Газета «Новости медицины и фармации» №14 (737), 2020

Средневековая эпоха в Западной Европе ознаменовалась не только двумя пандемиями чумы, буквально потрясшими весь средневековый мир и уничтожившими почти треть населения Европы, не только эпидемиями проказы, ставшими вообще одним из отличительных знаков данной эпохи, но и необыкновенными, доселе невиданными пандемиями весьма необычных и странных нервно-психических расстройств, оказавших влияние на все без исключения сферы жизни средневекового общества. Так, «кроме страшных эпидемических болезней, уносивших в Средние века бесчисленное количество жертв, много страдало население тогдашних городов и деревень от своеобразных вспышек религиозного экстаза. Крайнее религиозное воодушевление, выражавшееся в диких, необыкновенных проявлениях, иногда охватывало народные массы» [11, с. 86]. Среди этих необычных расстройств психики, аналогии которым мы не находим в другие эпохи, мы можем выделить несколько основных.

Первое появление этого необычного массового заболевания или психоза относится к 1021 году, когда в монастыре в Дессау во время совершаемого священником Рупрехтом в ночь на Рождество служения присутствовавшие на нем крестьяне пустились в зловещий неописуемый пляс. Эти танцы напоминали беспорядочные конвульсивные движения [2, с. 129]. В 1278 году в Утрехте на Мозельском мосту в странный пляс ударилось такое количество людей, что обрушился сам мост. Летом 1374 года из Аахена отправилась целая толпа мужчин и женщин, постоянно пляшущих и кричащих и в таком состоянии заходивших в церкви, где продолжали свои пляски, находясь в состоянии полного исступления. Причем останавливались они только тогда, когда падали в изнеможении. Люди при этом уверяли, что они стоят в потоке крови, тонут в бездне своих грехов, что и вынуждает их прыгать так высоко. Вскоре эта болезнь охватила многочисленные города Европы. К примеру, только в Кельне насчитывалось 500 таких больных, в Меце — 1000 и несколько сотен больных в Страсбурге [15, ч. 2, с. 510-511].

Кстати, из Страсбурга их отправили на лечение в часовню св. Витта города Цаберна, откуда и пошло название этого необычного состояния — пляска св. Витта. Внешне оно чем-то напоминало заболевание, известное сегодня под названием хореи, но, в отличие от него, носило массовый характер и не имело всех других как патогенетических, так и клинических его проявлений. Примечательно, что начало вспышек этого заболевания всегда отмечалось тогда, когда средневековая церковь совершала особые призывы к покаянию и, главное, внедряла особые практики для покаяния [15, ч. 2, с. 510-511].

Что это были за практики, мы рассмотрим чуть ниже, когда познакомимся с другими проявлениями необычных нервно-психических расстройств эпохи Средневековья.

Данный вид массовых психических расстройств, получивший широчайшее распространение в XIV–XVI веках в Германии, Италии, Нидерландах, был обусловлен навязчивой идеей возможного или уже случившегося укуса пауком тарантулом, от смертельного исхода которого якобы мог охранить только особый, специально созданный для этого танец — тарантелла. Свое название танец получил от имени паука, а тот, в свою очередь, — от названия итальянской провинции Таранто, где этих пауков встречалось особенно много. Начиная танцевать тарантеллу, люди впадали в неистовство, затем видели галлюцинации, что сменялось судорогами, за которыми следовала частичная или полная амнезия. Причем в пляс люди пускались даже помимо своей воли.

Как и в случае с пляской св. Витта, тарантизм до сих пор необъясним с медицинской точки зрения.

Данный вид психического расстройства представлял собой веру в возможность превращения человека в того или иного зверя, как правило, волка или кошку. Он был известен и в античное время, но никогда не имел такого распространения, как в Средневековье. Тогда же была распространена молва о том, что с помощью особой мази можно обрести способность превращаться в волка. Люди натирались такой мазью, похищали детей, затем съедали их и, отловив волчиц, совокуплялись с ними [2, 13].

В Средневековье эта болезнь «людей-оборотней» приобретает характер почти эпидемии [15, ч. 2, с. 512].

Особое место среди психических заболеваний эпохи Средневековья занимают массовые детские психозы, возникающие опять-таки на религиозной или, точнее, суеверной почве [15, ч. 2, с. 511-512].

Фанатичный экзальтированный энтузиазм, охвативший общество в период крестовых походов, коснулся и детей. Под влиянием церкви «по деревням и местечкам распространилась вздорная мысль, что невинные дети сумеют скорее добиться от Всевышнего той милости, которая никак не давалась в жадные руки взрослых грешников» [10, с. 204].

«Во Франции и Германии это настроение вызвало прежде всего очень печальную неурядицу. В июне 1212 года в одной деревне близ Вандома явился мальчик-пастух по имени Стефан, который объявил, что он посланец Бога и призван стать предводителем и снова завоевать христианам Обетованную землю; море должно было высохнуть пред войском духовного Израиля. Он прошел по всей стране и везде вызывал бурное воодушевление своими речами, а также и чудесами, которые он совершал на глазах тысячи очевидцев. Вскоре во многих местностях появились мальчики в качестве крестовых проповедников. Они собирали вокруг себя целые толпы единомышленников и вели их со знаменами, крестами и торжественными песнями к чудесному мальчику Стефану. Если кто спрашивал молодых безумцев, куда же они идут, то получал в ответ, что они отправляются за море к Богу. Их родители, которые хотели удержать мальчиков от их предприятия, ничего не могли сделать, тем более что народная масса ждала от этого крестового похода великих дел и резко порицала тех, кто думал иначе, за то что они не понимали веяния Святого Духа в детях, которые уже одной своею непорочностью казались призванными снова возвратить Святой Гроб, потерянный из-за греховности их предков. Наконец, король Франции попробовал подавить эту бессмыслицу, серьезно приказав юным глупцам вернуться домой. Часть их последовала этому приказу, но большинство не обратило на него внимания, и скоро в это фантастическое предприятие были вовлечены и взрослые. К нему пристали священники, ремесленники и крестьяне, но вместе с ними также воры и преступники, которым хотелось бы оставить родину, наконец, даже женщины и девушки. Поход возрастал все сильнее; во главе его был мальчик-пастух на колеснице, увешанной коврами, окруженный телохранителями, а за ним до 30 000 пилигримов и пилигримок. Когда толпа достигла Марселя, то два торговца рабами, как говорят, вызвались перевезти в Сирию этих «поборников Христа» за «воздаяние Божие». Они отплыли на семи кораблях, два из них потерпели крушение при острове Сан-Пьетро близ Сардинии, а пять остальных привели в Египет и продали там пилигримов как рабов» [17, с. 366-367]. Главе и вдохновителю этого движения пастушку Стефану было всего 12 лет! [31, т. 5, с. 167].

