Газета «Новости медицины и фармации» 2 (562) 2016

«Году в 1958 заболела моя старшая дочь. Врач, вызванный из поликлиники, назначил ей какое-то лечение, но ребенку не становилось лучше. И кто-то из наших старших знакомых посоветовал: а вы обратитесь к доктору Сигалову — он же ваш сосед! Действительно, мы жили на улице Михайловской (Парижской Коммуны) в доме № 8, а Давид Лазаревич — чуть выше, во флигеле дома № 12. Что нам прописал доктор Сигалов, я не помню, но малышка пошла на поправку. Тогда частная практика не была таким обыденным явлением, как сейчас, и мы все мучились, как расплатиться с доктором? Нам сказали, что денег он не возьмет, вот если есть старые картины, то они могут его заинтересовать. Картин у нас не было, мы так и не придумали, чем отблагодарить этого столичного волшебника. Но когда понадобилась медицинская помощь младшей дочери, мы вновь обратились к нему. У себя он не принимал, но к детям шел безотказно. И в третий раз мы обратились к нему уже через двадцать лет, когда заболела наша двухмесячная внучка. Теперь мы жили на Отрадном, и единственное, что он попросил, так это, чтобы мы организовали ему доставку к ребенку. Такси тогда было чем-то недосягаемым, но оказал любезность наш коллега, у которого был свой «Москвич». Замечу, что Давида Лазаревича его киевские клиенты называли не иначе, как профессор, хотя формально он был аттестован как кандидат медицинских наук. Ну, и в отношении недостаточной комфортабельности предложенного ему транспортного средства он никаких замечаний не высказал. К этому моменту внучка вместе со своей мамой (той самой, бывшей пациенткой доктора Сигалова!) уже продолжительное время находилась в детском отделении больницы Медгородка. Врачи отделения долго не хотели пропускать «постороннего консультанта» к больной, но когда узнали, кто этот консультант, безропотно согласились и стояли перед ним буквально навытяжку. Малышка была в тяжелом состоянии, он прописал ей довольно сложную схему лечения и велел немедленно забирать из больницы. Но этим не ограничился. Потребовал, чтобы ему показали всех, без исключения, детей, находящихся в отделении для младших детей. После этого он велел нам отвезти его в «Охматдет». Что все это означало, мы узнали позже. Оказывается, он договорился о переводе осмотренных детей из этой больницы в центральную детскую больницу «Охматдет». А отделение в «Медгородке» закрыли на дезинфекцию. Выяснилось, что все малютки заражены не то сальмонеллой, не то стафилококком, точно не помню. И эта зараза жила в той больнице! А руководство то ли этого не понимало, то ли сознательно скрывало эпидемическую ситуацию в отделении. Примечательно, что в этом эпизоде Давид Лазаревич проявил себя не только как прекрасный диагност и клиницист, но и как блестящий эпидемиолог — оценку эпидемической ситуации он произвел мгновенно, без каких-либо анализов и лабораторных исследований! Сегодня наша малышка уже выросла и сама стала мамой. А мы навсегда сохранили память об этом прекрасном человеке и благодарность за его врачебное искусство».

Давид Лазаревич не только обладал необычайной скромностью, но и внушал глубокое уважение высоким профессио–нализмом, эрудицией и широтой жизненных интересов. Медицина и искусство — такое словосочетание олицетворял детский врач Давид Сигалов своим подвижничеством на ниве врачевания и в то же время увлеченного собирательства произведений изобразительного искусства. Как среди коллег медиков, так и в сообществе поклонников живописи, он был признанным авторитетом и безотказным советчиком. А еще светлым, благожелательным человеком. И это подтвердят, я думаю, все, кто либо учился у Давида Лазаревича, либо знаком с его профессиональной деятельностью, либо в детские годы лечился у этого непревзойденного мастера врачевания.

