корпусным врачом 7-го армейского корпуса в Симферополь. Здесь пришлось вести инспекторский санитарный надзор в частях войск, разбросанных в разных местах: в Екатеринославе, Павлодаре, Елисаветграде, Симферополе, Севастополе, в Николаеве, в Керчи-Еникольском, в Феодосии, — где были расположены армейские полки, артиллерийские бригады, казачьи полки и другие части войск, а равно наблюдать и за военно-лечебными заведениями, расположенными в тех местах.

В 1905 году моему наблюдению подлежали и очень мелкие части (роты, эскадроны), разбросанные по строго революционному времени тогда по заводам и шахтам в Екатеринославской губернии. Во время революционной вспышки в том же году в Екатеринославе (в бытность мою там дивизионным врачом) я, по просьбе некоторых членов подпольного Красного Креста, организовал медицинскую помощь евреям, раненным черносотенцами-громилами на Полицейской улице. Там была моя квартира, в ней я давал приют и спасал от погрома евреев.

С содроганием вспоминаю эти октябрьские дни 1905 г. в Екатеринославе. Обычно громилы заходили в каждый дом, ищучи там евреев. Потому я, пригласив офицера, во время шествия по означенной улице громил с портретом Николая II, выходил из своей квартиры и стоял вместе с офицером у парадного входа. Громилы, видя меня в военном костюме и офицера, только спрашивали «Нет ли тут евреев?» Конечно, им отвечали, что «в доме этом только офицерские квартиры», и они уходили дальше. Скоро после погрома революционерами был убит исполняющий должность Екатеринославского генерал-губернатора генерал Желтановский. Убийство произошло на Екатерининском проспекте — самой бойкой улице города.

Состоя дивизионным и корпусным врачом, я с разрешения строевого начальства во время военных маневров организовал санитарные маневры по образцу таковых во французской армии. Цель была — практически подготовить врачей, сестер милосердия, фельдшеров и носильщиков на случай военного времени к несению ими своих обязанностей как на поле битвы, так и в военно-временных лечебных заведениях. Маневры эти были потом введены и во всей русской армии.

Тогда же, по моей инициативе и с согласия того же высшего строевого начальства, во всех частях корпуса были заменены тяжелые дубовые баклаги для носки воды солдатами в походах и в военное время таковыми же алюминиевыми и стеклянными баклагами, более легкими, в которых вода не так скоро загрязняется. Для сей цели предварительно был предпринят целый ряд химических исследований в Екатеринославском горном институте (проф. Аверкиевым) как воды в дубовых баклагах, так и грязи, осаждавшейся на их стенках. Потом дубовые баклаги были заменены стеклянными, обтянутыми сукном, во всей русской армии.

Заботы городского головы

Вышел я по болезни в отставку в начале января 1911 года. С пенсиею 235 рублей в месяц, из которых 70 рублей выдавались из эмеритальной кассы, в которую я в течение более 30 лет вносил взносы для обеспечения моей старости и инвалидности. По выходе в отставку поселился я на родине — в г. Миргороде, где у меня была своя усадьба, приобретенная и обустроенная в 1887 году.

С 1914 года началось в стране тяжкое время. Война несчастная с Германией породила массу беженцев, которые искали приют на Украине. Мне как стоявшему во главе городского управления пришлось чуть не ежедневно принимать их, сотнями прибывающих в город, распределять по разным помещениям, продовольствовать, одним приискивать работу, а других распределять по селам. Немало такой же работы было тогда и для земской управы. В этом же, 1914 году, совершенно неожиданно в Миргороде возник минеральный источник с теплой (21,2 °С), соленой и радиоактивной водой.

Бывшее ранее городское управление предположило было дать городскому населению водопроводную воду для питья, так как вода реки Хорол, совершенно заболоченной и протекавшей среди города, была загрязнена, а равно и вода мелководных в городе колодцев. В 1912 году приступлено было к бурению артезианского колодца, но хорошей питьевой воды, бьющей самотеком, долго не получалось в требуемом количестве. И только из глубины 916 саженей хлынула вода теплая, соленая и с сильным запахом сероводорода в количестве 33 000 ведер в сутки. Вода эта послана была для химического анализа в лаборатории высших учебных заведений в Киев, Харьков и Екатеринослав.

Пока шли эти анализы, вода скважины по желобам изливалась в реку, и жители города пользовались ею как для хозяйственных своих надобностей, так и для купаний на дому. Скоро по городу начали распространяться слухи среди населения, что многие больные от купаний в этой воде получили облегчение, а другие и полное выздоровление. Тогда врачи начали назначать ванны из этой воды больным в их домах и пришли к убеждению, что вода эта при разумном ее применении прекрасно действует при таких заболеваниях, как ревматизм, невралгии и подагра.

