Інформація призначена тільки для фахівців сфери охорони здоров'я, осіб,
які мають вищу або середню спеціальну медичну освіту.

Підтвердіть, що Ви є фахівцем у сфері охорони здоров'я.

Газета «Новости медицины и фармации» №12 (700), 2019

Вернуться к номеру

Посвящено друзьям

Как-то в разговоре Ион Лазаревич сказал: «В 1951 году Черновицкий медицинский институт выбросил в свет 302 своих питомца, среди которых — 200 дочерей и сыновей (не все, разумеется, любимые) и 102 пасынка». Современному читателю надо бы втолковать, что к чему. В 1951 году страну сотрясала антисемитская кампания, подогретая «делом врачей-отравителей». С той поры никогда больше мединституты не выпускали из своих стен столько «пасынков» — лиц «не той национальности», –евреев по происхождению. Тем, кто успел получить дипломы, пришлось несладко. Даже после смерти Сталина им было трудно найти работу в городе, а уж «остепеняться» в науке — того сложнее.

Однако большинство отверженных страной «пасынков» — большей частью бывших фронтовиков — –добились признания среди истинных профессионалов. И высоко–поставленных должностных лиц, заботящихся о своём здоровье. Ну а что именно эти квалифицированные специалисты оказались в конце жизни в Израиле, тоже понятно. Обиды и унижения, преследовавшие с первых шагов на медицинском поприще, саднили, лишали покоя, заставляли задуматься о будущем детей.

Эмиграция после хельсинкских послаблений случилась глубоко потом — в семидесятых-восьмидесятых годах. А пока каждые пять лет в июне (ох уж эти пятилетки, въевшиеся в кровь) выпускники 51-го года слетались и съезжались в Черновцы и поручали открыть торжественное собрание своему коллеге — Иону Дегену. Самому знаменитому среди них поэту — по совместительству. Тому самому студенту, который умудрился получить «отлично» на зачёте по гинекологии. Профессор такой отметкой в матрикуле оценил его шуточную поэму –«Эмбрионада».

Автор до седых волос не считал себя поэтом. Профессором-ортопедом — другое дело. Пока такой знаток, как Евгений Евтушенко, не возвёл в ранг гениальных стихи Иона Дегена, написанные им в восемнадцать-девятнадцать лет, в перерывах между боями.

Пользоваться стихотворной формой по торжественным и не торжественным дням — такая традиция зародилась ещё до войны. Создатель популярных текстов на музыку Дунаевского профессиональный поэт Лебедев-Кумач свои речи на сессии Верховного Совета Союза расцвечивал рифмами. Упомянутая «Эмбрионада» Дегена была –написана примерно в те же годы, что и поэма Твардовского «Тёркин на том свете». Общество отторгало славословия в адрес «отца и учителя». Появление «несерьёзных» произведений стало ответом на невысказанный социальный заказ.

Выпускники 1951 года впервые собрались вместе в 1956-м, «оттепельном» году. И потом собирались ещё десять раз, вплоть до 2006 года. К сожалению, не все речи Дегена сохранились полностью, а посвящения к десятилетию и пятнадцатилетию окончания института вообще канули в Лету. Тем не менее и в усечённом виде получила отображение жизнь целого поколения врачей. Этакая «летопись боя» — воспользуемся определением профессионального поэта.

Сам Ион Лазаревич Деген свои «юбилейные речи» считал чем-то не стоящим внимания, не имеющим никакого отношения к поэзии. Не будем спорить, но что это впечатляющие документы времени — точно. И свидетельство верности клятве Гиппократа.

Яков МАХЛИН, журналист


Ион ДЕГЕН

«На нашем докторском халате – ни одного позорного пятна...»

Прошло пять лет, по–разному тяжёлых.
О достиженьях даже пусть приврут.
Но всё равно и в городах, и в сёлах
Небесполезен был наш скромный труд.
И нет таких, кто может грязной лапой
Скрести карман доверчивых больных.
И, в общем, все мы — чудо–эскулапы
(Быть может, лишь в глазах своих родных).
Сегодня здесь мы снова вместе с теми,
Кто словно чисто созданный кристалл,
Кто чёрный хлеб по карточной системе
Изысканнейшей пищею считал,
Кто грыз латынь с трудом, за словом слово,
Кто в анатомке насквозь промерзал,
Кто дураком считал Я.П. Склярова*,
А Калину* хвалить не уставал.
Прошло пять лет. Мы чуточку жалеем,
Что годы так безудержно бегут.
Но на одном из наших юбилеев
В две тыщи первом, скажемте, году
 
Мы встретимся, как любящие братья,
Счастливые, что наша жизнь чиста,
Что нет на нашем докторском халате
Ни одного позорного пятна.
Что говорит о нас народ с любовью,
Что славен выпуск «ПЯТЬДЕСЯТ ОДИН»!
Да здравствует врачебное сословье
И молодость до старческих седин!

