Газета «Новости медицины и фармации» №13 (668), 2018
Вернуться к номеру
Портреты учителей
Авторы: Ион Деген
Разделы: История медицины
Версия для печати
Резюме
Читателям нашей газеты имя Иона Лазаревича Дегена запомнилось с первого знакомства с его публикациями. Редакционная почта свидетельствует: каждый новый рассказ ветерана привлекал внимание, оставлял радостное послевкусие от прикосновения к чему-то самому стóящему в этой жизни. Ежегодно на протяжении нескольких лет в двух, трех, а то и четырех номерах газеты появлялись яркие и запоминающиеся воспоминания думающего врача и отчаянной храбрости фронтовика.
В пятом номере за 2017 год в некрологе, посвященном памяти ветерана, читатели газеты узнали, что доктор наук И.Л. Деген — первопроходец в области применения магнитов при лечении ортопедических заболеваний. Что еще юношей за год службы командиром танка он вошел в десятку лучших советских танковых асов, его грудь украсили самые уважаемые боевые награды, в том числе высший польский орден. И еще о том, что Ион Деген — великий поэт, его стихи о войне Евгений Евтушенко включил в свою знаменитую антологию «Строфы ХХ века».
Большинство рассказов, написанных в последние годы, Ион Лазаревич впервые публиковал в нашей газете. А свою первую книгу, вышедшую чисто символическим тиражом в Тель-Авиве (1992 г.), автор назвал «Портреты учителей». Наверное, будет правильно в память этого человека-легенды предложить нашим читателям рассказы о людях, сыгравших не последнюю роль в жизни истинного врача Дегена.
И.Л. Деген поступил в Киевский мединститут в 1945 году. Но кафедры этого высшего учебного заведения располагались в разных концах города. Впрочем, как и сейчас. А передвигаться по городу инвалиду на костылях было весьма затруднительно. Пришлось перевестись в Черновицкий мединститут.
Передаем слово автору воспоминаний.
Продолжение. Начало в № 8, 2018
Ее Величество Практика
История болезни, которую я, студент четвертого курса, должен был представить ассистенту на кафедре факультетской хирургии, отличалась от обычного больничного документа. От меня требовался дифференциальный диагноз — обоснование правильности поставленного диагноза и объяснение, почему отвергнуты заболевания, очень похожие на диагностированное.
Большая и нелегкая для студента работа. К тому же мне не повезло. Большинству моих товарищей по группе достались обычные больные, составляющие основной контингент хирургических отделений: язва желудка или двенадцатиперстной кишки, холецистит, аппендицит, грыжи… А моему пациенту диагноз не установили даже опытные хирурги клиники.
На титульном листе больничной истории болезни значилось: «тумор абдомини» (опухоль в брюшной полости).
Какая опухоль? Где именно в брюшной полости? Откуда исходит опухоль? Ассистент кафедры, хирург с большим стажем и опытом, не мог ответить на эти во–просы.
— Прооперируем — узнаем, — успокоил он.
Но я-то должен был написать и сдать историю болезни до операции.
Мой больной, пожилой, предельно истощенный человек, преодолевая боль, снисходительно улыбался, когда я подходил к его кровати. У добродушного ироничного еврея в запасе было множество анекдотов, поучительных историй и пословиц. И, кстати, он умело пересыпал ими свою речь. И насмешливо посматривал на меня, когда я прощупывал его живот.
— Ну что, мой молодой доктор, через сколько минут я буду здоровым?
Под тонким слоем сморщенной кожи и дряблых мышц отчетливо определялся огромный плотный конгломерат. Границы его прощупывались и по бокам живота. Тумор абдомини.
Ни в одном руководстве, ни в одной статье не было ничего похожего на эту огромную опухоль, занимавшую всю брюшную полость. На клиническом разборе заведующий кафедрой факультетской хирургии, профессор Евгений Ричардович Цитрицкий признался, что за всю многолетнюю практику ни разу не видел образования подобных размеров. И в медицинской литературе не встречал.
— Ладно, — повторил резюме ассистент кафедры, — прооперируем — –увидим.
Операцию наметили на следующий день. Профессор Цитрицкий назначил себя оперирующим, мне оказал честь быть вторым ассистентом, то есть держать крючки. Речь о моем пациенте, и мое участие в операции — не просто проявление ко мне добрых чувств со стороны про–фессора.
Профессор Цитрицкий минуту размышлял, глядя на смазанную йодом кожу живота, проступающую в разрезе простыни, затем попросил у операционной сестры палочку с бриллиантовой зеленью, провел ею продольную линию по центру живота, слева огибавшую пупок, поднял на меня глаза и сказал:
— Ну-ка, давай поменяемся местами. Начинай операцию!
Я был счастлив. Шутка ли, профессор обычно доверял мне удаление атеромы или вскрытие какой-нибудь поверхностной флегмоны. А тут впервые доверил настоящую лапаротомию — вскрытие брюшной полости.