Вскоре в Германии повторился подобный массовый пример психоза детей на религиозной почве, когда 20 тыс. мальчиков и девочек, несмотря на мольбы родителей, оставив свои семьи, без пропитания и теплой одежды двинулись из Германии на Восток, но вскоре погибли и умерли от голода большей частью во время перехода через Альпы [17, с. 368]. Во главе этого движения стоял десятилетний мальчик Николай [31, т. 5, с. 167].

Этот детский религиозный психоз был спровоцирован духовенством умышленно. Причем здесь был не только фанатизм, но и расчет, так как огромная партия детей была продана на Восток, а посредниками в работорговле выступали итальянцы — венецианцы. Так фанатизм одних приносил доходы другим [31, т. 5, с. 168].

Потом это движение детей будет использовано папством и в новых призывах, обращенных уже к взрослому населению Европы, вновь двинуться на Восток. Папа Иннокентий III писал о детском крестовом походе: «Они пристыдили нас. Они устремились в путь ради возвращения Святой земли, а мы спим» [31, т. 5, с. 168].

Крупнейший историк медицины профессор С.Г. Ковнер писал: «Детские крестовые походы XIII века, несомненно, историко-патологическое явление, вид помешательства, вызванный к жизни религиозным воздействием на детское воображение, хотя для целей, вовсе не религиозных» [15, ч. 2, с. 512].

Одной из самых странных и одновременно самых жестоких в своей дикости страниц эпохи Средних веков являются уголовные и гражданские процессы против животных, первые из которых относятся к XII веку, но наивысшее распространение получают в XV–XVI веках, как и другие психические пандемии. «Сущность этих процессов заключается в том, что животные рассматриваются как вполне сознательные существа, сознающие то, что они делают, и обязанные поэтому ответствовать, подобно людям, на основании общих законов за всякое совершенное ими преступление и за всякий причиненный ими имущественный вред. Животные-подсудимые привлекаются к уголовной ответственности, они подвергаются допросу, их обвиняет прокурор и защищает защитник, они судятся и осуждаются на основании законов» [12, с. 5]. Животных в целях дознания подвергали пыткам и при этом их крики расценивали как признание своей вины [12, с. 10]. Животных подвергали казням через повешение, через побитие камнями, четвертование или сожжение на костре [12, с. 10, 11]. Казни животных, так же как и еретиков, проходили открыто в присутствии народа на городской площади под звон колоколов [12, с. 11].

«Эти процессы против животных и сопровождающее их отлучение от церкви были связаны со средневековой демонологией и верой в оборотней. Существовало убеждение, что дьявол охотно и чаще всего принимает вид животного: сам принимает вид какого-либо животного, чтобы вредить, и также обращает в животных людей, в которых он поселился или которые вступили с ним в связь. Эти оборотни бегали по деревням, пожирая детей и домашних животных. Еще св. Августин сообщает, что в его время были некоторые трактирщики, которые давали своим посетителям какие-то снадобья в сыре и таким образом превращали их в животных. Также Фома Аквинат утверждал эту же возможность. На этом основании против животных делались заклинания. Этими воззрениями средневековых людей объясняется распространение на животных светских наказаний и церковных отлучений» [12, с. 52-53]. Особенно много в Средние века сжигали кошек, которых считали животными, в которых наиболее часто вселяются демоны. Кстати, с массовым истреблением кошек связано засилье в средневековых городах мышей и крыс, являвшихся переносчиками очень многих заболеваний, и в первую очередь чумы.

Но среди психических эпидемий Средневековья на первом месте стоит, безусловно, охота на ведьм. Вся эпоха Средневековья пронизана оккультизмом. Причем церковь не столько боролась с ним (кстати, и методы этой борьбы, как мы увидим ниже, были весьма своеобразны), сколько поднимала в глазах людей его авторитет и силу. «Вероятно, в истории человечества нет главы более отталкивающей, чем та, где рассказывается о дикой вере в колдовство и о безжалостных наказаниях за него в Западной Европе в век перед началом Реформации и последующее время. Во второй половине XIV века церковь и общество панически устрашились ведьм, и христианский мир вдруг мгновенно наполнился одержимыми, подчиняющимися непреодолимому влиянию сатаны. Эта мания из Рима и Испании распространилась в Бремен и Шотландию. Папы, юристы, врачи и деятели церкви всех уровней призывали к репрессивным мерам против ведьм, а протестовали в Средние века только жертвы, подвергаемые пыткам и погибающие на костре» [31, т. 6, с. 327].

Ведущий богослов средневековой церкви Фома Аквинский прямо писал «о сожительстве людей с бесами как о реальности, а также утверждал, будто старухи взглядом могут передать молодым некое злое влияние» [31, т. 6, с. 329].

По благословению папы пишутся целые трактаты об общении людей с бесами и о методах выявления этого. Так, в 1486 году монахами-доминиканцами инквизиторами Генрихом Инститорисом и Якобом Шпренгером, занимавшими видное место в ордене и в Кельнском университете, на основании буллы папы Иннокентия Восьмого создается труд «Молот ведьм» [32], в котором авторы подробнейшим образом раскрывают виды колдовства и методы по обнаружению ведьм [31, т. 6, с. 330-332]. Эта книга была по праву названа «самым мощным орудием суеверия, когда-либо созданным людьми».

