Газета «Новости медицины и фармации» №4 (686), 2019
Вернуться к номеру
Память и покаяние
Разделы: История медицины
Версия для печати
МАСТЕР С БОЛЬШОЙ БУКВЫ
О творчестве Иона Лазаревича Дегена читатели «Новостей медицины и фармации» имеют определенное представление. Его рассказы-воспоминания газета публиковала на протяжении более десяти лет. Достаточно назвать «Портреты учителей» в семи номерах газеты за 2018 год.
В девятнадцать лет, в 1944-м, Деген написал стихи, разлетевшиеся по стране без печатного станка и без имени автора. Мировая литература не знает более пронзительных и честных строк о войне, чем это восьмистишие, начинающееся словами: «Мой товарищ, в смертельной агонии / Не зови понапрасну друзей…» Евгений Евтушенко, издавший объемные «Строфы ХХ века», посчитал, что его антология не будет полной без стихотворения Иона –Дегена.
Меня представил Иону Лазаревичу профессор Киевского мединститута (тогда еще не университета) Юрий Вадимович Шанин. Завязалась переписка. С первого же письма я обращался к своему адресату «Дорогой Мастер!». Это обращение и подтолкнуло Иона Лазаревича к размышлениям, которые он изложил на бумаге и которыми поделился со мной. Из-за упоминания своего имени я отложил рассказ в сторону. Только сейчас, перебирая архив, я подумал, что уж этот рассказ непосредственно обращен к читателям, предрасположенным к медицине. Кто-кто, а они сразу поймут, легко или сложно прооперировать ладонь, чтобы она опять приобрела природную подвижность.
В минувшем веке жили и работали тысячи профессионалов — членов Союза писателей. Но пальцев на руках достаточно, чтобы назвать фамилии поэтов, от которых осталась в памяти хотя бы строка. В медицине оставили добрый след много замечательных хирургов. Однако легенда о волшебнике, который пришил фрезеровщику руку, отсеченную вышедшим из повиновения станком, связана с доктором наук Ионом Дегеном.
Ион Лазаревич прожил без малого 92 года. Из них около 70 лет он профессио–нально занимался медициной. Последние лет десять — консультировал. Но и советы такого профессионала дорогого стоят.
В жизни Дегена был еще один значительный период — война. С 16 лет он отступал с пехотой из родного Каменец-Подольска до Днепра. Затем командовал ротой разведки бронепоезда. После излечения от очередного ранения несколько месяцев проучился в танковом училище. И опять передовая. Около года лейтенант Деген командовал знаменитым Т-34 и за считанные месяцы вошел в десятку лучших советских танковых асов, уничтожил семнадцать «панцирников» противника и без счета пушек да автомобилей. Офицеру пророчили блестящее будущее, но жесточайшее ранение и инвалидность поставили крест на военной карьере.
Как здорово, что живут среди нас такие люди. За что ни возьмутся — достигают самых вершин. Часто их называют первооткрывателями. А можно просто — Мастерами. С большой буквы.
Яков МАХЛИН, журналист
Ион ДЕГЕН
ПАМЯТЬ И ПОКАЯНИЕ
Удивительное дело! Обычно, начиная писать рассказ, я примерно знал его содержание. В худшем случае — тему. А сейчас понятия не имею, с чего начать. Тема свалилась на меня совершенно неожиданно, невероятно, удивительным одновременным потоком писем и телефонных звонков. И очень печальным расставанием с книгами. Вероятно, это расставание я предвидел, когда лет пять тому назад написал «Балладу со слезами»:
Как в прошлом пули и осколки,
Как боль прощальных залпов миг,
Меня пронизывают с полки
Названия любимых книг.
Всей жизни путь послевоенной,
Мое адамово ребро.
На этих полках постепенно
Накапливал свое добро.
Студент. Проблема. Не интрига,
Серьезней «быть или не быть».
Лимит стипендии. То ль книгу,
То ль хлеба порцию купить.
И после. С нищенской зарплаты
Я книги всласть приобретал.
В бюджете дыры и заплаты,
Но книги — в жизнь мою портал.
Сомнений не было и близко,
Чтоб отстоять (ну в чем вопрос?)
На сочинения подписку
Ночную очередь в мороз.
Воспринимал всегда как ренту
Те книги. Не подарок — дар
От благодарных пациентов.
Бесценный щедрый гонорар.
Изюмины литературы —
Автографы моих друзей,
Вписавших имена в культуру.
