Мобильная версия

Газета «Новости медицины и фармации» №16 (743), 2020

Психические эпидемии Средних веков

Авторы: Опарин А.А.
президент Украинской академии истории медицины, д.м.н., профессор, заведующий кафедрой терапии, ревматологии и клинической фармакологии Харьковская медицинская академия последипломного образования, г. Харьков, Украина

Разделы: История медицины

Версия для печати

Окончание. Начало в № 13, 14, 2020

Искусство средневековой церкви

Весьма способствовали культивированию злой силы и многочисленные картины, которыми украшались церкви и на которых были изображены сцены ада, бесы и т.д. «В соборах статуи божеств и святых, пророков соседствуют с причудливыми фигурами людей, бесов, зверей, монстров» [7, с. 47]. Способствовало этому и постоянное запугивание людей злой силой, которая изображалась порой чуть ли не всесильной [28, с. 81].

Астрология

Средневековье, как мы уже указывали, стало временем расцвета оккультизма и астрологии. «Практически все папы и итальянские князья позднего Возрождения имели при себе астрологов или в большей или меньшей степени верили в астрологию — например Сикст IV, Юлий II и Лев X, а также Павел III некоторое время спустя. Юлий II отложил свою коронацию на несколько недель, до 26 ноября 1503 г., так как астролог назвал именно этот день счастливым. Людовико Миланский ждал благоприятных небесных знамений, прежде чем предпринять что-либо серьезное» [31, т. 6, с. 391]. Практически при каждом дворе была официальная должность придворного астролога. А простой люд Средневековья вообще с ужасом внимал различным астрологическим предсказаниям. Средневековая церковь своим почтением и интересом к астрологии способствовала ее авторитету. При этом тех, кто занимался астрономией, государственная церковь всячески преследовала, и пример Г. Галилея тому ярчайшее подтверждение. Преследование астрономии и культ астрологии — очень яркая черта средневековой церкви, говорящая об очень многом.

Средневековая церковная схоластика как «научная база» для магии

Контролируемые папством университеты являли собой рассадники магических и оккультных воззрений [28, с. 101-102].

В монастырских школах изучали и переписывали рецепты любовных напитков, формулы наговоров и средства для отыскания кладов [28, с. 101-102].

Вопросами изучения магии и темной силы весьма усердно занималась средневековая схоластика [28, с. 104-105], что придавало магии уже чуть ли не научный характер.

Обосновывала схоластика и роль темных сил в формировании заболеваний. Так, она учила, что «демонам никак нельзя отказывать в способности проникать в тело и нарушать его физическое благосостояние, а через посредство телесных органов расстраивать и психические функции» [28, с. 113]. Схоластика учила, что возможны интимные отношения женщин с демонами и что от этого союза могут родиться дети [28, с. 112].

Признавала схоластика и возможность полеты женщин-ведьм на шабаши [28, с. 117]. При этом один из ведущих схоластов средневекового папства Фома Аквинский, в отличие от ранних воззрений, уже учил, что простыми методами с демонами не справиться.

«Научная разработка вопроса о волшебстве в высшей школе успела принести свои плоды. Через монахов-проповедников, служивших посредниками между университетами и народной массой, «теория договора» человека с демоном стала знакома самым глухим местностям Европы и вызвала соответствующий прогресс в практике волшебства. «Продажа души черту» из области легенд теперь переходит в очень распространенную операцию. Мы знаем, как разросся образ сатаны к XIV веку — довольно вспомнить Данте или фрески на кладбище в Пизе, — и эта сила манила к себе всех, чье сердце снедалось отчаянием, злобой или страстью» [28, с. 131].

А таких обездоленных, несправедливо гонимых, грабительски обобранных феодалами людей в Средние века было более чем достаточно. Манила связь с неведомой и всесильной силой и амбициозные умы, и сердца, снедаемые завистью или вожделением.

Таким образом, схоластика формировала «научное» обоснование магии и оккультизма, выводя в понимании людей их из русла суеверий.

Церковная средневековая проповедь и магия

Но основным методом популяризации темной силы в самых широких кругах населения служили проповеди францисканских и доминиканских монахов, ставших в XIII веке главным рупором папства. Само появление этих двух монашеских орденов в ту эпоху не было случайным, ибо как раз к этому времени благодаря движению вальденсов люди начинают читать Библию и видеть, как далеко от нее ушло учение папства. Авторитету папства наносило серьезнейший удар и разложившееся духовенство, ставшее в народе притчей во языцех. И потому, создавая эти два ордена, папство преследовало главную цель — восстановить свой пошатнувшийся авторитет, дискредитировать всех несогласных с его учением и утвердить в сознании народа незыблемость своих доктрин, в корне противоречащих учению Библии: о бессмертии души, о поклонении святым и деве Марии, о чистилище и возможности купить за деньги прощение грехов и даже вызволить души грешников из чистилища.

«В этих условиях традиционная проповедь оказывалась неэффективной. За ее обновление и взялись новые нищенствующие ордена» [7, с. 59].

Они разрабатывают принципиально новый метод проповеди, построенный на не сухом и монотонном преподнесении народу папских поучений, а на примерах из жизни, реальных людей, получивших непосредственный опыт, контакт со святыми, Христом, девой Марией или бесами. «Как раз теперь «пример» делается неотъемлемым и одним из центральных компонентов проповеди, несомненно, привлекавшим наибольшее внимание слушателей. «Проповедника называют колоколом Господа» [7, с. 59].