«Из всех разделов этого учебника особо печальной славой пользуется оценка, которую авторы дают женщинам. Если кто-то еще считает, что безбрачие — верный пусть к чистоте мыслей, пусть прочитает, что говорят о женщине и браке эти средневековые авторы, священники и монахи, сами соблюдавшие целибат и, предположительно, хранившие целомудрие. Их нечестивые выражения свидетельствуют о греховности помыслов и речей. В самом заглавии, Malleus maleficarит, используется слово женского рода «ведьма», потому что, по мнению авторов, именно женщины особо тяготеют к одержимости и ко вступлению в отношения с бесами. Мнение авторов резко контрастирует с современным представлением о религиозности женщин. Они даже производят слово femina, «женщина», от fe и minus, то есть fides minus, «меньшая в вере». Они заявляют, что слезы, обман и коварство — сама суть женской натуры. Женщина обманывает, так как она сотворена из ребра Адама, а оно было изогнуто.

Длинная глава посвящена доказательству того, что женщина хуже мужчины. Ее союз с бесами описывается с явным удовольствием. В древние времена, утверждают авторы, сожительство с бесами происходило против воли женщины, но теперь оно происходит с ее полного согласия и даже при пылком желании с ее стороны. Авторы благодарят Бога за то, что они мужчины. Немногие представители их пола, говорят они, соглашаются на столь непристойные отношения с бесами — в пропорции один мужчина на десять женщин» [31, т. 6, с. 327]. Вот что дословно пишут эти инквизиторы о женщинах: «Женщина скверна по своей природе… почти все государства были разрушены из-за женщин… из-за ненасытности женщин к плотским наслаждениям человеческая жизнь подвержена неисчислимому вреду… женщина — скрытый, льстивый враг… По природе женщина лжива. Их сердце тенета, т.е. неизмерима злоба, господствующая в их сердце» [33, с. 124-126].

Поводом для заключения «ведьм» под стражу могли служить следующие примеры: «Дурно ославленная старуха, поссорившись с соседом, посулила ему, что так ему это не пройдет, и у соседа вскоре пала скотина» — достаточный повод для возбуждения против старухи уголовного преследования. «Две дурно ославленные старухи после сильного градобития между собою толковали: да, это, может, еще не последний град; может, будет и еще хуже» — следователь считает необходимым заключить старух в тюрьму» [28, с. 9].

Часто для подозрения в сношениях с дьяволом было достаточно следующего. «Такого-то соседа обыватели заподозрили в сношениях с нечистым потому, что у него «уж очень подходящий для этого цвет лица»; другого потому, что он все ходит скучный; третьего потому, что у него в доме постоянно случаются несчастья и дети хворают какими-то странными болезнями; четвертого, напротив, потому, что все ему уж чересчур удается. Один вводил своих соседей в соблазн тем, что никогда в жизни не носил четок, другой, напротив, казался подозрительным, несмотря на то что он очень прилежно посещал церковь: «Кабы в церкви было дело! В церковь-то ходят все ведьмы» [28, с. 11-12].

«Во многих местах дошло до того, что богобоязненные христиане перестают ходить на богослужение, прячут свои четки и боятся проявлять свое благочестие, чтобы не показаться набожнее других, ибо кто этого не остерегается, на того возводится обвинение в ведовстве. В некоторых местах сами священники не смеют совершать таинство Преосуществления каждый день. Если же они это и делают, то потихоньку, так как иначе их тоже легко заподозривают в ведовстве» [28, с. 12].

Создается даже классификация ведьм. «Одни в своих преступных деяниях пользуются естественными средствами, как яды; другие знают магические слова и знаки; третьи, как люди, занимающиеся некромантией, зовут к себе на помощь нечистую силу, но не предаются ей вполне; и, наконец, четвертый вид образует настоящих ведьм, которые отрекаются от Бога и признают своим повелителем сатану» [28, с. 14-15].

Для того чтобы подтвердилось, что данная женщина является ведьмой, было достаточно ее собственного признания, пусть даже и добытого в результате зверских пыток или показаний двух свидетелей [28, с. 15]. При этом инквизиторы писали, что даже при наличии свидетелей обвиняемая обязательно должна сознаться и сама. «По закону никто не может быть присужден к смертной казни, если он сам не сознался в преступлении, хотя бы улики и свидетели и доказывали его еретическую извращенность. О таких обвиняемых и идет здесь речь. Чтобы добиться признания, такая ведьма подвергается пыткам» [33, с. 295].

Понятно, что при такой постановке вопроса любая была обречена быть обвиненной в сношениях с нечистой силой. Еще одним из признаков одержимости было определение якобы запаха серы, шедшего изо рта подозреваемой [2, с. 121].

Итак, «монахи-инквизиторы, заполучив подозреваемую в свои руки, брили все ее тело наголо, и особенно интимные места, так как считалось, что бесы кроются именно там. И после этого приступали к пытке каленым железом, так как считалось, что она самая эффективная по дознанию в одержимости. Считалось, что если несчастная может удержать раскаленное железо в руках и пройти с ним несколько шагов, то она невиновна. Понятно, что таких практически не находилось [32, т. 6, с. 333].

Ведущие юристы того времени прямо писали, что «пытка может быть повторяема неоднократно… Судья тем более вправе пускать против ведьм в ход особенно жестокую пытку, что при них всегда состоит дьявол, помогающий им выдерживать мучения» [28, с. 17]. При этом инквизиторы писали о необходимости дифференцированного «лечения» пытками этих несчастных. Так, инквизиторы Шпренгер и Инститорис вот что пишут об этом: «Как не все болезни лечатся одним и тем же лекарством, а для каждой имеются определенные лекарства, так и не ко всем еретикам и не ко всем подозреваемым в ереси надо подходить одинаково при постановке вопросов, при инквизиции против них и при допросах. В зависимости от секты и личности обвиняемого видоизменяется и форма расследования. Судья, как умный врач, стремящийся отсекать дряхлые и больные члены и отделять паршивых овец от здоровых, должен наперед знать, что обвиняемая зачастую обладает колдовским искусством упорно замалчивать правду при допросах. Сломить это упорство не представляется возможным одним каким-либо средством» [33, с. 299].

При этом эти же инквизиторы рекомендуют своим коллегам, как им самим не испытать на себе силу ведьм: «Судье и заседателям надо обратить внимание и на то, чтобы ведьма к ним не прикасалась, в особенности не дотрагивалась до запястья их рук. Для предохранения себя им во всяком случае надлежит носить у себя на шее соль, освященную в Вербное воскресенье, и освященные же травы, а также воск. Ведь ведьма способна навести порчу не только прикосновением, но и дурным глазом и словом» [33, с. 300]. Как видим, в этих рекомендациях четко прослеживается откровенная магия, которой было пропитано все мышление инквизиторов.