Те книги надо бы в музей.
А сердце приглушило звуки.
Увы, я знаю, почему.
Моим родным любимым внукам
Богатство это ни к чему.
Для них — ненужное наследство
Чужой незнаемый язык.
Как боль прощальных залпов миг,
Меня пронизывают с полки
Названия любимых книг.
Всей жизни путь послевоенной,
Мое адамово ребро.
На этих полках постепенно
Накапливал свое добро.
Студент. Проблема. Не интрига,
Серьезней «быть или не быть».
Лимит стипендии. То ль книгу,
То ль хлеба порцию купить.
И после. С нищенской зарплаты
Я книги всласть приобретал.
В бюджете дыры и заплаты,
Но книги — в жизнь мою портал.
Сомнений не было и близко,
Чтоб отстоять (ну в чем вопрос?)
На сочинения подписку
Ночную очередь в мороз.
Воспринимал всегда как ренту
Те книги. Не подарок — дар
От благодарных пациентов.
Бесценный щедрый гонорар.
Изюмины литературы —
Автографы моих друзей,
Вписавших имена в культуру.
Те книги надо бы в музей.
А сердце приглушило звуки.
Увы, я знаю, почему.
Моим родным любимым внукам
Богатство это ни к чему.
Для них — ненужное наследство
Чужой незнаемый язык.
На полках цепь причин и следствий,
Все то, к чему я так привык.
Но только все это без толку.
И горестный в сознанье сдвиг.
Сквозь слезы я смотрю на полки
С рядами книг. Любимых книг.
Все то, к чему я так привык.
Но только все это без толку.
И горестный в сознанье сдвиг.
Сквозь слезы я смотрю на полки
С рядами книг. Любимых книг.
Да, вероятно, предвидел. Хотя не представлял себе деталей этого похоронного процесса. Проще с художественной литературой. Раздариваю знакомым, библиотекам, которые неохотно принимают книги из-за отсутствия места. Я их понимаю, поэтому именно сейчас расстаюсь с книгами. А что делать со специ–альной медицинской литературой? Куда деть тридцать восемь фундаментальных томов медицинской –энциклопедии и пять томов дорогого мне военно-медицинского справочника на русском языке? Разве в бумажный мусоросборник… Кому они здесь нужны, да еще на русском языке?
Но — как малая компенсация процесса изымания книг — порой случаются удивительные находки, давно забытые приобретения. Именно в этом причина затянувшегося вступления. Возможно, не совсем согласующегося с тем, о чем собирался рассказать. Хотя кто знает?
Вот присланный в 1994 году из Киева сценарий документального фильма, написанный Виктором Некрасовым. Им поделился со мной Григорий Кипнис после возвращения из Парижа, где пасынок Виктора Платоновича отдал ему архив отчима. Григорий заведовал в Киеве корреспондентским пунктом «Литературной газеты». Невероятно! Все написанное Виктором после 1962 года я читал еще в рукописях, а об этом сценарии не имел представления. К тому же фильм, как выяснилось, должен был снимать мой друг Рафаил Нахманович. Но ни он, ни Виктор Некрасов не обмолвились о сценарии ни словом. Держали от меня в тайне. Не могу подтвердить, что все документально точно описано в приведенном отрывке сценария.
«Поиск другой Елены привел нас на работу к ее знакомому. Он — хирург, работает во 2-й больнице Печерского района. Мы прождали его довольно долго и даже стали уже нервничать. Нас успокаивали:
— Сложная операция. Надо ждать.
— А в чем дело? — спросили мы.
— Привезли парня с ампутированной рукой. Доктор пытается эту руку сейчас пришить. Так, чтобы она была абсолютно полноценной. У него уже было несколько подобных случаев. Правда, после первого он получил выговор. Сказали: а вдруг не вышло бы? Зачем экспериментировать?! А восемнадцатилетняя девушка, которой он сохранил ногу, до сих пор носит по праздникам к нему в больницу охапки цветов.
Доктор вышел. Мы решили долго его не задерживать. Спросили о соседке — оказалось, не та. Спросили об операции.
— А что ж такого? — ответил он. — Такую операцию обязан делать каждый хирург.
— Ну, а выговор? — спросили мы.
— А выговор в конце концов сняли.
Мы попрощались и уехали. Доктор, кстати, оказался бывшим танкистом, дважды горел в танке».