«Примеры» выражают изменившиеся религиозные установки: не пассивное восприятие таинств и присутствие при сакральном ритуале мессы, как в раннем Средневековье, но более непосредственное отношение к Богу, личная связь между ним и верующим. В самом деле, святые, Христос, святая Дева, ангелы являются, собственно, лишь индивидами, и между ними завязывается общение с глазу на глаз. У Богоматери существуют свои любимцы, которых она защищает от нечистой силы и за которых ходатайствует пред своим Сыном, более строгим и непреклонным Судией. «Пример» предполагает диалог между проповедником и верующим. Он предполагает диалог и между верующим и божеством [7, с. 59], направляемый, конечно, умелыми проповедниками.

Ведь «не следует упускать из виду, что проповедь нищенствующих монахов происходила в обстановке нарастания и все более широкого распространения ересей, которые отрицали кардинальные принципы католицизма, и прежде всего авторитет церкви. О том, насколько ересь тревожила церковь, свидетельствует и то, какое внимание уделено ей в примерах» [7, с. 59-60].

«Проповедники из новых орденов были опытными социальными манипуляторами. Поэтому их идеи об обществе сами по себе заслуживают всяческого внимания. Они ведь не просто рисуют его устройство — они стремятся активно на него воздействовать. А для этого нужно ясно представлять его себе и воспринимать идущие от него импульсы, учитывать новые тенденции. Проповедь была одним из главнейших и наиболее эффективных средств формирования общественного мнения. Она представляла собой одновременно и орудие воздействия на поведение людей, и свидетельство установок, складывавшихся в обществе, настроений определенной социальной среды» [7, с. 184].

«Францисканцы и доминиканцы меняют не только стиль проповеди, но они отныне сами идут к народу, а не ждут, пока люди придут к ним в церковь. Эти странствующие монахи проповедуют повсюду — в церкви и в замке, на кладбище и в поле, на площади и в монастыре, в любых местах, где собирается народ» [7, с. 65]. «Монахи-проповедники были самым обыкновенным явлением на площади средневекового города. Взобравшись на камень или первое попавшееся возвышение, странствующий монах собирал вокруг себя большую толпу народа и начинал говорить. Говорил он и против евреев, и против роскоши, и против излишеств дамского костюма, порицал снисходительность судей и прегрешения ратманов. Все это говорилось в таком месте, где собиралось особенно много народа, как, например, на ярмарочной площади» [11, с. 30]. Снискав своим аскетичным видом и обличениями даже духовенства доверие народа, монахи начинали говорить уже собственно о том, для чего и был создан их орден, — об утверждении папских доктрин, небиблейскую сущность которых обличали вальденсы.

Бессмертие души

Главнейшей из этих доктрин была доктрина о бессмертии души, которая будет играть одну из центральных ролей в формировании психических расстройств Средневековья. Монахи-проповедники учили, что «связь между людьми смертью не прерывается и умершие обладают способностью общаться с живыми. Мертвые сохраняют заинтересованность в мире живых, посещают его с тем, чтобы уладить свои земные дела или улучшить свое положение на том свете. Мир умерших воздействует на мир живых. Со своей стороны и мир живых способен оказывать решительное влияние на участь покойников. Наконец, в мире ином в определенных случаях оказываются люди, которые умерли лишь на краткое время и затем возвращаются к жизни. Временно скончавшиеся, живые или ожившие мертвецы, загробное существование которых не имеет ничего общего с вечным сном и покоем, обмен вестями и услугами между этим и тем светом — как видим, между обоими мирами происходит напряженное общение. Так предстают в «примерах» отношения между миром живых и миром мертвых. Некий священник в ночном видении побывал в местах наказания. Какая картина предстала его взору? Там царила великая суета, бесы хлопотали и бегали с места на место: одни приводили души умерших, другие принимали их, третьи подвергали их пыткам. Стон и шум, вопли и плач раздавались со всех сторон. По свидетельству визионеров и выходцев из загробного мира, его отсеки, расположенные вне рая, характеризуются динамизмом и хаотичностью. Не пребывают в неподвижности и души тех, кто туда попал. У умерших сохранился прямой интерес к земным делам: имущественные и другие заботы не оставляют их и после смерти. Испытав на себе кары за грехи, они могут побуждать живых исповедаться и тем самым избежать загробных мук. Другие покойники продолжают тяжбы и ссоры, поглощавшие их во время земной жизни» [7, с. 75-76].

Чистилище, ад и рай

Утверждая через этих проповедников доктрину о бессмертии души, папство через них же учило, что после смерти человек попадает или в ад, если он отъявленный грешник, или в рай, если он праведник, или в чистилище, если грехи относительно невелики и, чтобы человек мог попасть в рай, их надо очистить посредством временных мучений в чистилище, учение о котором окончательно сформировалось в XIII веке. Таким образом, согласно этому папскому учению, «распределение умерших по раю, аду и чистилищу происходит сразу после смерти. Но в таком случае Страшный суд делается как бы излишним» [7, с. 132].

И действительно, какой смысл приходить Христу во второй раз и судить людей, если каждый уже сразу после смерти получил по заслугам? Но этот вопрос не смущает средневековых теологов, наоборот, их очень устраивает, что библейское учение о Страшном суде, Втором пришествии Христа уходит из сознания людей. Теперь суд в понимании людей уже не в руках далекого и к тому же, как мы увидим ниже, жестокого Христа, а в руках церкви, которая, имея доступ к святым и деве Марии, может влиять на загробную участь человека, безусловно, если тот будет слушать церковь и щедро приносить пожертвования.