Инквизиторы разрабатывают методы выявления ведьмы в зависимости от ее поведения: «Если обвиняемая вела дурной образ жизни, это, разумеется, доказательство ее связи с дьяволом; если же она была благочестива и вела себя примерно, то ясно, что она притворялась, дабы своим благочестием отвлечь от себя подозрение в связи с дьяволом и в ночных путешествиях на шабаш. Если она обнаруживает страх, то ясно, что она виновна: совесть ее выдает. Если же она, уверенная в своей невиновности, держит себя спокойно, то нет сомнений, что она виновна, ибо ведьмам свойственно лгать с наглым спокойствием. Если она защищается и оправдывается против возводимых на нее обвинений, это свидетельствует о ее виновности; если же в страхе и отчаянии от чудовищности возводимых на нее поклепов она падает духом и молчит, это уже прямое доказательство ее преступности» [28, с. 19-20].

«Если несчастная женщина на пытке от нестерпимых мук вращает глазами, для судей это значит, что она ищет своими глазами своего дьявола; если же она с неподвижными глазами остается напряженной, это значит, что она видит своего дьявола и смотрит на него. Если она находит в себе силу переносить ужасы пытки, это значит, что дьявол ее поддерживает и что необходимо терзать еще сильнее. Если она не выдерживает и под пыткой испускает дух, это значит, что дьявол ее умертвил, дабы она не сделала признаний и не открыла тайны» [28, с. 20].

Другим методом по выявлению одержимости был следующий. Женщину кидали в реку с моста, и если она выплывала, то считалась одержимой и подлежала сожжению, а если тонула в реке, то объявлялось, что одержимой и виновной она не была [23, с. 37].

При этом средневековые церковные юристы лицемерно говорили в ответ тем, которые утверждали, что может быть обвинена невинная в союзе с нечистой силой: «Господь по неизмеримой Своей благости Сам никогда не попустит, чтобы при искоренении ведьм легко могли пострадать невинные» [28, с. 21].

Гонения на так называемых ведьм приобрели широчайший размах. Только в одной Испании было сожжено 30 тысяч женщин [28, с. 26-27, 197].

Всего через год после выхода буллы Иннокентия Восьмого в одной только епархии Комо в Италии был сожжен 41 человек по обвинению в колдовстве. «В Савойе сжигают 80 ведьм, в Тулузе — 40 и почти столько же в Авиньоне. В 1580 году начинается большая эпидемия в Лотарингии, где судья Николай Реми приказывает сжечь более 900 ведьм и колдуний, тогда же Богэ сжигает 600 в Сен-Клу, а де Ланкр — в стране басков. Здесь мы встречаем массу приговоренных к смерти детей, о которых Богэ говорит, что ввиду несовершеннолетия преступников их не следует сжигать живыми, а душить после того, как они почувствуют силу огня» [23, с. 44]. Общее число сожженных по этой статье исчисляется десятками тысяч. В среднем «доминиканцы сжигали более 1000 ведьм в год» [23, с. 43].

Психические помешательства на почве фанатичной веры во всесильное колдовство и изнуряющих религиозных практик охватывают массово и монастыри. «Первая большая эпидемия такого рода произошла в Мадридском монастыре. Почти всегда в монастырях — и главным образом в женских обителях — религиозные обряды и постоянное сосредоточение на чудесном влекли за собой различные нервные расстройства, составляющие в совокупности то, что называлось бесноватостью. Мадридская эпидемия началась в монастыре бенедиктинок, игуменье которого, донне Терезе, тогда исполнилось всего 26 лет. У одной монахини вдруг стали случаться странные конвульсии. У нее внезапно начинались судороги, мертвели и скрючивались руки, изо рта шла пена, все тело изгибалось в дугу наподобие арки, опиравшейся на затылок и пятки. По ночам больная издавала страшные вопли, и под конец ею овладевал бессвязный бред. Несчастная заявила, что в нее вселился демон Перегрино, который не дает ей покоя. Вскоре демоны овладели всеми монахинями, за исключением пяти женщин, причем сама донна Тереза тоже стала жертвой этого недуга. Тогда в обители начались неописуемые сцены: монахини по ночам выли, мяукали и лаяли, заявляя, что они одержимы одним из друзей Перегрино» [23, с. 44-45]. Затем был монастырь Луденских урсулинок, где «в некоторых случаях монахини впадали в каталептическое состояние, в других они переходили в сомнамбулизм и бредили в состоянии полного автоматизма. Они всегда чувствовали в себе присутствие злого духа и, катаясь по земле, произнося бессвязные речи, проклиная Бога, кощунствуя и совершая возмутительные вещи, утверждали, что исполняют его волю» [23, с. 48]. После чего подобные эпидемии пронеслись по десяткам монастырей. Демонам стали присваивать различные имена, создавать различные классификации, что еще более способствовало популяризации демонологии в умах людей.

При этом для подтверждения правильности приговора жертву зверски пытали, вынуждая сознаться. И подавляющее большинство людей, не выдерживая нечеловеческих мучений, сознавались якобы в своем общении с бесами. «В такого рода изобретательности католическое правосудие могло поспорить лишь с китайским» [23, с. 37].

С помощью доносов, в которых люди обвинялись в общении с нечистой силой, доносители сводили с ними счеты, в основном даже бытового плана, присваивали их имущество, часть которого им причиталась, убирали политических конкурентов, мстили за что-то или просто удовлетворяли таким образом зависть к более благополучным. Часто молодых и красивых женщин обвиняли в колдовстве за то, что они отказывались сожительствовать, мстя за их целомудрие. При этом истинной причиной доносов часто было желание мужа избавиться от жены или желание жены извести любовницу мужа [28, с. 32].