****************************************

Нас в мир спихнула альма–матер.
Летят года, в ушах свистя.
И вот мы вместе, как когда–то.
Всего лишь двадцать лет спустя.
А седина к лицу мужчине,
Округлость женщине идёт.
Беда, когда в уме — морщины
И совесть жиром заплывёт.
Беда, коль подлость изувечит,
Коль честь — абстракция, пустяк.
Беда, когда плюёшь на встречу
С друзьями двадцать лет спустя.
Мы были чуточку моложе.
Мы выжили войне назло,
И, в общем, можно подытожить,
Что нам чертовски повезло.
Был в институт приём свободней,
Нач. кадров — менее суров.
И был повыше, чем сегодня,
Процент профессорских умов…
Какие у хирургов руки!
А психиатры как умны!
Конечно, не было б науки,
Не появись на свете мы!
В военно–медицинской сфере,
Достигшей бешеных высот,
Наш курс представил офицеров —
Сплошных полковников и под.
Мы начинали в этом зале
Свои учёные труды.
Мы здесь к сиденьям примерзали
И доходили без еды.
Всех наших знаний здесь истоки,
Здесь из чистейших родников
Черпались молодые соки —
Основа старых коньяков.
Пусть нам сопутствуют успехи,
Пусть не устанем мы идти!
А юбилеи — это вехи,
Итог счастливого пути.

****************************************

Грустней и малолюдней встречи,
Хоть ярче этих встреч накал.
Иных уж нет, а те — далече,
Как некогда поэт сказал.
А нам так дорого общенье.
Так нужен рядом добрый друг.
И телеграфному общенью
Мы предпочтём пожатье рук.
Не те, увы, сегодня дозы.
(Я говорю не про кефир.)
Запретов и диеты проза
За нами приплелась на пир.
А что душа? Ведь не грешны мы.
Всегда на гребне, на волне.
И с мелочишками смешными
Давно в расчёте мы вполне.
Какой–то Мендель… В самом деле,
В петлю его или на дно!
Чего там думать? Нам велели,
И мы ругали заодно.
Что кругозор наш этим сужен —
Ну так и что? И ни хрена!
Клистир всегда народу нужен –
Есть или нету ДНК.
Но в память врезалось. И слишком.
И мы не смеем забывать:
Безграмотный агрономишко
Мешал и нам врачами стать…
Измерить жизнь ужасно сложно,
Но математика сильна.
И дробью выразить возможно
Персону и её дела.
В числитель — твой поступок смелый,
И теплоту, и доброту.
А всё, что ты плохого сделал, —
Вниз, в знаменатель, под черту…
А как везло с учителями!
Каких людей мы в них нашли!
Как будто земскими полями
К больным за ними ночью шли…

****************************************

Тридцатка. Стар определённо.
И взвод, и класс — число людей.
На румбы компас разделённый.
И месяц в среднем тридцать дней.
Тридцатилетьями, как пишут,
История полным–полна.
То ль было тридцать лет затишья,
То ль тридцать лет была война.
Бальзак в безбрежном женском море
Открыл тридцатилетний цвет.
Дюма накинул мушкетёру
Суммарно тоже тридцать лет.
И за предательство — не слитки,
А тридцать проклятых монет.
Тридцатилетние напитки.
Дипломам нашим — тридцать лет.
…Да, не хватает нам чего–то.
Набора штатных стукачей.
Не достаёт Доски почёта —
Мечты всех дней и всех ночей.
А благодарность по приказу?
Парил я, гордый, как орёл.
Хоть, правда, за неё ни разу
Я ничего не приобрёл.
Родные аббревиатуры!
Как жить без вас, родимых? Без
ОВИРа, КГБ, ГлавПУРа
И без ЦК КПСС?
И без агиток на экране?
Без чувства, что всегда должны?
Без партсобраний, профсобраний?
Без ежечасной липкой лжи?

****************************************

На юбилей родные лица
В июньский день сошлись опять.
Уже не двадцать и не тридцать,
А, слава Богу, тридцать пять.
Зато прибавилось уменья.
Солидней опыта багаж.
И новомодные теченья
Нас не приводят сразу в раж.

****************************************

Те, что недавно нас встречали,
Кто помнит юными нас, те
Меня по палке лишь узнали,
По шраму и по хромоте.
Мы все слегка взрослее стали,
С шеренгой внучек и внучат.
И олимпийские медали
Нам в Барселоне не вручат.
Но всё же кое–что осталось
От той студенческой поры.
Не одолела нас усталость.
И кто сказал, что мы стары?
Яснее счёт хитросплетений.
Мы узнаём и что, и как.
Менакер — вовсе он не Сеня,
Он от рождения Ицхак.
И мы, конечно, сожалеем,
Что поздно, взяв жену и дочь,
Стал Замихлевский вновь евреем,
Забросив русский паспорт прочь.

___________________________________________
* Фамилии преподавателей.
 



Вернуться к номеру