Я собрался с духом, как перед прыжком. Скальпель аккуратно повторил линию, нарисованную профессором. Я надсек брюшину и вскрыл ее ножницами. Огромный грязно-серый конгломерат покрывал вместо сальника весь кишечник.
Профессор стоял напротив меня. Он засунул руку в брюшную полость и стал прощупывать опухоль со всех сторон. Затем показал три участка, из которых мне следовало иссечь материал для гисто–логического исследования.
— Считай, что ты полностью прооперировал своего больного, — мрачно пошутил профессор. — Зашивай!
— А как же опухоль? — спросил я.
— Ее невозможно удалить, сынок, она спаяла все органы брюшной полости. Неоперабельный рак. По-видимому, желудка, — добавил он. — Окончательный диагноз получим после гистологического исследования. Зашивай!
Профессор ушел, оставив меня с ассистентом, который следил, как я зашиваю рану, поправлял края кожи и обрезал нити.
Больного увезли в палату, я спустился в вестибюль, где меня ждали его жена, дочь и еще какие-то родственники. Впервые в жизни мне предстояло сообщить родным, что у больного нет никаких шансов на спасение.
Жена закрыла лицо руками. Плечи ее мелко подергивались в такт рыданиям. Я беспомощно переступал с ноги на ногу.
— Когда его выпишут? — спросила дочь.
— На следующий день после снятия швов, дней через восемь-девять.
Пациент уже знал, что прооперировал его не профессор, не ассистент, даже не рядовой хирург, а студент. Я уверил его в том, что все в полном порядке, что он уже на пути к выздоровлению. Сам мог бы сообразить, насколько его случай банальный: разве позволили бы студенту оперировать, не будь это пустячок, не требующий особого умения?
— Да? — спросил он, насмешливо поглядывая на меня. — А что это? — Двумя руками он слегка сдавил сбоку живот, где, как и раньше, прощупывалась подлая опухоль.
— Послеоперационный инфильтрат. Так всегда бывает в таких случаях, — соврал я, стараясь придать уверенность своему голосу.
Больного выписали из клиники. Я постарался вычеркнуть его из своей памяти. И в душе, и в мозгу мне было необходимо свободное место для людей, для которых еще можно оказаться полезным. Через год и семь месяцев я окончил институт. А еще через год приехал в этот город в отпуск. Вышел на привокзальную площадь. Моросил мелкий холодный дождь.
Дорогу преградила похоронная процессия. Удивлению моему не было предела, когда я увидел идущую за гробом вдову моего пациента, поддерживаемую под руку дочерью. Я снял шляпу и с недоумением смотрел на медленно удаляющийся гроб. Неужели с такой опухолью он протянул почти три года? Наконец, мимо меня прошел раз–реженный хвост процессии. Я надел шляпу и сошел с тротуара. Вдруг справа подошел пожилой мужчина и заключил меня в –объятия.
— Мой молодой доктор! Мой спаситель! Здравствуйте, мой молодой доктор!
Я чуть не свалился на брусчатку мостовой. Мистика. Гроб. Безутешная вдова. Дочь. И воспоминание об операции, об огромной грязно-серой опухоли. И пациент, пришедший с того света. Обнимает меня. Здесь, на привокзальной площади.
Я взял себя в руки. Мышцы мои на–пряглись. Я справился у мужчины о его здоровье.
Он долго благодарил меня за операцию, полностью исцелившую его. С тех пор, говорит, вообще забыл, что такое болезни. Даже насморка не бывает.
Я договорился с воскресшим, что завтра в десять часов утра он будет в хирургической клинике. А сам пришел туда на полчаса раньше. Профессор Цитрицкий встретил меня как родного. Я не стал тратить время на светскую беседу, сразу приступил к делу:
— Евгений Ричардович, помните, три года тому назад вы… вернее, я… вернее… короче, вы помните, как оперировали больного с огромной опухолью в брюшной полости? Вернее, не прооперировали. Рак оказался неоперабельным.
— Конечно, помню. Коллоидный рак желудка. Мы получили результат патогистологического исследования. У меня хранится не только описание, но и препараты. Несчастный старик, пусть земля ему будет пухом.
— Евгений Ричардович, через несколько минут этот несчастный старик будет здесь. Я пригласил его, чтобы вы его обследовали.
— Слушай, дружок, я наслышан о твоих успехах, но у тебя еще молоко на губах не обсохло, чтобы разыгрывать меня.
— Евгений Ричардович!
Мне не удалось убедить профессора. Убедил его наш больной, неуверенно приоткрывший дверь кабинета. Не знаю, как я выглядел вчера, когда он обнимал меня на привокзальной площади. Если так, как сейчас профессор Цитрицкий, это не делало чести моему умению владеть собой.
Профессор обследовал пациента самым тщательным образом. Не доверяя себе, поручил повторить обследование еще нескольким врачам клиники. Тут же произвели рентгеноскопию и рентгенографию.