До нашего времени дошло письмо к дочери невинно обвиненного, как выяснилось уже после его сожжения, бургомистра Бамберга от 1628 года. Вот что он в нем пишет: «Множество добрых ночей тебе, возлюбленная дочь Вероника. Невинным я попал в темницу, невинным и умру. Ибо тот, кто попадает в тюрьму по обвинению в колдовстве, должен стать колдуном или терпеть пытки, пока сам не выдумает что-нибудь и (да сжалится над ним Бог!) не обвинит в чем-нибудь сам себя. Я расскажу тебе, что со мной делали... Пришел палач и засунул мои пальцы в тиски, связав руки вместе, так что кровь текла из-под ногтей и повсюду, и четыре недели я не мог пошевелить руками, ты видишь это по почерку... Потом они раздели меня, связали руки за спиной и подвесили меня. Я не понимал, где земля, где небо. Они проделывали это восемь раз и снова отпускали меня, так что я ужасно страдал... (Далее он перечисляет признания, которые он вынужден был сделать.)... Теперь, дорогое мое дитя, ты знаешь обо всех моих признаниях, из-за которых я должен умереть. Все это полная ложь. Я вынужден был сказать это из страха перед дыбой, потому что они не перестают пытать человека, пока тот не признается в чем-либо... Дорогое дитя, спрячь это письмо, чтобы люди не нашли его, а то меня будут пытать безжалостно, а тюремщиков обезглавят... Мне понадобилось несколько дней, чтобы написать это, потому что я не владею руками. Прощай, ибо твой отец Иоганн Юний больше не увидит тебя» [31, т. 6, с. 337-338].

«В Валансьене молодая девушка 18 лет, была зарыта живой за колдовство. Крики несчастной были столь ужасны, что палачу сделалось дурно, и он отказался продолжать «работу». Но невозмутимый судья приказал ему закончить дело» [23, с. 41].

Ни должность, ни безупречная жизнь, ни возраст, ни пол не гарантировали человеку защиты от обвинения в колдовстве. И многие, чтобы не быть обвиненными, писали доносы на других, полагая, что этим они свидетельствуют о своей верности церкви. Другие бросались в иную крайность и начинали действительно поклоняться злым силам, надеясь у них найти защиту от «христианской» инквизиции.

Сожжение «ведьм», имущество которых конфисковывалось, приносило громадные доходы [28, с. 32].

Общество было охвачено массовым психозом, связанным с ведьмами. Причем росло как число тех, кто действительно занимался колдовством, так и еще более — число невинно осужденных. В каждой начинали видеть ведьму, а сами женщины изнывали от страха быть уличенными в якобы сношении с нечистой силой.

Что же привело к появлению и небывалому распространению в эпоху Средневековья этих необычных нервно-психических заболеваний? Примечательно, что, как и другие нервно-психические эпидемии Средневековья, «процессы над ведьмами по местному своему распространению замкнуты в строго определенные границы. Они встречаются без всякого изъятия у всех народов, которые в Средние века образовывали единую культурную семью, связанную общей принадлежностью к римско-католической церкви, и только у них одних. Не говоря уже о нехристианских странах, страны, относящиеся к греко-восточной церкви, остались свободны от этой язвы» [28, с. 35].

Поэтому и ответ на вопрос, что же служило причиной появления этих ужасных эпидемий, мы можем найти только в особенностях учения средневековой государственной церкви и функционировании ее институтов.

Аскетические учения средневековой церкви

В Средневековье государственная церковь постепенно и целенаправленно в корне изменяет библейское учение о спасении через веру в Иисуса Христа, учение, провозглашающее, в частности, что для спасения не требуются никакие деньги. Не отвергая открыто учение о спасении по благодати, церковные иерархи заявляли, что благодать может передаваться людям только при посредничестве церкви, священника. В связи с этим ведущий богослов средневековой церкви «в XIII столетии Александр Галес изобрел, а Альберт Великий и Фома Аквинский развили и усовершенствовали знаменитое учение о сокровищнице благодати. По их словам, одной капли крови Христа было достаточно для искупления грехов всего мира, а Он пострадал и умер, вследствие чего остался неисчерпаемый запас благодати, который еще увеличился заслугами святых, так как они совершили гораздо более подвигов, чем было нужно для их личного спасения. Папа, как наместник Христа, вправе произвольно распоряжаться этим открывающим рай запасом» [16, с. 112-113].

Конечно, чтобы церковь дала людям из этой сокровищницы, ее следовало щедро одарить. При этом она сама устанавливала стоимость того или иного количества добрых дел, что и привело к появлению индульгенций.

Одновременно с этим в качестве средств «зарабатывания» спасения средневековая церковь разработала и детальное учение о борьбе с грехом. В этом учении одно из центральных мест занимали посты.

Причем в этом вопросе церковь прямо игнорировала ясное библейское понятие поста как в первую очередь средства для исправления характера. «Почему мы постимся, а Ты не видишь? смиряем души свои, а Ты не знаешь?» — Вот в день поста вашего вы исполняете волю вашу и требуете тяжких трудов от других. Вот вы поститесь для ссор и распрей и для того, чтобы дерзкою рукою бить других; вы не поститесь в это время так, чтобы голос ваш был услышан на высоте. Таков ли тот пост, который Я избрал, день, в который томит человек душу свою, когда гнет голову свою, как тростник, и подстилает под себя рубище и пепел? Это ли назовешь постом и днем, угодным Господу? Вот пост, который Я избрал: разреши оковы неправды, развяжи узы ярма и угнетенных отпусти на свободу, и расторгни всякое ярмо; раздели с голодным хлеб твой и скитающихся бедных введи в дом; когда увидишь нагого, одень его, и от единокровного твоего не укрывайся» (Библия, книга Исайи 58: 3-7).

Средневековая церковь делала акцент на физической стороне поста. Она назначала десятки различных постов, направленных на умерщвление якобы греховной плоти человека. Ибо, взяв в свое вероучение языческий догмат о бессмертии души, государственная церковь провозглашает учение о бессмертной божественной душе и о греховном теле, в котором она томится. И для того, чтобы душа была освобождена от греховных пут, надо умертвить греховное тело. Вопреки библейскому утверждению, что грех зарождается и лелеется в разуме человека, который и толкает его к преступлению, средневековая церковь объявляет источником греха физические органы человека.

Поэтому в Средневековье мы и встречаемся с просто изуверскими практиками самооскопления, самобичевания [31, т. 3, с. 136-137; 16, с. 28, 84-85, 112-113].