Ну, не совсем так происходило. Это была первая реплантация конечности — не только у меня, но и вообще в мировой медицине. Описал в ее журнале «Хирургия», когда уже четко определились отдаленные результаты. А у девушки задняя группа мышц бедра не была повреждена, обошлось без ампутации. И не навестили меня после операции Вика и Рафа. Придумали.
Ничего я не знал об этом сценарии. Мог бы убрать неточности. Но самое забавное: примерно за час до того, как наткнулся на сценарий, я написал письмо в Киев Якову Махлину, журналисту, бывшему редактору газеты… Дело в том, что Яков свои письма ко мне начинает обращением «Дорогой Мастер»! Без излишней скромности я решил уточнить, в какой именно области я действительно стал мастером. Потому что учился мастерству.
Однокурсники как-то обратили внимание, что на всех наших фотографиях я всегда на заднем плане. Иногда с трудом угадываюсь. А еще коллега по Киеву Игорь после недавнего моего вечера в Русском культурном центре Тель-Авива вспомнил, что на заседаниях Киевского ортопедического общества в течение 26 лет я постоянно сидел на одном и том же месте, в последнем ряду. Если какой-нибудь новичок уже в годы, когда я стал докто–ром медицинских наук, садился на это место, старожилы советовали ему на всякий случай пересесть.
Почему задний план? Объяснить не могу. Так получается. Вероятно, осознаю, насколько меньше дал, чем получил.
Часто общаюсь по скайпу с пациентом с западного побережья США. Он показывает мне свою кисть. Его отлично прооперировали по поводу дюпюитреновской контрактуры. В очередной раз даю ему установку на лечение в течение следующей недели, хотя, к сожалению, иногда не совпадаю с рекомендациями оперировавшего американского ортопеда. Разумеется, разногласие мной оформляется весьма деликатно. Тем более, что американский ортопед — явно хороший врач. Просто он еще не дожил до моего возраста, то есть не успел накопить совершенных ошибок.
В шестидесятых годах (увы, прошлого века) ко мне обратился мой однокурсник, главный врач больницы в Бельцах (Молдавия). У первого секретаря Бельцкого райкома партии — дюпюитреновская контрактура. Миша попросил меня осмотреть пациента и прооперировать. Осмотрел. Случай нелегкий. Положить больного в нашу больницу на Козловке невозможно. Даже киевлянина, жителя не Печерского района, госпитализировать тут проблема. Отказать сокурснику? Об этом не могло быть и речи.
Осматривал секретаря в поликлинике на Институтской улице. Представьте себе хирургический кабинет этой поликлиники… Никакого специального оборудования. Не специального — тоже. Никого, кроме сестры и меня. Не помню уже, сколько времени смотрел на кисть «молдавского господаря», намечая, под какими углами сделать разрезы, чтобы потом, когда распрямится кисть, удалось зашить рану. Короче, приступил к операции в амбулаторных условиях.
В какой-то момент отворилась дверь, в кабинет заглянул доктор Квартин. Вероятно, кого-то искал.
Тут я должен прерваться, чтобы представить доктора Квартина. Я работал вместе с его младшим братом Юрием. Как и все остальные хирурги нашего отделения, оба брата прошли войну в медсанбатах. Имени старшего брата не помню. И мне, и Юрию было далеко до него. Он — главный врач Первой Печерской больницы. Но главное не в административной должности. Он был действительно выдающимся хирургом. Вдобавок считал, что подобных ему хирургов в Киеве нет и быть не может.
Доктор Квартин уже повернулся спиной, но, увидев, что происходит нечто необычное, закрыл за собой дверь изнутри. До самого конца операции, до момента наложения повязки, стоял за моей спиной, не проронив ни звука. Операция оказалась невероятно сложной. Кожу на патологически согнутой ладони я разрезал наподобие большой буквы «зет». Ее предстояло деликатно отпрепарировать. Затем, если это вообще возможно, еще более деликатно и осторожно, чтобы не повредить сухожилия сгибателей пальцев, убрать перерожденный ладонный апоневроз. Затем…
Затем перестану морочить вам голову. Зашил. Наложил повязку. Наложил гипс. И тут услышал приглушенный голос доктора Квартина:
— Мастер! Оказывается, то, что Юра рассказывал мне о вас, не легенда. В поликлинике, без ассистента, фактически без инструментов, без стерильного халата, с больным, сидящим на стуле, прооперировать такую дюпюитреновскую контрактуру! Ваше счастье, что вы не в моей больнице. Я за такой кунц погнал бы вас к чертовой матери! А через неделю приполз бы на пузе пригласить работать у меня на самых лучших условиях. Мастер!