Когда же получены были анализы этой воды, то оказалось, что все они идентичны. Все они признавали воду «сильно минерализованной — и для питья негодной, ибо она слабительная и для желудка не безразличная». Химик Екатеринославского горного института Н.Д. Аверкиев сообщил мне, что «вода эта по содержанию в ней хлористых солей щелочных металлов подходит к минеральным источникам Coден (№ 1) и Баден-Баден. Одного хлористого натрия, например, писал Аверкиев, в Миргородской воде на 1 литр ее — 2, 4758 г, а в означенных водах: Соденской — 2, 4255 г, в Баден-Баденской — 2, 01474 г на 1 литр воды. Жесткость миргородской воды, добавлял он, ничтожная, элементов загрязнения ее не имеется, и окисляемость ее ничтожная.

Имея означенные результаты анализа воды и наблюдения врачей о хорошем ее влиянии при лечении некоторых болезней, городская дума, по моему предложению, в 1915 году возбудила пред медицинским департаментом в Петербурге ходатайство о признании этой воды лечебной как при наружном применении ее в виде ванн, так и для внутреннего потребления как лечебного средства. Туда была отправлена вода для анализа. Сей анализ произведен был по поручению медицинского департамента профессором академиком А.П. Дианиным и подтвердил результаты ранее бывших исследований. Тогда медицинским советам вода миргородской скважины признана была единогласно лечебной при наружном ее применении в виде ванн (15.12.1915), а потом (16.01.1916) и как внутреннее врачебное средство…

Курортные будни

Первый лечебный сезон на миргородском курорте был открыт 15 апреля 1917 года, в устроенной маленькой (на 5 ванн) водолечебнице в течение 4 1/2 месяцев мною принято было 586 больных и отпущено было 10 534 ванны. Наплыв больных был столь велик, что 5 ванн не могли удовлетворить всех желающих лечиться. Уже в июне пришлось объявить в газетах, что прием в миргородской водолечебнице больных, прибывающих из других губерний, кроме Полтавской, прекращается. Из означенного числа больных, пользовавшихся в первый сезон на миргородском курорте, больных из Миргородского уезда было 49,23 %, из других уездов Полтавской губернии — 33,33 %, из других губерний (даже отдаленных: Лифляндской, Петроградской, Московской, Рязанской) — 17,44 %. Мужчин из них было 38,5 % и женщин — 61,8 %. Преобладающий возраст больных был от 30 до 60 лет.

Целый ряд клинических наблюдений за означенными больными показал безусловную полезность применения воды миргородского источника как наружного средства: при разного рода ревматизмах, подагре, неврастении, женских заболеваниях, невралгиях и некоторых сыпных заболеваниях. Внутрь она принималась с большой пользой при желудочно-кишечных заболеваниях и почечных. Вода внутрь назначалась газированной, в этом виде она имела лучший вкус и лучше усваивалась.

За все же сезоны, начиная с 1917 по 1930 г. включительно, прошли лечение 30 286 человек. Разного рода процедур проводилась масса: в сезон, например, 1927 года произведено их было 26 609, сюда мы относим: минеральные и торфо-грязевые ванны, рентгеновские снимки и просвечивания, электротерапевтические и механотерапевтические процедуры, светолечение. Отметим здесь, что в 1926 году отпуска ванн с минеральной водой не было, так как скважина находилась на ремонте: в ней заменялись новыми изношенные железные трубы.

Вода ремонтированной скважины была химически исследована профессором Зильбертом, который нашел, что «состав химически близок к составу воды источника за прежние годы». В 1929 году было закончено бурение скважины № 2, вода которой по анализу оказалась минеральной так же, как и в первой. Вообще миргородский курорт поступательно расширялся, теперь в его ведении имеется 150 десятин земли, много домов для больных и служащих. Дома эти, правда, в большинстве национализированы, взяты у обывателей и переданы курорту, но с осени 1930 года предполагается постройка нового здания санатория на 250 мест. Пока на курорте имеется для больных только 120 мест. Разливочные отделения и газировочные минеральной воды расширены, а в ближайшее время предполагается постройка нового здания, для сего специально приспособленного. Разлив воды минеральной для экспорта теперь идет более правильно и успешно.