Слова Христа о том, что если правая рука твоя соблазняет тебя — отсеки ее, средневековая церковь толкует буквально. И святые столпники — люди, которые в целях борьбы с грехом жили на самых настоящих высоких столбах, не моясь, одеваясь в лохмотья, а многие и калеча себя, справляя здесь же естественные нужды, являют тому яркий пример [16, с. 28, 84-85; 112-113].

Так, «св. Иероним не стриг волос… и постился до того, что глаза его становились мутными, а кожа отвердела, как кремень; св. Макарий 6 месяцев спал в болоте и боролся со страстями тем, что давал свое тело кусать насекомым; св. Пахомий в продолжение 15 лет не спал лежа; св. Авраамий 50 лет не умывался; св. Евпраксия дрожала при мысли о купанье, а св. Симеон 30 лет стоял на столбе, приковав себя к нему цепью, и постоянно отдавал земные поклоны. Один из посетивших его попытался определить их количество, насчитал 1240 подряд и сбился со счету» [16, с. 28].

А ведь это «святое столпничество» было наивысшим примером добродетели в средневековом понимании. Из-за этого же учения о греховности человеческого тела средневековая церковь всячески преследует развитие медицины, и потому средневековые города являют собой страшные примеры антисанитарии. Средневековые жители, включая дворян и монархов, не мылись годами, ибо зачем ублажать греховное тело?

«В XI веке Петр Дамиани создал целую систему покаяния, рассчитанную строго арифметически. Каждому греху по этой системе соответствует известный период покаяния; но так как количество грехов у всякого человека так велико, что для их очищения потребовались бы целые столетия, то набожным людям предоставлялось усиливать количество благочестивых действий.

Так, нормальный год покаяния равнялся для богатых 36, а для бедных 4 талерам или 3000 ударов розгами в сопровождении пения 30 псалмов. Благочестивые люди, жертвуя громадными суммами или нанося себе колоссальное число ударов, усиливали норму. Сам Дамиани в течение года проделывал столетие покаяния, т.е. наносил себе 300 000 ударов и пел 3000 псалмов, а его друг, подвижник Доминик, исполнял такую порцию в 6 дней. Для этого он брал в обе руки по розге и с пением псалмов целыми днями подвергал себя телесному наказанию. Дамиани придавал чрезвычайно важное значение бичеванию. Слова 150-го псалма «хвалите Господа в тимпанах» он комментирует следующим образом: «Так как тимпан — сухая кожа, то, по словам пророка, тот истинно хвалит Господа в тимпанах, кто подвергает (!) бичеванию свое истомленное постом тело». Эта система покаяния пришлась по вкусу, и бичеванию подвергали себя люди всех классов общества, начиная от императора и аристократических дам» [16, с. 84-85].

Плодом учения о греховном теле стало и учение о монастырях, суровые уставы которых приводили к смерти неисчислимое количество послушников, которые не выдерживали нескончаемых постов и ночей бдения, сходя с ума [31, т. 3, с. 119, 127-128].

Воистину, «идеалы монашества — это христианские добродетели, доведенные до крайней степени. Евангелие учит целомудрию, а монах отрицает семью, считает женщину вратами адовыми, сосудом диавола. Семейные привязанности — величайший грех, с монашеской точки зрения. Иероним писал одному молодому человеку, которого семья удерживала от монашества: «Пусть твой маленький племянник обнимает тебя своими ручонками, пусть мать, разорвавши платье, указывает на грудь, которая тебя вскормила, пусть отец перед дверями бросается к твоим ногам — ты оставайся тверд и перешагни через тело отца. В этом случае жестокость — единственная добродетель» [16, с. 27-28].

В связи с этим учением о спасении через умерщвление плоти «в 1260 г. в Перудже начинается движение флагеллантов, которое быстро распространилось по другим городам Италии, а также и за Альпами. Это был странный, почти болезненный взрыв религиозного энтузиазма. Сознание греховности охватило все возрасты и состояния. Мужчины, женщины и даже пятилетние дети, босые, с обнаженными плечами, несмотря на суровую зиму, ходили длинною процессией парами из одной церкви в другую со свечами в руках и с пением покаянных гимнов. Эта толпа грешников, которые то подвергали себя взаимному бичеванию, то с воплями бросались на землю, производила страшное впечатление» [16, с. 112-113].

«Увлекаемые крайним религиозным одушевлением, переходившим в безумие, собирались толпы в несколько сот человек, с красными крестами, со своими знаменами, переходили из города в город, из села в село, посещали церкви, монастыри и кладбища, кидались на землю, заставляли своего предводителя ходить через них, бичевать их до крови.

Они составляли особые братства, с особым предводителем во главе, выбираемым всегда из среды светских лиц. Кто желал вступить в их общество, должен был предварительно исповедаться во всех своих грехах, дать клятву в беспрекословном подчинении вождю, отказаться от всяких житейских удобств и выгод, питаться подаянием. При входе в герберг (в гостиницу, на постоялый двор) и при выходе из него каждый из сочленов должен был прочитать по пяти раз «Богородицу» и «Отче наш». Каждое утро он обязывался читать те же молитвы по 15 раз, кроме того, 5 раз перед завтраком, 5 раз после него и 5 раз ночью. Поднявшись с постели, флагеллант должен был мыть свои руки, стоя на коленях; за столом он не мог произносить ни одного слова. Божба возбранялась. Возбранялась также и военная служба. В положенные дни все постились и подвергали себя бичеванию. Ложась в постель, брат-флагеллант клал туда же с собой и свой бич, чтобы всегда иметь его под рукой.

Представьте себе подобное братство на дороге к какому-либо городу. Оно торжественно направляется к нему в особо установленном порядке, который составился по образцу церковных процессий. Впереди несут зажженные свечи, кресты, дорогие шелковые или бархатные хоругви, увенчанные крестами, с вышитыми изображениями крестов. На их плащах с капюшонами, на груди и на спине нашиты красные кресты, сбоку свешивается наподобие меча бич с тремя узлами и иглами. На шляпах — также кресты. Когда процессия подходила к воротам, запевалы начинали духовный стих. Толпа подхватывала напев, и скоро их пение разносилось по городским улицам. «Совершается, — поют они, — величественное шествие нищих: Сам Христос едет в Иерусалим, в руках Его крест. Помоги нам, Спаситель! Совершается благое шествие нищих. Помоги нам, Господи, Своей Кровью, Которую Ты пролил за нас на кресте и покинул нас, бедствующих!»