Так почему же я решил поделиться с читателем своими воспоминаниями о ДЛС, как называли его друзья, коллеги и ученики? Причин здесь две. Одна относится к общечеловеческой, нравственной категории, о которой все мы должны помнить, — светлой памяти, которую мы будем сохранять в печатном слове, публичных выступлениях, документальных материалах, в воспоминаниях. Вторая причина — сугубо личная — состоит в том, что как преподаватель и исследователь, представляющий киевскую медицинскую школу, я близко знал Давида Сигалова и тесно общался с ним более полувека. Ему посвящена одна из глав моей трилогии «Запоздалые заметки» и воспоминания в мемуарах «Остановиться, оглядеться...». Смотрю на давний снимок, сохраняемый в домашнием альбоме, и, как будто это было вчера, вновь вижу доброе лицо Давида Лазаревича, его чуть иронично прищуренные глаза, выразительный взгляд, мягкую улыбку. А в руках, заботливо прикасавшихся к маленьким пациентам во время тысяч обследований, вижу небольшую книжку, не то это изданные его советы, обращенные к родителям больных детей, не то скромный каталог выставки, на которой демонстрировались картины из его коллекции. Явственно из тех далеких, но столь близких мне лет доносится его негромкий голос с характерной интонацией и привычными сигаловскими словами: «А сейчас перед осмотром дадим ребенку хорошо подышать. Пожалуйста, откройте, да пошире, оконную форто–чку...»

Долгие годы, общаясь с Давидом Лазаревичем, узнавал от него много интересного и поучительного. Ибо был он человеком двух эпох, пережившим и Первую, и Вторую мировые войны. В преддверии первой, родившись в знаменитом украинском городе Переяславе, несмотря на сложности в семье, где было много детей, он все же при материальной поддержке отца поступил в престижную киевскую мужскую гимназию, которую закончил с серебряной медалью. Эта гимназия, благодаря высококвалифицированному преподавательскому составу, пользовалась широким признанием и отличалась также составом учащихся. В ней учились будущие известные люди науки и культуры, среди которых Булгаков, Паустовский, Вертинский. А еще художники Ге и Левандовский, историки Костомаров, Тарле, Берлинский, Закревский, авиаконструктор Сикорский, патофизиолог Богомолец, многие врачи, освоившие профессию медика в Университете св. Владимира. Именно в этот университет, благодаря той же серебряной медали, поступил молодой Д. Сигалов, успешно закончивший его медицинский факультет вместе с Булгаковым, Подгаецким, Букреевым, Ивановым, другими известными киевскими врачами.

Поскольку шла Первая мировая война, Давид Лазаревич сразу же был направлен в действующую армию, где и прослужил полковым врачом до того, как получил тяжелую контузию. А затем начался в Киеве, куда он возвратился, тернистый путь доктора Сигалова как детского врача. Вначале в городской больнице, затем в родном Переяславе, а с середины двадцатых годов прошлого столетия — в Киевском институте усовершенствования врачей. Четверть века проработал Давид Лазаревич на кафедре педиатрии Киевского института усовершенствования врачей, из которых пятнадцать лет был руководителем, наследовал славные традиции бывшего заведующего кафедрой, известного киевского профессора А.3. Лазарева. Воспитал целую плеяду одаренных детских врачей, многие из которых впоследствии возглавили крупные медицинские клиники на базе таких известных столичных лечебных учреждений, как Киевское объединение матери и ребенка (упомянутый уже выше «Охматдет»), Институт педиатрии, акушерства и гинекологии Министерства здравоохранения Украины (ныне Национальной академии медицинских наук Украины). Бессменный его директор на протяжении многих лет академик Елена Лукьянова — ученица Давида Лазаревича — свято хранит память о своем неповторимом учителе, часто вспоминает и рассказывает молодым педиатрам о заветах своего наставника, делится примерами из его богатейшего клинического опыта, рассказывает о том, что всегда мысленно сверяет свои профессиональные действия с советами и напутствиями Давида Лазаревича. К нему постоянно обращались и из пресловутого 4-го управления, обеспечивающего медицинское обслуживание представителей тогдашней власти. Держал себя Давид Лазаревич с этими представителями независимо и с большим достоинством. Как и от всех родителей, кому давал свои врачебные рекомендации, требовал неукоснительного их исполнения. Давид Лазаревич был настоящим детским доктором, рекомендациям которого полностью доверяли. С родителями он разговаривал обстоятельно и в то же время всегда решительно, подчас даже жестковато, как правило, сопровождая свои рекомендации соответствующими демонстрациями. Мог после осмотра ребенка и назначений, с которыми знакомил родителей, подойти к окну и настежь открыть его или форточку, чтобы проветрить помещение. Причем настоятельно требовал, чтобы впредь в комнату, где лежал ребенок, свежий воздух поступал круглосуточно. Запрещал излишне опекать своих маленьких пациентов, внушая родителям, что детей необходимо закаливать с самого раннего возраста, не перегревать их и не допускать переедания.