Никаких признаков болезни. Здоров!
Оставшись наедине, профессор недоуменно приподнял плечи.
— Невероятно. Ничего не понимаю. Этого просто не может быть. Но ведь есть. Я, пожалуй, никому не стану рассказывать. Все равно не поверят. И сам не верю. Но ведь есть…
Более двух лет я никому не рассказывал. Но однажды, беседуя с главным онкологом Украины, профессором Слонимом, я спросил: известны ли ему подобные случаи? Профессор ответил, что в его практике ничего подобного не было. Но предложил мне доложить о моем случае на заседании Киевского хирургического общества.
Итак, на кафедре — безвестный молодой врач. Амфитеатр заполнен скептически улыбающимися хирургами — сплошные корифеи или почти корифеи.
Прозвучали вопросы, которые было бы уместно задать барону Мюнхгаузену. Я обстоятельно ответил и сошел с кафедры, физически ощущая обидное недоверие –аудитории.
Во втором ряду поднял руку мужчина средних лет. Председатель предоставил слово, как он выразился, «нашему уважаемому гостю из Донбасса, профессору Богословскому».
— Мне было чрезвычайно интересно услышать сообщение молодого коллеги, — начал свое выступление профессор Богословский. — Оно помогло мне преодолеть сомнение, следует ли рассказать об относительно недавнем случае из моей практики.
Из тюремной больницы перевели больного тридцати двух лет для оперативного лечения, диагностирован рак желудка. Диагноз подтвержден. Во время операции выяснилось, что желудок не может быть резецирован, так как опухоль спаяла пилорический отдел и всю большую кривизну с поджелудочной железой, печенью и значительными участками поперечно-ободочной и тонкой кишки. Весь этот конгломерат неотделим от задней стенки брюшной полости. Кроме того, в илеоцекальном углу обнаружен метастаз опухоли. Естественно, я взял материал для гистологического исследования. Клинический диагноз полностью подтвердился.
Через неделю больного вернули в тюремную больницу, и я забыл об этом случае. А спустя года два мне пришлось вспомнить о нем при весьма неприятных обстоятельствах.
Профессор Богословский замолчал. Видно было, как он старается преодолеть волнение.
— Началось «дело врачей», Центральный институт судебно-медицинской экспертизы затребовал историю болезни этого больного. Не копию, оригинал. Началось расследование. Я не еврей и никакой вины за собой не знал, но ведь время было такое, что… Вместе с больным в тюремную больницу поступила наша выписка с диагнозом «неоперабельный рак желудка». Начальник больницы по телефону спросил меня, сколько, по моему мнению, протянет этот заключенный. Я ответил: «Месяца три. У него нет никаких шансов прожить больше шести месяцев». Чтобы избавиться от лишнего случая смерти в тюрьме, больница сактировала арестанта, осужденного на двадцать пять лет. Арестант приехал умирать в свой город.
Прошли отпущенные ему три месяца. Прошло шесть месяцев. Прошел год. Он все еще жил. Из больницы выписали истощенного умирающего человека. А через полтора года после освобождения в поисках средств к существованию он попытался устроиться на работу.
И тут городской прокурор возбудил дело по надзору. Проверили документы. Пациента обследовали в местной больнице. Ни единого признака болезни. Не только рака, вообще ни единого признака заболевания желудочно-кишечного тракта не обнаружили.
Больного арестовали. А мне и начальнику больницы инкриминировали дело о преступном освобождении опасной для государства личности. Разумеется, подозревали в крупной взятке. По времени это совпало, как я уже сказал, с «делом врачей-отравителей».
К счастью, в моей клинике и у патолого–анатомов сохранились гистологические препараты материала.
Нет, не препараты спасли меня. Через три месяца после ареста больной скончался от рака в тюремной больнице. На вскрытии была обнаружена огромная опухоль желудка. Трудно представить себе, с какой скоростью она должна была развиваться, чтобы за такой короткий срок достигнуть таких размеров. Я был реабилитирован.
Но возникает вопрос: что было бы с этим больным, не попади он снова в тюрьму? Повторяю, при обследовании я нашел его абсолютно здоровым.
Профессору Богословскому не задали ни одного вопроса.
Я внимательно осматривал ряды амфитеатра. Со своего места я видел не всех, но многих. Ни на одном лице я не заметил скептической улыбки. Вообще никто не улыбался.
Итак, подбиваем итоги. Случайно во время моего выступления на заседании хирургического общества присутствовал врач, приехавший в Киев из Донбасса.
В учебниках о подобных случаях ничего не написано. На лекциях в институте — ни намека.
Как мало я знаю! Как мало нам дано знать!
Нет, не сетую. Все годы мне действительно везло с учителями. И все же самым большим моим учителем, постепенно, медленно, по крупицам, формировавшим из меня врача, была Жизнь.
Но портрет этого Учителя мне не дано нарисовать. Потому что я не знаю, что такое Жизнь.
Продолжение следует