«На вере в то, что молитвы, мессы и приношения даров могут сократить срок пребывания душ в чистилище, строилась практика завещаний, которая начала распространяться как раз в изучаемый период и достигла полного развития в следующие века. Составители завещаний были озабочены тем, чтобы за их души были отслужены мессы, и в возможно большем числе. Со временем количество заупокойных месс, заказанных завещателями, стало достигать многих сотен и даже тысяч, причем максимум их надлежало отслужить сразу же после кончины и в первые месяцы пребывания в чистилище — стремились как можно скорее вызволить из него душу. В отношения с загробным миром вносятся счет и расчет» [7, с. 144-145].

Папство разрабатывает учение, согласно которому, совершив определенные пожертвования на церковь и заказав нужное количество месс, человек может обеспечить и своим родным выход из чистилища или сократить срок пребывания там.

Так, в одной из проповедей-примеров монах-францисканец рассказывал следующую историю. «Кентский клирик возвратился из паломничества с запасом индульгенций, и отшельник, у которого он попросил напиться, сказал ему, что недавно умерла его служанка, так не согласится ли он уступить ей свои индульгенции? Клирик согласился, и той же ночью служанка дала знать, что индульгенции избавили ее от двадцати лет чистилища. Одно лицо может принять покаяние за грехи другого или передать совершенные им добрые дела на спасение души ближнего» [7, с. 90].

«Огромные доходы приносила папской казне торговля особыми грамотами об отпущении грехов, или индульгенциями. Убийца, разбойник, вор могли за деньги купить индульгенцию, т.е. получить религиозное прощение своего преступления. Была составлена такса стоимости отпущения грехов: за убийство отца — одна плата, за убийство жены — другая, за разврат — третья и т.д. Приведем небольшой отрывок из папских такс: «Отпущение для священника, который сочетал браком родственников в недозволенной степени родства и отправлял богослужение в их присутствии, — 7 гросс; отпущение для того, кто в церкви познал плотски женщину и совершил другое непотребство, — 6 гросс; отпущение для того, кто плотски познал мать, сестру или другую кровную родственницу, или свойственницу, или крестную мать, — 5 гросс; отпущение для того, кто растлил девушку, — 6 гросс; отпущение за клятвопреступление — 6 гросс. Вот какими способами римские папы добывали деньги, и так они именем религии за деньги же прощали преступления. Таксы оплаты за отпущение грехов печатались в виде своеобразных прейскурантов: в них перечислялись всевозможные преступления и пороки и указывалась цена, за которую можно было получить отпущение грехов. Эти таксы служили руководством в практической деятельности папской канцелярии» [32, с. 49-50].

«Утверждая эту папскую доктрину о чистилище и параллельно зарабатывая на ней колоссальные деньги, монахи в своих проповедях не скупились на описания ужасов чистилища. Так, один человек, желавший видеть чистилище, был отведен туда ангелом и среди прочих душ увидел одну, которая по горло горела в огне и, тем не менее, смеялась. Он спросил сопровождавшего его ангела о причине смеха страдальца. Этому человеку было обещано, что по истечении тридцати лет в его роду родится мальчик, который, как только отслужит первую мессу, освободит его от мук» [7, с. 145].

При этих ярких описаниях мучений людей после смерти папство нисколько не смущало явное противоречие в своих же собственных доктринах: если душа, как они учили, бестелесна и после смерти покидает тело, остающееся в земле, то как тогда в чистилище или в аду у людей жгут руки, ноги, вырывают язык, снимают кожу, откуда это все взялось у души? Более того, в целях воздействия на психику человека средневековая церковь отступает порой от своих же собственных доктрин о душах, попадающих в чистилище и ад и претерпевающих там мучения. «Каковы, по их мысли, эти муки? Ни у проповедника, ни тем более у его аудитории не возникало сомнения в том, что муки эти — физические. Они представляют собой пытки, которым подвергается душа или «тело» души. Но что же такое тело души? На сей счет вразумительного ответа нет. Когда черти набрасываются на еще живого грешника и начинают его всячески терзать, ясно, что пытки претерпевает его тело. Затем они увлекают душу в ад, бросив тело как вещественное доказательство того, что владелец отправился в геенну. Однако девица, которую после ее смерти бесы утащили в ад за то, что она поносила свою мать, воскликнула: «Проклята я и в теле, и в душе!» Встречаются и более поразительные истории. Явившись к могиле ростовщика, который цепко держал в руках свое золото и удавил человека, пытавшегося отнять его, дьявол возгласил: «Душами их я завладел, возьму и тела их», — и с этими словами забрал оба трупа вместе с их душами и отправил их в ад, бросив золото. Рушится вся дихотомия тела и души! Точно так же, когда пьяница заложил незнакомцу свою душу за выпивку и тот забрал его в ад со словами «Кто купил коня, тому идет и уздечка», то имеется в виду намерение дьявола завладеть и душой, и телом грешника» [7, с. 166-167].

Так проповедники-монахи своими рассказами о муках людей внушали просто ужас своим слушателям, доводя их до депрессии, панических страхов и помешательства.

Приведем некоторые примеры из таких проповедей францисканцев и доминиканцев, в которых, в частности, рассказывается даже об умерших людях, побывавших в аду и потом вновь оживших. «Как выясняется из показаний визионеров и возвращенцев с того света, душу, или ее оболочку, рвут щипцами, молотят молотами, бросают из огня в холод и из холода в огонь. Время от времени приходят известия о специальных муках, коим подвергаются отдельные грешники. Так случилось, например, с господином Теодорихом, богатым человеком, любителем широкой жизни и женщин. Спустя несколько дней после его кончины сторож церкви, покровителем которой был покойный, увидел во сне огромную колонну, высившуюся во дворе Теодориха. Она была утыкана острейшими лезвиями и достигала небес. Демоны таскали его душу вверх и вниз вдоль всей этой колонны, распевая песенку об оставленном богом и проклятом грешнике. Жуткое впечатление, какое должен был произвести этот рассказ на читателей и слушателей, вероятно, еще усугублялось тем, что автор прилагает к нему и ноты бесовской кантилены» [7, с. 167].