Помню, когда длительное время температурила моя дочь, Давид Лазаревич после тщательного ее обследования потребовал от меня и жены немедленно запрятать на месяц термометр и прекратить ежедневные и многократные измерения температуры. Когда через месяц мы вновь пришли к нему на прием, оказалось, что у дочери нормальная температура.

Будучи блестящим клиницистом-диагностом и терапевтом, не только почитал принципы и требования гигиены, но соотносил с ними всю свою профессиональную деятельность. Любил на лекциях цитировать утверждение великого Пирогова о том, что будущее принадлежит медицине предупредительной. Верил, что так и будет. Увы, такая надежда врача-гуманиста не оправдалась и до сих пор. Не случайно, что в своих публикациях современник и коллега Сигалова Николай Амосов писал, что все мы — медики — говорим о профилактике, но профилактикой, по существу, не занимаемся. Несомненно, что в этом отношении Давид Лазаревич был исключением и так же, как Амосов, пытался в полной мере в своей врачебной практике внедрять принцип: легче болезнь предупредить, чем в последующем ее лечить.

Когда незадолго до кончины Сигалова журналисты брали у него интервью, то в его ответах прозвучала мысль, что затруднительно ответить однозначно на часто повторяющийся вопрос, что для него было в личной жизни важнее — врачевание тела или души. Ведь для истинного медика это две неразрывно связанные между собой составляющие. В качестве примера девяносто–двухлетний Сигалов в беседе с журналистами ссылался на своего бывшего однокашника по Первой киевской гимназии Михаила Булгакова, которой был старше молодого Давида Лазаревича на два курса. А еще он вспоминал легендарного киевского лекаря Феофила Яновского, который диагностировал у 25-летнего Сигалова туберкулез. Вероятно, под его влиянием, когда больному Сигалову стало совсем плохо, он настоял, чтобы родители вняли его рассуждениям: если одно легкое перестает дышать, то его функция переходит к другому легкому, а это требует больше кислорода. Тогда и всю тяжкую зиму, и наступившую после нее весну следует ежедневно и подолгу пребывать на свежем воздухе, вне зависимости от его температуры. Так постепенно он поправил свое здоровье, так настойчиво рекомендовал своим маленьким пациентам, утверждая, что чистый и свежий воздух — надежный спутник здоровья.

Воссоздавая в памяти благородный облик Д.Л. Сигалова как врача — доктора от Бога, нельзя не вспомнить более подробно о его второй ипостаси. Интеллигенция Киева, да и не только Киева, чтила в этом мудром детском враче, носителе бесценных земских традиций, еще одно неординарное его качество — страстную увлеченность живописью.

В этой своей многолетней привязанности он проявил черты не просто тонкого ценителя, коллекционера, но и опытного искусствоведа, к которому прислушивались профессионалы. Впрочем, это и не удивительно, если учесть, что за свою сознательную жизнь Давид Лазаревич собрал две уникальные коллекции. Первую — из 126 картин он собрал еще до войны, но, уезжая в 1941 году в эвакуацию с одним из детских домов, вывезти ее не смог, и в оккупированном Киеве она была разграблена. И только четыре удалось в более поздние годы разыскать. Среди них два эскиза работы Валентина Серова и Александра Головина к театральным постановкам.