При входе их в город на всех церковных башнях начинали звонить в колокола. Первым долгом флагелланты отправлялись в церковь, становились здесь на колени и пели: «Иисус подкреплял Свои силы желчью; падем перед крестом Его». Потом они кидались на пол с распростертыми руками, изображая собой крест, и оставались в этом положении, пока запевала не обращался к ним со словами: «Теперь поднимите ваши руки, чтобы Бог отвратил великую смертность!» Хор три раза повторял этот возглас. Тогда горожане, находившиеся в церкви, зазывали их к себе. Один приглашал к себе 20 человек, другой — 12 или 10, каждый по своему достатку. Спустя некоторое время они выходили на городскую площадь или на кладбище и здесь публично исповедовались в своих грехах. Совершалась эта исповедь совершенно особенным способом. Они снимали с себя верхнюю одежду, подвязывали себе длинные передники, ниспадающие до самой обуви, затем ложились на землю, образуя собой большой круг. Ложились они в разных условных положениях, из которых каждое выражало собой тот или иной грех. Можно было, таким образом, по положению каждого видеть, в каком грехе он каялся. Предводитель начинал после этого обходить круг, шагая через каждого кающегося, касался его своим бичом и приглашал встать и впредь остерегаться греха. Каждый, через которого переходил предводитель, вставал и следовал за ним; шли они поодиночке. Когда последний из них также поднимался с земли, все они устанавливались в круг. Лучшие певцы затягивали духовную песнь, и братья, отделяясь поодиночке от хороводного кольца, обходили его и ожесточенно бичевали себя по спине, на которой выступала кровь. По временам вся эта однообразная церемония прерывалась коленопреклонением и падением на землю с распростертыми руками, а оканчивалась одеванием верхнего платья. Само собой разумеется, что площадь была запружена зрителями. Обыкновенно кто-нибудь из их среды начинал собирать подаяния в пользу братства бичующихся. Между тем зрелище не прекращалось. Один из флагеллантов поднимался на возвышение и читал копию с длинного письма, написанного, по его словам, самим Христом на мраморной доске. Эту мраморную доску принес с неба ангел и положил ее на алтарь св. Петра в Иерусалиме. В письме этом объявлялось всем верующим, что бедствие, ими испытываемое, есть наказание Божие за их грехи, за их неправду, безверие. Христос, говорится в нем, хотел уже совершенно уничтожить всех христиан за то, что они не соблюдают ни Воскресенья, ни Пятницы, между тем как даже иудеи строго чтут свою Субботу. Только по просьбе Пресвятой Девы Марии и ангелов согласился Он отсрочить наказание... Кто исполняет заповеди Божии, чествует Его праздники и удерживается от греха, тому воздаст Христос вечной любовью. Кто не уверует в это письмо или скроет его, того постигнет Божья кара; а кто уверует, и перепишет его, и станет распространять среди других, на дом того человека снизойдет Господнее благословение. Чтению этого письма народ внимал в благоговейном молчании и верил всему. И какие серьезные последствия влекло за собой подобное посещение города странствующими флагеллантами! Когда странники выходили из города с зажженными свечами, в таком же точно порядке, в каком входили в него, при колокольном звоне всех церквей, многих из горожан увлекали они за собой. Торжественно разносилось по улицам пение их: «Господь, Отец наш, Иисус Христос! Ты один только, Господь наш, только Ты можешь прощать нам грехи наши! Отсрочь еще час нашей кончины, продли нашу жизнь, чтобы мы могли оплакивать Твою смерть!» Неудержимо рвались за ними, за выходящими из города, за теми, пение которых замирало вдали, и молодые люди. Матери не могли удержать дочерей своих. Запертые ими, они томились, рыдали и, пользуясь первым случаем, покидали родительский кров. Босые, полуодетые, без денег, без хлеба, они убегали из своего родимого гнезда. Примет радостно горожанин гостей своих, напоит их, накормит, и что же? Ушли они, а с ними ушел и горячо любимый им ребенок. Точно болезнь лютая унесла его.

Да, это дикое исступление флагеллантов, это неотразимое влияние их было также своего рода эпидемией. И немало жертв уносила она. Она собирала их из-под уютного бюргерского крова, из светлой девичьей горницы, собирала их от плуга, с пастбища, собирала даже из-под церковных сводов — служителей церкви. Многие уходили, но возвращались назад немногие, да и те — истерзанные, измученные...» [9, с. 87-92].

Но одновременно с такой вроде бы целенаправленной борьбой с грехом эпоха Средневековья, и в первую очередь сама государственная церковь и монастыри, являли весьма часто, к сожалению, страшный пример морального упадка и извращений [16, с. 70-73; 14, с. 37; 7, с. 140-147; 25, т. 2, с. 354; 18, с. 70, 71, 76, 77], от которых не спасали монастырские стены [25, с. 57]. «В монастырях бок о бок со взрослыми монахами проживало множество совсем маленьких детей. Нет никаких оснований полагать, что они не становились жертвами сексуальной агрессии со стороны старших братьев. При этом мы не встречаем упоминания о педофилии как отдельном грехе. Причина, скорее всего, кроется в специфическом восприятии детства и представлении о детях как о маленьких взрослых» [25, с. 57]. Более того, от дней Средневековья до нас дошли, в частности, стихи аббата монастыря Райхенау Валафрида Стработа, адресованные юному мальчику-клирику Лиутгеру, в которых аббат откровенно выражает свою отнюдь не духовную к нему любовь [25, с. 58]. Совсем недавние скандалы, связанные с массовым растлением малолетних и гомосексуализмом в церкви, лишний раз свидетельствуют о том, к чему ведет это неверное учение о победе над грехом путем умерщвления плоти.