«Некий рыцарь, грешный человек, тем не менее не был лишен благочестия, и когда он по своему обыкновению прочитал молитву за усопших, то вдруг увидел высунувшиеся из земли бесчисленные руки, — они как бы выражали благодарность покойников. Рыцарь остолбенел от ужаса, но был утешен новым видением: святая Мария с хором дев низошла с небес и вновь на них возвратилась… Священник отправляет на кладбище службу за упокой душ умерших, и из отверзшихся могил за святой водой протягиваются руки покойников... Когда другой священник служил на кладбище заупокойную мессу, то в ответ на его слова «Да возликуют святые во славе» раздались голоса покойников: «Да возрадуются в покоях своих». Мертвецы возглашают: «Аминь», услыхав заключительную формулу мессы «Да почиют в мире»... Епископ осудил священника за то, что он часто служил мессы за усопших, и хотел сместить его с должности. Тот пожаловался покойникам, что страдает из-за них, и они в недовольстве поднялись из могил, внушив ужас епископу. Благодарность покойников за добрые дела может принимать вполне ощутимые формы. Души, избавленные от мук чистилища молитвами и мессами благочестивого князя, в виде вооруженных и конных рыцарей оказывают ему помощь в битве против врага» [7, с. 89].

Жестокий Бог

Но кому же, по учению средневековой церкви, надо было молиться, чтобы быть хранимым на земле от нечистой силы и быть спасенным после смерти? Ответ вроде бы напрашивается сам — Богу. Но не так учила средневековая церковь. По ее воззрениям «Бог — прежде всего Судия, которому ведомы все прегрешения и который «в конце времен» беспощадно и сполна покарает каждого» [7, с. 94].

Каким же Христос предстает в подавляющем большинстве примеров-проповедей того времени, в образе кого он является людям по рассказам средневековых монахов-проповедников? «Зримый облик Христа, в каком он предстает в видениях, — это, прежде всего, распятый, который нередко оживает для того, чтобы обратиться к верующему со словами предостережения, а то и с угрозами и даже прибегнуть к физическому насилию. Далее это младенец, сидящий на руках матери, преимущественно в сценах, в которых статуя Мадонны с маленьким сыном оживает и включается в ход действия. В виде младенца, обнаруживающегося в хлебе евхаристии телесно, он чаще всего рисуется в «примерах о злодеяниях иудеев, которые всеми средствами стараются завладеть гостией и причинить ей физические страдания: они режут ее ножом или колют иглой, и тогда из освященной облатки слышен детский плач, она источает кровь, а нередко в ней показывается маленький Бог христиан, как иудеи называют Христа. Они якобы используют кровь христиан в ритуальных и медицинских целях. Издевательства над хлебом евхаристии служили главным оправданием еврейских погромов» [7, с. 161-162].

Кстати, большинство ужасных средневековых погромов провоцировалось именно монахами-проповедниками [11, с. 30] с подачи высших церковных иерархов. «Законченную и агрессивную форму антисемитизм, если верить «примерам», приобретает на рубеже XIII и XIV веков. Теперь имеются в виду уже не индивидуальные отношения между представителями обеих религиозных общин, а массовая конфронтация. Достаточно прозвучать голосам, обвиняющим иудеев в поругании Бога и сакрамента, как появляются ослепленные ненавистью фанатичные вожаки, собираются толпы, готовые громить дома иноверцев и тащить их на костер. Религиозная нетерпимость, недоверие к людям, которые придерживаются собственной веры и обычаев и ведут образ жизни, достаточно обособленный для того, чтобы породить подозрения и опасения, что они представляют собой угрозу христианам, создают благоприятную почву для эксцессов и преследований. В силу вступают законы коллективной психологии, обнажаются и колоссально усиливаются массовые фобии. Человек, который еще вчера мирно жил бок о бок с иноверцем, превращается в частицу толпы, громящей его дом и сжигающей его на костре.

Религиозная рознь превращается в фанатичную ненависть, дающую выход накопившейся напряженности» [7, с. 305].

Так, только в одном Вюрцбурге в ходе погрома было умерщвлено более 30 тысяч евреев [7, с. 307].

«Наконец, третий и, пожалуй, самый впечатляющий облик Христа — Судия. Он восседает на троне, окруженный всеми чинами ангельскими, патриархами, пророками, святыми, мучениками и праведниками. Перед его престолом разыгрываются сцены судебного процесса над душами умерших. «Примеры» обычно не сообщают, каков внешний вид Судии, но можно не сомневаться в том, что он соответствует канонам церковной иконографии. В тех редких случаях, когда в рассказе визионера проскальзывают указания на отдельные его черты, мы узнаем, что грешник в беспредельном страхе созерцает гневное божество. В других случаях проповедник ограничивается глухим указанием на то, что лик Христа ужасен» [7, с. 163].

Культ девы Марии

В противоположность жестокому Богу и Христу дева Мария рисуется средневековой церковью как главная надежда на прощение грехов человека и даже более того — в самом спасении человека Марии принадлежит ключевая роль [7, с. 160]!