Тем не менее после войны, по возвращении в Киев он вновь отдался своему увлечению и собрал новую коллекцию. Эта коллекция получила широкую известность и признание. В нее вошли полотна передвижников, среди которых были работы Репина, Поленова, Васнецова, а также живопись и графика известных украинских и европейских мастеров.

Особые симпатии Давида Лазаревича привлекали работы художников объединения «Мир искусства», развернувшего свою деятельность в конце 90-х годов XIX столетия. Как известно, его основателями были Н. Бенуа и С. Дягилев. В коллекции Д. Сигалова были работы многих мастеров из этой плеяды. Среди них — картины Л. Бакста, М. Добужинского, В. Сомова, Н. Рериха и близких этому направлению художников более поздних лет — К. Коровина, В. Серова, Б. Кустодиева, М. Врубеля.

Помню, что когда бывал в гостях у Д. Сигалова, поражался образным и неординарным его рассказам об истории тех или иных полотен, о малоизвестных событиях и эпизодах, связанных с их авторами. Запомнилось его рассуждение по поводу утверждения Дягилева о том, что «произведение искусства важно не само по себе, а как выражение личности художника». Именно от Давида Лазаревича узнал и о том, что «мирискуссники» искали идеал в искусстве прошлого и во многом способствовали восприятию обществом средневековой архитектуры, классического антуража российских дворцов, эстетического художественного наследия минувшего.

Постоянный вернисаж Д. Сигалова, посещаемый не только коллегами-–медиками, но и другими любителями живописи, в том числе приезжавшими в Киев из разных мест знакомыми и незнакомыми, конечно, впечатлял и никого не оставлял равнодушным. Одержимый коллекционер, он тратил на приобретение картин все, что зарабатывал. Свято верил в то, что его коллекция станет достоянием широких кругов истинных любителей живописи. Заблаговременно написал завещание, в котором просил передать свое собрание картин Киевскому музею русского искусства, где они нашли сегодня достойное место. Первая картина, подаренная Сигаловым музею в 1963 году, принадлежала кисти Федора Рокотова. Спустя десять лет Д. Сигалов передал известному киевскому музею еще 63 ценнейших произведения изобразительного искусства, которые являются его украшением до нынешних лет. Первая выставка картин из коллекции дарителя была проведена музеем в 1984 году, и я помню, что для столичных любителей живописи это событие явилось настоящим праздником. Всего Сигаловым было передано музею около 500 картин.

Многие посетители этого музея специально интересуются, где можно увидеть коллекцию доктора Сигалова. А мы — я и мои коллеги-медики, знавшие и почитавшие Давида Лазаревича, помним неизгладимое впечатление от посещения его квартиры во флигеле на Михайловской, 12 (сегодня этого дома уже нет). В первой комнате висело всего несколько работ, но каких! Особенно впечатлял автопортрет Зинаиды Серебряковой. А в другой комнате, смежной с этой просторной гостиной, все стены от пола до самого потолка были сплошь увешаны произведениями крупнейших русских мастеров. Из «мир–искуссников» здесь были представлены Бенуа и Добужинский, Малявин и Кустодиев, Фальк и Кончаловский, Рерих и Сарьян. В этой же комнате я с волнением созерцал работы Левитана и Поленова, Васнецова и Нестерова, Серова и Врубеля.

И еще один впечатляющий штрих. Когда однажды я зашел к Давиду Лазаревичу в его квартиру, то был поражен, застав там большую группу студентов художественного института во главе со своим преподавателем. Оказывается, хозяин уникальной коллекции разрешал подобные посещения и охотно делился с будущими художниками информацией и подробными историями о судьбе собранных им картин.