Нет болот, нет малярии

Здесь не могу не упомянуть о следующем небезынтересном обстоятельстве, касающемся вопроса мелиоративных работа по р. Хорол в Миргороде. Когда миргородский курорт находился в аренде Полтавской райспилки, то последний вынужден был обратиться в бывший тогда Полтавский губздрав с просьбой приступить к производству мелиоративных работ по р. Хорол в г. Миргороде по плану, утвержденному правительством еще в 1917 году и на отпущенные еще в 1918 г. для сего деньги. Говорю «райспилка вынуждена была» потому, что в те же годы (в начале 20-х годов) резко заметны были заболевания малярией среди приезжавших на курорт больных, проживающих на курортной даче, окаймленной с трех сторон болотной рекой. Нередко заболевал тогда малярией и врачебный персонал. На означенную просьбу райспилки Полтавский губздрав от 9 мая 1924 года за № 5405 сообщил, что «в виду признания Лубенского округа (к которому относится г. Миргород) более или менее благополучным по малярийным заболеваниям, а Миргород стоит ниже средней даже окружной заболеваемости (18 на 10 000 населения при средней по губернии 72), постановлением малярийной комиссии от 8 апреля 1924 г. ходатайство райспилки о включении, в первую очередь, Миргорода в план мелиоративных работ отклоняется». Прибавим тут, что урегулированием реки Хорол в Миргороде имелась цель не только борьба с малярией, но и экономическая — дать около 10 десятин в городе земли, годной для разведения хвойного леса и огородов.

Те цифровые данные, на которые полтавская малярийная комиссия обосновала свое постановление, будто Миргород и его уезд представляют по малярийным заболеваниям чуть ли не наисчастливейшую Аркадию среди других мест Полтавщины, а в частности и Лубенского округа (дающего будто бы только 18 маляриков на 10 000 населения), для нас кажутся каким-то недоразумением. Дело в том, что бывшие земские врачи Миргородского уезда в своих ежегодных отчетах в течение более 30 лет свидетельствовали, что число маляриков по отношению к общему числу заболевших в городе и в уезде колебалось у нас ежегодно от 14 до 22 % на 100, а по отношению к числу населения — от 4 до 5 % на 100. В самом Миргороде, например, малярики из жителей города в 1880 году составляли 4,54 % на 100 населения. А в 1882 г. их в уезде по отношению к населению было уже 4,83 % на 100. В другие годы колебания были от этих цифр ничтожны. Делая расчет на 10 000 населения (по примеру полтавской малярийной комиссии) получим, что в Миргородском уезде и городе малярия в прежние года давала более 400 больных ею на 10 000 населения и главным образом, как видно из отчетов земских врачей, в весеннее и летнее время, поражая более мужчин в возрасте от 20 до 40 лет включительно, отрывая их от работы в самое страдное время полевых работ и ослабляя организм рабочих.

Полагаем, что резкую разницу в цифрах заболевших малярией, отмеченных в прежних отчетах земских врачей и в отчетах за последние годы (во время Гражданской войны и революции в стране), возможно объяснить только тем расстройством, какое нередко посещало нашу народную сельскую медицину в уезде. Отсутствие иногда в некоторых медицинских участках врачей и временная потому приостановка правильной деятельности той или иной сельской амбулатории, дороговизна хинина, а иногда и отсутствие его в сельских аптеках — все это не могло, конечно, не отразиться на уменьшении числа посещений амбулаторий больными вообще и маляриками в частности в годы революции.

Сквозь смутные времена

Тяжелое время мне пришлось пережить с 1918 по 1921 год во время набегов на город деникинцев и всяких банд, особенно махновцев. За этот период времени у меня было 19 обысков, масса ночных краж и денных грабежей, реквизиций мебели, одежды, белья, постельных принадлежностей, а равно и денег. Было время, когда я с семьей оставался в крайне тяжелом материальном положении. В городе творилось что-то невозможное. В ноябре 1918 г., например, при коменданте Кирпотенко убито было 17 молодых селян и студент Дмитрий Самойлович (поэт-революционер).

В конце декабря 1919 г. было убито тоже несколько человек, похоронены на братском кладбище. Ужас охватывал население от этих диких зверств. За означенный промежуток времени была одна только светлая полоса короткого промежутка в жизни города, когда в первую половину 1919 года город занял небольшой отряд большевистских войск. Население с восторгом встретило их, надеясь, что они положат наконец предел безурядице и водворят порядок. Началась организация «здравотдела», «освіти» и проч…

Сначала работать пришлось в разного рода комиссиях собеса и воинской, а потом, когда открылась в городе амбулатория (в бывшем доме Якименко), за недостатком врачей и отсутствием специалиста по приему больных ушных, горловых и носовых я был приглашен здравотделом заняться там приемом означенных больных. Денежного вознаграждения тогда мне не давали вследствие финансового кризиса, но труд вознаграждался выдачей предметов пищевого довольствия и других предметов. Помню, что за один месяц работы в означенной амбулатории я получил несколько фунтов пшена, за другой месяц — бычью голову, за третий — 2 аршина ситца и т.д. Пришлось брать это вознаграждение, ибо такие предметы нельзя было получить тогда в лавках и на базаре ни за какие деньги.