«Верили, что лишь вмешательство пречистой Девы или святых способно помочь при неблагоприятном исходе взвешивания. Даже когда по праву грешник подлежит осуждению, безграничные доброта и любовь Богоматери могут вызволить его из когтей дьявола. Мария вступается даже за великих грешников, если они поклонялись ей при жизни. Между Нею и бесами разгорелся спор из-за души развратного монаха. Бесы утверждали, что он принадлежит им, но пресвятая Дева, знавшая, что, даже отправляясь к женщине, с которой состоял в преступной связи, монах не преминул прочитать перед ее статуей «Аvе Mariа», заявила, что он — ее раб, и передала дело на решение своего Сына, который возвратил монаха к жизни, чтобы предоставить ему возможность покаяться» [7, с. 154].

«Ее любовь и снисходительность неизъяснимы. Впрочем, если приглядеться к «примерам», в которых демонстрируется расположенность Марии к слабым и легко сбивающимся с пути истины людям, то можно увидеть причины такого ее милосердия. Вот лишь немногие из этих «примеров» — им нет числа. Повесили известного разбойника Эббо, но он не умер. Оказалось, что, когда он уже висел в петле, явилась дева Мария и на протяжении двух дней поддерживала его своими руками. Дева не позволила возвратившимся к виселице палачам и судьям перерезать ему горло, а те, узнав о ее помощи, отпустили Эббо, который сделался монахом. В чем причина милости, оказанной ему Богоматерью? Эббо очень почитал пресвятую Деву и, даже отправляясь на разбой, благочестиво приветствовал ее» [7, с. 159].

«Следующая история кажется еще более странной. Человек, долгое время грешивший с собственной сестрой, тяжко заболел и лежал день или более как бы мертвый — тело его было холодное, и лишь в груди едва теплился признак жизни. Между тем он был отправлен на тот свет, но, когда бесы уже хотели сбросить его в пропасть ада, явилась святая Дева, возвратившая его к жизни. Все так и было, ведь он самолично поведал обо всем брату Николаю из Везенфорда, а тот в Дублине передал анонимному автору «примера». Брат Николай спросил его: «Почему наша Госпожа пожелала иметь попеченье о грешнике, настолько вывалявшемся в грязи?!» Никакой другой причины не было, кроме того, что они с сестрой постоянно из любви к святой Деве давали ей по две меры браги. Дело, разумеется, не в подношении, а в любви и преданности, которую грешники таким образом изъявляли Богоматери» [7, с. 159].

Вот так представляла Марию средневековая церковь, которая, с одной стороны, поставила ее, а не Христа главным источником спасения; которая дискредитировала любящий характер Бога и которая низвела деву Марию до способности прощать людей только за то, что они при жизни просто обрядно поклонялись ей. Покланяйся перед иконой и статуей, поставь в праздник свечку, делай подношение и не беспокойся о своей участи — такова была мораль средневековой церкви.

Поклонение статуям и иконам

С утверждением после долгого противостояния в церкви не отвечающего учению Библии поклонения иконам и статуям это учение со временем превратилось в настоящее идолопоклонство, которое всячески поддерживалось средневековой церковью. Через монахов-проповедников она окружала его всяческими суевериями, потрясающими и без того расшатанную психику средневекового человека.

«Изображение Богоматери не только сопричастно ей — оно буквально воплощает ее: Дева оживает в своих статуях и фресках, разговаривает, движется, спасает угодившего ей художника от падения, учит клирика новому гимну в ее честь. Религиозное миросозерцание предполагает символическую и мистическую связь между божеством и его изображением, но в той системе сознания, которая раскрывается перед нами в «примерах», как кажется, вообще стирается или отсутствует различие между Христом и Богоматерью, с одной стороны, и их статуями или портретами — с другой» [7, с. 165].

Проповедовали, что якобы были «статуи Богоматери, источавшей пот вследствие того, что она удерживала карающую десницу своего Сына, намеревавшегося покарать грешный мир, и изображений распятого Христа, которые подавали голос или источали кровь, когда распятие было повреждено. Вспоминается и рассказ о женщине, дочь которой унес волк и которая отняла у статуи Богоматери Сына, обещая возвратить младенца лишь в том случае, если она поможет ей получить назад своего ребенка, что и было выполнено. Читали мы и о статуе святой Девы, которая кланяется своему верному поклоннику. Скульптурное изображение Марии вполне способно нарушить свою неподвижность, посадить на алтарь младенца, которого она держала на руках, с тем чтобы преклонить пред ним колени и умолять его о снисхождении к какому-то опекаемому ею грешнику. Христос-младенец может соскочить с ее колен, подбежать к благочестивой монахине и заглянуть в читаемую ею книгу» [7, с. 165].

«Таким образом, то, что божество таится в своем художественном воплощении и способно себя в нем обнаруживать, притом самым активным и энергичным способом, нисколько не противоречит тому, что это изображение — творение рук слабого человека» [7, с. 165].

Осуждение образованности

В своих проповедях средневековые монахи осуждали образованность. Так, «некий ученик явился после смерти своему магистру по имени Селла. Выходец с того света был одет в пергаментный плащ, исписанный мелкими буквами. Он признался, что тяжесть букв чрезвычайно его гнетет, все равно как если б он нес на шее колокольню этой церкви — он указал на церковь Сен-Жермен, около которой явился магистру. Письмена эти суть софизмы и пустые вопросы, на обсуждение коих он тратил свои дни и пониманием коих гордился. «Я не могу выразить тебе, как мучает меня жжение под этим плащом, как если б то была стрела. Под влиянием этого происшествия магистр оставил школу логики и вступил в орден цистерцианцев, произнеся при этом стих: «Квакал я с лягушками, каркал с воронами, занимался суетой сует; иду к той логике, коя не страшится смерти».