Доктор Квартин вышел, не пожелав выслушать моих объяснений.
Кстати, «молдавский господарь», когда через три недели я снял гипсовую повязку, вручил мне 4 (четыре!) бутылки марочного молдавского коньяка. Который по закону — не коньяк, а бренди. Но независимо от названия пился с удовольствием. А вы говорите — мастер…
Ох, как я трудился, прежде чем заслужил похвалу от самого Квартина! Начало начал — техника оперативных вмешательств. Я разрабатывал кисти рук после ранения, чтобы с точностью до долей миллиметра они выполняли команды мозга. Плюс прочнейшее знание анатомии, которое, разумеется, не ограничивалось многочасовым изучением учебников и атласов, а сопровождалось бесконечным препарированием трупов. О знании предмета, и главное — о мышлении врача, я уже не говорю. Как трудно и как медленно приобретался этот капитал!
Но мои пробы пера в прозе и в стихах назвать мастерством! Не уверен, что память о них продержится месяцы. А высокая оценка моей основной работы, которой отдавал всего себя, живет уже десятилетиями.
Телефонный звонок из штата Орегон:
— Здравствуйте, дорогой Ион Лазаревич. Вас беспокоит пациент, которого пятьдесят лет тому назад вы про–оперировали по поводу срединной кисты шеи. Я узнал ваш адрес в Интернете. Я ведь так вам благо–дарен! Так благодарен!
— Боря! Это ты?
— Вы меня помните? Даже мое имя? — удивляется шестидесятилетний (по моим подсчетам) мальчик Боря.
Чему удивляться? Как можно не запомнить такого пациента? Его, мальчика десяти лет, привели ко мне со срединной кистой шеи, рецидивировавшей после семи операций. Кто-то посоветовал родителям обратиться ко мне.
— Но ведь он ортопед, а это операция, не имеющая ничего общего с ортопедией.
— Он оперирует все!
В ту пору заведовал отделением больницы замечательный хирург, профессор Борис Михайлович Городинский. В 1913 году он окончил медицинский факультет Киевского университета имени Св. Владимира. Опыта ему было не занимать. Увидев, как я осматриваю мальчика, и зная его анамнез, профессор мрачно изрек:
— Ион, отойдите от зла и сотворите благо. Рецидив после семи операций… Учтите, что среди семи оперировавших его хирургов были вовсе неплохие.
— Борис Михайлович, мне понятна причина рецидивов. Ни один из этих хирургов, по-видимому, не знал истинной толщины хряща, из-за чего не решался удалить источник кисты.
Я оказался прав. После моей операции рецидив не возник. Все просто. Не надо хирургам лениться препарировать трупы.
Благодарственные письма по почте, традиционной и электронной. Телефонные звонки. Вот она — память. Уже привык. Но иногда случаются удивительные совпадения. Одно из них подвигло меня взяться за этот рассказ. Вернее, ускорило.
В свежем журнале прочитал очень добрый некролог о необычном человеке. С ним я имел счастье и честь быть знакомым. Тут же, в благодарность отличному автору (которого ранее оценил, читая его умные профессиональные эссе), написал отзыв. Не успел окончить, как позвонила незнакомая женщина из Иерусалима.
Она представилась, напомнила, как родители привели ко мне отчаявшуюся восемнадцатилетнюю девушку. Она мечтала стать пианисткой. А врачи заявили, что заболевание ее руки неизлечимо и что она в том возрасте, когда довольно просто подумать о другой профессии.
— Вы подарили мне сорок шесть лет любимого труда!
К сожалению, вспомнить эту пациентку не мог. Довелось лечить много сотен музыкантов со всего Советского Союза. И случай, по-видимому, не был из ряда вон выходящим. Выяснилось, что она — ученица ученицы Якова Флиера, который тоже был моим пациентом. Но представьте мое удивление, когда я узнал, что пианистка — жена автора некролога, на который я только что написал отзыв.
Добрые слова по поводу моего мастерства в медицине иногда помогают мне надеяться, что все сделанное добросовестным, старательным врачом в какой-то мере послужит компенсацией за грехи в профессии. Может быть, даже за другие грехи. И, возможно, каждая книга, которую я отрываю от своего сердца, — тоже крупица покаяния.
4.12.2011 г.