Что же оказалось? Какая-то комиссия, во главе которой стоял какой-то почтовый чиновник, лишила меня пенсии, которую я получал за 32-летнюю службу врача в военном ведомстве, лишила даже пенсии, получаемой мною из эмеритальной кассы (75 рублей в месяц), в которую я вносил взносы в течение 32 лет, чтобы обеспечить свою старость и инвалидность.

Мое материальное положение было тогда тяжелое — ни капиталов, ни пахотной земли у меня не было. Была только усадьба, и та национализирована, отданная мне в аренду. Нужно было платить аренду, а также налоги, ремонтировать постройки, исправлять ограждения двора, которые хулиганы ежедневно разрушали, нужно было на что-нибудь жить и держать прислугу, без которой я, одинокий глубокий старик, не мог обойтись. Были у меня, правда, квартиранты, но доходность от квартирантов равнялась тогда 13 рублям с копейками в месяц. На выручку мне, находившемуся тогда в таком тяжелом положении, явились миргородский здравотдел и директор миргородского курорта д-р И.И. Морозкин, предложившие мне занять место врача-консультанта при сем курорте. Я согласился и, отказавшись от работы в амбулатории, занял предложенное мне место, а потом был и санитарным врачом курорта, отдавшись всецело работе здесь, где я с 1914 года вложил столько труда и энергии. Здесь я работал до 24-го октября 1924 года, и за это время совместно с доктором Морозкиным много было сделано хорошего и в санитарной, и в научной постановке вновь созидавшегося курорта в Миргороде.

В 1923 году, по случаю 75-летия моей жизни и 45-летия врачебной общественной и литературной деятельности, миргородские профсоюзы, служащие курорта и представители коммунхоза праздновали мой юбилей и возбудили пред высшими советскими учреждениями разного рода обо мне ходатайства. Вследствие сего Полтавский губисполком признал меня «ветераном труда, с занесением на красную доску и с выдачей усиленной пенсии», как значится в свидетельстве «За многолетний, самоотверженный и честный труд». Постановлением великого и малого президиума Лубенского ВКК мне передана в пожизненное мое владение моя усадьба в г. Миргороде, а Полтавская райспилка, арендовавшая тогда миргородский курорт, разрешила вывесить в курзале сего курорта мой портрет, как основоположника его.

Конец миргородской луже

Когда в Миргороде возник минеральный источник и вода его признана была лечебной, то по инициативе бывшей тогда городской думы образована была Курортная комиссия, которая еще в 1916 году выработала целый ряд мероприятий по улучшению города в санитарном отношении. В числе этих мер было и устройство канализации главной Гоголевской улицы г. Миргорода. Но приступить к этому делу думе не удалось вследствие наступившей Гражданской войны и революции, а затем и исчезновения самой думы. Таким образом, Гоголевская улица остается более 10 лет такой же заболоченной, какой была раньше. Ныне следует в делах бывшей городской думы и городской управы разыскать означенный проект канализации Гоголевской улицы инженера Неумана, а также проверить, числится ли за городом та полоса земли, которая была когда-то приобретена у казака Колесника для прокладки сточных труб. Установить все это следует не откладывая и приступить к упорядочению означенной улицы, донельзя загрязненной и заболоченной. Это желание всего городского населения ныне курортного Миргорода.

Что касается бани, то таковая всегда была в Миргороде, но когда возник здесь курорт, то во время аренды его Полтавской райспилкой местные городские власти здание, где была баня, передали райспилке для устройства там грязелечебницы, где последняя и ныне находится. Баня тогда была властями закрыта. И вот население города в течение более 10 лет таковой не имеет. Трудящийся люд, работающий в тылу и роющийся в земле, не имеет возможности где-либо освободить свое тело от грязи. Баня же имеет огромное значение для здоровья человека не только в санитарно-гигиеническом отношении, но нередко и как лечебное средство. Неужели же миргородская советская власть не позаботится пойти навстречу столь важной нужде городского населения и не поспешит удовлетворить раздающиеся требования?..

***

Рукопись эта закончена в 1930 году, а в 1931 году произошли тут некоторые улучшения в санитарном отношении. Именно: бывший Земский сад летом 1931 года приведен в порядок — устроен хороший забор и ворота, а в середине сада устроена открытая сцена, и саду возвращено прежнее его назначение; теперь он служит местом для развлечения публики.

И. Зубковский

1932 г. ноября 18-го