Сам Аристотель, явившись после смерти какому-то мирянину, признался, что на том свете различения по родам и видам не имеют никакого значения, ибо вся премудрость там исчезает. Знания многообразны и преходящи, за одним мнением тут же высказывается другое, и книга появляется за книгой — всего не узнаешь. Гоняющийся за знаниями уподобляется тому мужику, который, уронив топор в воду, остановился на мосту, поджидая, когда в реке стечет вся вода. Эти занятия не только тщетные, но и чреватые опасностью. Существуют богословские истины, о которых не следует рассуждать, ибо дискуссии лишь запутывают, сбивают и грозят впадением в ересь, — эти истины нужно принимать без рассуждений» [7, с. 237, 239].

Осуждение средневековой церковью образованности было не случайным, ибо неграмотный, темный человек намного более подвержен суевериям, и им намного легче манипулировать. Поэтому не случайно образованные люди, начиная читать Библию, сразу отходили от учения государственной церкви [7, с. 240].

Представление о женщине

«Женщина в глазах проповедников — орудие дьявола, используемое в качестве средства совращения и погубления человека… Женщина — дьявол либо служка» [7, с. 241]. Более того, сам «человек, с точки зрения проповедника, по преимуществу мужчина» [7, с. 242]. «Среди многочисленных рассказов о женщинах лишь изредка встречаются такие, в которых они не выглядят моральными монстрами» [7, с. 250]. Средневековые проповедники, проповедуя аскетизм, даже не проводят разграничения между любовью и похотью [7, с. 286]. Более того, по воззрениям средневековой церкви, «чувства, испытываемые человеком к своим ближним, любовные, родительские, супружеские связи и сопряженные с ними материальные заботы подвергают его душу опасности. С этими связями проповедник не может не считаться, но не склонен ставить их высоко на шкале христианских ценностей. Его идеал — монашеская жизнь, а монах не имеет мирской родни, братьями он называет других монахов, его отец — Отец небесный, мать — Дева Мария. В «примерах» этот аспект — разрыв родственной близости между сыном-монахом и оставшимся в миру отцом — выражен с предельной ясностью. Для проповеди характерны весьма сдержанное отношение к семье, страх перед женщиной и сексом и пренебрежение к ребенку» [7, с. 290-291].

Спасение делами

Средневековая церковь, вопреки учению Библии, утверждающему, что человек спасается верой, разработало учение о спасении делами. Церковь учила, «что грехи имеют физический вес и что на Страшном суде злые и добрые дела возлагаются на чаши весов и подвергаются взвешиванию» [7, с. 169].

«Всякий грех «пишется в строку», на каждого на том свете заведено своего рода досье, и на суде эти перечни заслуг и прегрешений будут предъявлены. Реестр грехов притаскивают бесы, обычно это — тяжелый том или свиток внушительного вида. Список добрых дел, как правило, уступающий объемом списку грехов, предъявляют ангелы. Обе записи кладут на чаши весов. Для большинства умерших эта процедура в высшей степени опасна, и взвешивание обнаруживает виновность грешника» [7, с. 153].

И в этом страхе монахи направляют людей к церкви, которая только якобы и может спасти их. «Озабоченность участью души в потустороннем мире не оставляет верующего даже после его кончины. Человек умер, положен на погребальные носилки — и внезапно вскакивает с них. Все, кто собрался на его отпевание, в ужасе разбегаются, но мертвец догоняет капеллана и обращается к нему с просьбой: у него есть хороший баран, так пусть священник возьмет его себе и помолится за упокой его души. Изложив свою просьбу, покойник возвращается на ложе и вновь умирает. Страх пред загробной погибелью пересилил в нем самое смерть, и он успел заручиться помощью представителя церкви» [7, с. 96].

Церковная магия

Процветала в Средние века и откровенно церковная магия. «Вера прихожан в силу церковных ритуалов и предметов выражалась в поступках, которые свидетельствуют о том, что сакрамент понимался ими как своеобразное магическое средство. Поэтому было вполне логично — в контексте логики этих христиан — что и акт отлучения мог быть применен не только к человеку, но и к неразумным тварям и к неодушевленным предметам. Мухи, тучами летавшие в церкви, не давали возможности спокойно отправлять службу, и тогда Бернар Клервоский отлучил их, и на другой день все мухи сдохли. Если б подобные действия произвел какой-нибудь мирянин, они были бы сочтены нечестивым колдовством. Допустимая церковью магия — это ритуалы, совершаемые ее служителями. Бернар — отнюдь не представитель народной культуры и религиозности, но его поступок, как и подобные действия других святых, находится в пределах сферы взаимодействия официальной церковности и народных традиций. Святые и епископы отлучают блох, вызвавших повальные болезни, змей, рыб, птиц, хлеб, попавший в руки еретика, сады, леса, замки, и все эти отлучения оказываются вполне эффективными: эпидемия прекращается, сад перестает плодоносить, рыба изчезает, лес засыхает, замок запустевает. Отлученные воробьи не смеют залетать в церковь, где они гадили, но летают вокруг нее» [7, с. 179].

Целенаправленное сеяние страха в людях

«Прежде всего, мысль о смерти и следующей за нею расплате не должна оставлять человека» [7, с. 95]. Недаром ведущие ученые именуют порой христианство в средневековой Западной Европе «религией мертвых» [7, с. 75]. «В конце Средних веков одержимость мыслью о смерти и тем, что за нею последует, еще более возросла» [7, с. 146]. Все внимание должно быть сконцентрировано на страхе перед смертью и дальнейшей участи души. «Некоего государя спросили о причине печали, которую он испытывает всякий раз, как вершит суд. Он объяснил, что им владеют страхи: страх собственных грехов, страх смерти, которая может наступить в любой день, страх перед судом и страх геенны и нескончаемых мук» [7, с. 95].