И это неудивительно, ибо на сам источник греха — разум средневековая церковь не обращала внимания. Более того, вместо евангельского учения она питала его своими суеверными учениями и мистикой. Плодом всего этого стало то, что подавляющая часть не только народа, но и даже священников перестала понимать христианское учение в принципе. «Степень внешнего сходства и внутреннего различия между христианской церковью, восторжествовавшей над античным миром, и римско-католической церковью, мирно владычествующей среди явившихся ему на смену варваров, довольно точно определится для нас, если мы перенесемся мыслью в храмы, где совершалось христианское богослужение. На первый взгляд может показаться, будто века не имели над римской церковью никакой силы: в IX и X столетиях, как и в IV или в V, стекавшиеся в храмы духовные ее сыны присутствовали при одинаковых обрядах, внимали тем же словам Писания и молитв, слушали те же церковные песнопения на том же латинском языке. Разница заключалась тут в одном, но зато очень существенном обстоятельстве. Если во времена Константина Великого всякий пришедший в храм помолиться христианин до слова понимал все, что там читалось и пелось, во времена Карла Великого почти никто из собравшихся в храмы верующих не понимал ни одного из тех латинских слов, которые читал и пел священник; да и священник сам по большей части лишь смутно представлял, что, собственно, кроется за этими мудрыми иностранными словами, которые он от лица паствы с таким усердием воссылал к небу. «Молитвы за обедней надо хорошо понимать, а тот, кто не может, тот, по крайней мере, должен знать их на память и отчетливо выговаривать» — вот требования от приходских священников. К умению механически читать латинские литургические книги, к умению петь да к знанию пасхалии и святцев и сводилось тогда все школьное образование рядовых пастырей душ. Народ нисколько не стремился понимать свое богослужение; без понимания совершал перед ним службы и его священник» [28, с. 63-64]. Безграмотность средневековых священников приводила порой к чудовищным ошибкам. Так, «один баварский священник, например, прославился тем, что, путаясь в окончаниях, раздавал пастве благословение не «во имя Отца и Сына» (in nomine Patris et Filii), а во «имя родины и дочери» (in nomine patriae et filiae) [25, c. 149].

Догматы и обряды средневековой церкви

«Умственный облик тогдашней церковной иерархии сразу встает у нас перед глазами, если мы вспомним, что с ее разрешения клирики святили кипяток, куда обвиняемый должен был опустить руку» [28, с. 70].

«Во многих случаях борьба клириков против колдунов являлась не более как борьбой двух магий. Можно с основанием утверждать, что в некоторых отношениях эта борьба ранней средневековой церкви против народного суеверия только способствовала росту зла, которое церковные власти стремились искоренить» [28, с. 70].

И действительно, присмотревшись к догматам и обрядам средневековой государственной церкви, мы увидим в них весьма много откровенно магических элементов.

Это и учение средневековой церкви о том, что во время причастия якобы происходит трансформация хлеба и вина в реальные плоть и кровь Христа. Это и учение о кровоточащих иконах, о вечных муках, это и учение о том, что бесы могут вступать в интимные отношения с людьми и от этого союза могут рождаться дети, и т.д. и т.п. Все это помогало средневековой папской церкви держать общество в рабстве суеверия [28, с. 167]. И профессор Н.В. Сперанский в своей монографии задается вопросом: почему и поныне римская церковь особое почитание таинств, святых, мощей, икон относит в область веры, а не суеверия [28, с. 167]?

Все эти учения базировались на суевериях, которые подкармливала средневековая церковь. Суеверия были во все времена, но никогда не получали такого распространения, как в Средние века [11, с. 113]. Темнота и жестокость всегда идут рука об руку с суевериями. И пример Средневековья нам еще раз подтверждает это. Отобрав у людей Евангелие, лишив их образования, сковав их разум страхом перед инквизицией, закабалив путем феодальных отношений, средневековая церковь дала людям вместо веры суеверие, причем в его самых вопиющих видах.

Так, наравне со слепой верой в силу святой воды, исцеляющую силу икон или мощей порой реликвиями становились самые невероятные вещи и предметы, в частности ногти и фекалии святых! «Иногда реликвии, превращавшиеся в амулеты, могли быть и менее изысканными, но от этого не менее действенными: к примеру, остриженные ногти столпника, как это было в случае с армянином Маро Стилитом, свершавшим свой подвиг столпничества во имя Бога около Амиды в Месопотамии. Случалось, оберегами становились и высушенные фекалии столпника, зашитые в кожаный мешочек. Вообще, все оставшееся от столпников почиталось особенно высоко» [27, т. 2, с. 187].

Иногда можно было самим взять кусочек той или иной реликвии или получить ее в храме. Так, «на гробнице апостола Иоанна Богослова в Эфесе паломникам позволяли собирать священный прах, который, как говорили, появлялся на могиле святого в день его торжества, то есть его праздника» [27, т. 2, с. 74].

При этом «особым почетом ввиду горячей веры в их исцеляющую, спасающую силу пользовались останки святых (кости, волосы и т.д.), любые предметы, освященные ими, одежда, елей и даже пыль, собранная с их гробниц и смешанная с маслом и водой. К примеру, константинопольцы уверяли, что засов прославленных громадных, окованных серебром центральных Царских дверей храма св. Софии, сделанных из чудодейственного дерева ковчега библейского Ноя, если взять его в рот, избавит отравленного человека от яда, который выйдет вместе со слюной и рвотой. Тот же спасительный эффект оказывало масло из лампады при гробе преподобного Феодора Студита. Первомученица Фекла, ученица апостола Павла, излечивала от глазных болезней и слепоты. Для этого годились и вода из ее родника, и елей из лампады у могилы святой, который смешивали с пылью с ее надгробия. Прикосновение руками, плечами или лицом к окованной медью колонне св. Григория в Великой церкви исцеляло от боли в груди. Немудрено, что десятки поколений паломников протерли в меди дыру» [27, т. 2, с. 187].

Самой распространенной формой охранительного оберега были, безусловно, кресты. Примечательно, что только «на рубеже V–VI веков как деталь на рельефах и фресках и как самостоятельное изображение появляется крест, который долгое время напоминал христианам гонения и поэтому изображать его избегали».

«Кресты устанавливали на дорогах, улицах, площадях, перед дверями церквей, в алтарной части храмов, носили на теле и поэтому называли нательным, наперсным, чеканили на монетах, вышивали на одеждах светских лиц и облачениях священнослужителей, наносили на посуду, двери, стены, своды, колонны, драгоценности, ларцы» [27, т. 2, с. 70].

Окончание в следующем номере