Давид Лазаревич относился очень трогательно к своей маленькой пациентке — нашей дочери, и ему всегда нравились ее детские рисунки. Маленькая Ксана в то время много рисовала, посещала известную киевскую детскую студию Наума Осиповича Осташинского — фанатичного поклонника детского изобразительного творчества, воспитавшего не одно поколение нынешних художников и скульпторов. Так вот, Давид Лазаревич, как человек, тонко разбиравшийся в живописи, пристально следил за ее успехами в освоении искусства живописи, делился своими впечатлениями от ее ранних и более поздних работ, иногда тактично давал ценные советы. Искренне радовался вместе с нами, когда на очередной выставке детского рисунка она занимала призовое место. Среди работ, которые находились в домашней экспозиции Давида Лазаревича, было и несколько ее рисунков из числа тех, что завоевали призы на международных конкурсах детских рисунков. Недавно, перебирая свой архив, нашел такую трогательную записочку Давида Лазаревича, адресованную нашей семье в ответ на праздничное поздравление: «Дорогие Сана, Вова, Елена Львовна, Исаак Михайлович! Спасибо за поздравление. Сердечно желаю вам здоровья, удач во всем, процветания талантов, счастья. Когда персональная выставка нашей Ксаны? Народ заранее рукоплещет. Ваш Д. Л. 2.X.1967».

Оставив родному городу собрание из почти 300 живописных работ, замечательный киевский собиратель совершил (без преувеличения) подвижнический подвиг. Его смело можно сравнить с прославленным московским меценатом Павлом Третьяковым, хотя масштабы его вклада, разумеется, значительно скромнее. И это понятно, учитывая эпоху и возможности каждого. Ныне одно из лучших частных собраний художников «серебряного» века открыто для всех почитателей живописи.

И еще один штрих к портрету этого замечательного человека. Хотя его интересы в искусстве принадлежали, главным образом, живописи, но не ограничивались ею. И в кругу его друзей были представители различных творческих профессий.

В киевской газете «День», где под рубрикой «Личность» была опубликована статья Юрия Виленского «Две страсти доктора Сигалова», редакция поместила фотографию, которую много лет назад я видел в доме у Давида Лазаревича. На ней он запечатлен с отечественным мастером художественного слова Дмитрием Журавлевым. Надпись на фотографии гласит: «Дорогой Давид Лазаревич! Как нам хорошо с Вами и у Вас. Валентина и Дмитрий». Чета Журавлевых питала самые нежные чувства к своему киевскому другу, как и остальные из числа творческой интеллигенции, кто с ним общался и поддерживал дружеские отношения. А круг этот был широк, и в него входили не только киевляне, но и москвичи, петербуржцы, люди искусства и науки других республик бывшего Советского Союза.

Смотрю на фотографию Д. Сигалова и Д. Журавлева и вспоминаю впечатление от встречи на выступлении Д. Журавлева в Киеве в минувшие годы. Особенно запомнился мне Дмитрий Журавлев, сидящий в кресле на сцене столичной филармонии у низкого столика с корзиной белоснежной сирени, от которой он в раздумье отрывал лепестки. Негромко и проникновенно читал он в этом концерте внимающим его слушателям одну из глав «Братьев Карамазовых» Достоевского. Как-то я уже делился своими ощущениями и от того, что тогда слушал, и от других выступлений в Киеве талантливейшего чтеца. Глубокое молчание зала, неяркий свет театральных софитов, освещающих сцену, черный фрак Д. Журавлева, контрастирующий с белым покрытием кресла, в котором он сидел, — все это сохраняется в памяти и поныне.

Широта интересов в искусстве — это еще одна замечательная черта натуры Давида Лазаревича, истинного киевского интеллигента.

Впечатляющую память оставил после себя этот мудрый киевский врач, человек, совмещавший медицину с увлеченностью изобразительным искусством.

Часто в семье мы вспоминаем добрым словом и с чувством восхищения этого истинного подвижника медицины и искусства, дружбой с которым трепетно дорожили...

А в квартире моей дочери в Мюнхене на видном месте висит небольшой рисунок Малявина «Головка девочки» — давнишний подарок Давида Лазаревича.

Из книги «Мой Киев, мои киевляне»