«По оценке францисканца Бертольда Регенсбургского, знаменитого немецкого проповедника середины XIII века, отношение осужденных на ад к спасенным равно 100 000 : 1. Вот проповедь страха и устрашения! Этому страху были равно подвержены и образованные, и неграмотные. Один парижский теолог, упомянутый Этьеном де Бурбон, падал в обморок всякий раз, когда слышал в проповеди или читал о Страшном суде: ему чудилось, что его немедля на него вызывают» [7, с. 99-100].

Поэтому немудрено, что многие «люди под влиянием этих проповедей до такой степени отчаивались в возможности спастись, что шли на самоубийства. Страх быть проклятым приводил к тому, что человек, раздав свое имущество, спешил сделаться монахом, уходил в крестовый поход или в паломничество, подвергал себя изнурительным постам и бдениям и делался жертвой горячечных фантазий и видений» [7, с. 69].

Инквизиция

Огромный вклад наравне со схоластикой в разработку учения о ведьмах и придание ему веса в глазах людей, «научного» обоснования сделала инквизиция. Средневековая церковь осуществляла свой тотальный контроль за всей жизнедеятельностью человека с помощью созданного ею в 1215 году (хотя фактически его корни уходят к V веку) института инквизиции (в пер. с лат. — «расследование, розыск»), который на протяжении столетий (институт инквизиции существовал аж (!) до 1908 года, когда папа Пий X переименовал его в Священную конгрегацию Священной канцелярии, а в 1967 году она была переименована в Священную конгрегацию веры, но заметим, что отменена она так и не была и существует, пусть и под другим именем, и по сей день) держал в ужасе западноевропейские города, став одной из причин массовых умопомешательств людей, с одной стороны, не выдерживающих жизнь в состоянии постоянного страха за себя и своих близких, с другой — публично совершающихся перед их лицом жестокостей, творимых инквизиторами. Главной задачей инквизиции была борьба с ересью (Верхратський. Вказ. тв., с. 64). «Инквизиция должна была вырвать из Европы жало ереси» [32, с. 27]. «Кульминацией мер по подавлению и уничтожению ересей стала организованная система, называемая инквизицией. История ее деяний содержит, вероятно, самые отвратительные сцены из анналов цивилизованной Европы. Представители церкви, решавшие судьбу человека в этом мире, во имя религии пытали бесчисленных беспомощных жертв, еретиков и так называемых ведьм и выносили приговор, который, как они знали, вел к пожизненному заключению или к смерти на костре. Конечно, некоторое оправдание бесчувственно хладнокровного отношения к судьбе еретика мы находим, вспоминая о безжалостных наказаниях, которым гражданские суды средних веков подвергали гражданских преступников… Однако поразителен тот факт, что христианские власти, которые должны были являть миру Христа, заменили Его милосердие безмерной жестокостью» [31, т. 5, с. 315].

«Инквизиция угрожала беспощадной расправой всем недовольным существующим порядком, любому осмелившемуся критиковать распущенность, продажность и алчность духовенства, всякому, кто высказывал сомнение по поводу истинности церковных догм» [6, с. 99].

«Верховным главой инквизиции являлся папа римский. Именно ему — наместнику Бога на земле — служила и подчинялась эта машина, созданная церковью и существовавшая с ее благословения» [6, с. 102]. Инквизиторы зависели непосредственно от папства, и, обращаясь к инквизитору, папа римский называл его «сын мой» [6, с. 106]. «Инквизиция была исключительно папским институтом, продуманным во всех подробностях папами XIII века, начиная с Иннокентия III» [31, т. 5, с. 316].

Ведущий богослов средневековой государственной церкви Фома Аквинский о наказании еретиков прямо пишет, что «они заслуживают не только отлучения от Церкви, но и разлучения с миром через предание смерти. В самом деле, извращение оживляющей душу веры является более тяжким преступлением, чем чеканка фальшивых денег ради поддержания временной жизни. Поэтому, коль скоро фальшивомонетчики и другие злодеи незамедлительно осуждаются светской властью на смерть, то тем более еретики по осуждении их ереси должны быть не только отлучены, но и преданы смерти» [30, часть II—II, вопрос 11, с. 149]. Примечательно, что если еретик отпадает второй раз, то, даже несмотря на свое покаяние, он однозначно должен быть предан смерти! Так, если бывшие еретики «будучи раз уже приняты, отпадают снова, то это, похоже, являет их неустойчивость в вере, и потому по возвращении они вновь допускаются к покаянию, но не освобождаются от наказания смертью» [30, часть II–II, вопрос 11, с. 151-152].

Христианская церковь прощает только один раз, четко провозглашает Фома Аквинский, и его слова звучали в течение столетий не просто угрозой всякому, кто просто начинал самостоятельно думать, а находили свое постоянное воплощение в аутодафе. Причем глубокое исследование Библии практически всегда шло параллельно с занятиями наукой, и наоборот, научные занятия приводили людей к более глубокому познанию Библии, а не тем суевериям, которые исповедовала государственная церковь Средневековья. Поэтому инквизиция и обрушивалась в равной мере на Евангелие и науку.

Фома Аквинский не менее прямо пишет: «Если бы даже все еретики были искоренены через предание их смерти, то и это не противоречило бы распоряжению Господа, которое должно понимать, как сказанное относительно того случая, когда нельзя выбрать плевелы без того, чтобы не выдергать вместе с ними пшеницы» [30, часть II–II, вопрос 11, с. 150]. Поэтому, даже если с еретиками пострадает случайно и невинный, это не страшно, ибо, выдергивая плевелы, церковь может случайно вырвать с ними и пшеницу. Папа Григорий девятый прямо писал, что «мы обязаны выбрасывать камни преткновения из царства Бога» [4, с. 73].

По мере роста папского могущества, а с другой стороны — по мере роста недовольства людей деспотизмом папской власти, скрывающей от людей Библию, и с появлением вальденцев, стремящихся познакомить людей с тем, чему учит Библия, а не государственная церковь, папство основывает институт инквизиции, который был призван не только карать, но, самое главное, своевременно выявлять всех еретиков [28, с. 121]. Недаром вскоре папство и инквизиция будут обвинять вальденцев в колдовстве [28, с. 140].

При этом «в случае, если объяснения подозреваемого в глазах судьи оказывались недостаточными, он для раскрытия всей истины прибегал к принудительным мерам. Такими легальными принудительными мерами, чтобы сломить сопротивление подсудимых и нежелание назвать сообщников, служили тюремное заключение в тяжелых цепях, изнурение человека путем голода, жажды и бессонницы и, наконец, пытка в собственном смысле слова. При этом следует заметить, что в ту эпоху, когда вводилась инквизиция (XII–XIII вв.), другие европейские суды еще не знали пытки как узаконенного следственного приема» [28, с. 123]. При этом многие здравомыслящие люди того времени высказывались против этого поиска ведьм и диких варварских методов обращения с ними, потому монашескому ордену доминиканцев, заведовавшему инквизицией, потребовалось еще определенное время, чтобы «научно» ответить всем врагам инквизиторских трибуналов. В 1484 году римский папа Иннокентий VIII публикует буллу, в которой именем апостольского престола приказывает всем не чинить никаких препятствий посланным им инквизиторам, которые имеют право привлекать к суду всякого человека вне зависимости от его положения. И заявляет, что инквизиторы вправе принимать все меры, которые почтут целесообразными [28, с. 143].

«Таково историческое значение той буллы, во имя которой в течение свыше двух столетий сжигали, мучили, терзали и уничтожали суеверных, больных, жалких и невежественных людей. Булла эта была поворотным пунктом в деятельности инквизиции» [32, с. 50].

«Всякая тень истинного евангельского учения исчезла теперь из религии правоверных католиков. Религиозные верования их приняли самые грубые формы идолопоклонства, учение о любви к ближнему превратилось в проповедь жестоких преследований своих ближних во имя этого же учения» [4, с. 72]. При этом «принимались показания и малолетних детей, которые тоже, в свою очередь, могли быть обвинены в ереси. К ответственности могли привлечь беременную женщину, глубокую старуху, подвергать их пыткам, так же как и детей» [6, с. 112]. При этом, в частности, папа Григорий IX с гордостью вспоминал, что в подобных случаях родители выдавали своих детей, дети — своих родителей, мужья — жен, жены — мужей. Порой и сами папы собственноручно участвовали в пытках [29, с. 238].

Во всех городах Европы либо устраивались постоянно действующие инквизиторские трибуналы, либо инквизиторы появлялись наездом, совершая пасторский объезд вверенных земель, повергая в состояние панического страха все население данной территории. При инквизиторских трибуналах были специальные врачи-инквизиторы, являвшиеся помощниками палачей. Целью этих врачей было следующее: разработка и наблюдение за пыткой, чтобы подсудимый ее выдержал и не умер не вовремя; обеспечение продления его жизни до суда; залечивание ран, нанесенных пытками, чтобы «еретика» можно было невредимым, по крайней мере внешне, возвести на костер [25, с. 124-155].

Неудивительно, что подобные деяния, творимые регулярно государственной церковью в средневековых городах, приводили к массовому появлению необычных нервно-психических расстройств.

Гуманизм и Возрождение

И еще одно движение сыграло видную роль в формировании психических эпидемий Средневековья — движение гуманизма, эпоха Возрождения. Несмотря на свою неоднородность и отдельные исключения, общим для Возрождения было возрождение интереса к языческой, в первую очередь античной, философии, религии, культуре, обрядам, воззрениям, неотъемлемой частью которых была и магическая составляющая. Кстати, гуманистов весьма активно поддерживали римские папы, всячески покровительствуя большинству из них. «Гуманизм на место изучения Св. Писания поставил изучение древней литературы. И католический ученый демонизм своими корнями уходил в античную философию эпохи падения империи. Гуманисты (значительная их часть. — Прим. А.О.) черпали из того же первоисточника, что и Шпренгер с Инститорисом. Их суеверие было особенно опасно потому, что оно подновляло и оживляло богатый его запас, сохраненный церковью» [28, с. 179].

Поэтому «охота на ведьм» появилась не в период мрачного и темного Средневековья, «когда народная вера в ведьм и их способность околдовывать людей вплоть до XII–XIII вв. считалась «ложным суеверием» [1, с. 51], а к началу XV века, когда «первые костры, зажженные для кары «чертовых жен», бросили свой кровавый отблеск на небо, на котором занималась уже заря Возрождения, и классическим периодом организованных судебных убийств, именовавшихся «процессами ведьм», являются века, которые в истории законно характеризуются по таким их чертам, как гуманизм» [28, с. 6]. Именно «XV и XVI века особенно страдали этим ужасным недугом» [23, с. 13]. При этом «задержанный в своем развитии Восток Европы оставался свободен от этих ужасов» [28, с. 7].

Примечательно, что этот особый расцвет колдовства и суеверия начался в Европе прямо накануне Великой Реформации как своеобразная альтернатива ей, как отчаянная попытка воспрепятствовать этому великому очищению средневековой церкви, общества и людей от языческих и оккультных пут и суеверий.

Список литературы