Газета «Новости медицины и фармации» №2 (746), 2021

Показатели организации и доступности медицинской помощи являются одними из центральных при оценке социального уровня развития общества. И в связи с этим эпоха Средневековья являет нам самый плачевный пример за всю историю медицинской науки и практики. Никогда за всю историю цена человеческой жизни не была настолько низкой, как в Средние века, и никогда отношение к здоровью человека не было столь плачевным. Никогда организация медицинской помощи населению не была столь удручающей. Это выглядит особенно удивительным, если учесть, что все средневековое общество управлялось и направлялось средневековой государственной христианской церковью, провозглашающей вроде бы христианские ценности, среди которых любовь к ближнему занимает одно из центральных мест. Более того, исследуя вопросы организации медицинской помощи в Средние века, мы видим, что церковь по мере возрастания своего могущества и влияния в обществе не только не занимается улучшением организации медицинской помощи, но и, напротив, забрасывает даже то немногое в этом отношении, что было сделано ею на начальных этапах ее превращения в государственный институт.

Поэтому изучение особенностей становления больниц и врачебного сословия в эпоху Средних веков должно проводиться, на наш взгляд, в общем контексте изучения истории, религии, теологии, социологии, этнографии Средневековья.

Исходя из этого, целью данного исследования, выходящего в общей серии статей, посвященных вопросам средневековой медицины, стало изучение становления больниц и уровня врачебного сословия в Средние века с учетом общего историко-социального фона и господствовавших религиозно-философских представлений того времени.

Вопрос становления больниц в средневековой Европе прошел несколько основных этапов, из которых можно выделить следующие.

В раннее Средневековье только церковь осуществляла заботу о больных и бедных [2, с. 165]. Именно с этой целью и был еще в апостольские времена создан институт дьяконского служения, на который была возложена обязанность ухода за больными и бедными и представители которого со временем стали обучаться медицинским навыкам, необходимым для ухода и оказания общей помощи больным [2, с. 353]. При этом священникам также вменялось в обязанность посещение больных и их укрепление в вере. В основанных во времена правления императора Карла Великого (768–814) кафедральных школах, то есть школах при церквях, преподавались и азы медицины. Такие школы были основаны в Париже, Фульде, Падерборне, Вюрцбурге, Павии, Флоренции, Пуатье, Фонтенеле, Суассоне [12, с. 355]. Однако эти школы просуществовали весьма недолго. Итак, по мере превращения церкви в государственный институт и крупнейшего феодала Европы осуществляемая ею благотворительность уменьшалась, ограничиваясь лишь внешними показными формами.

Первые же госпитали создаются на востоке Римской империи и именно оттуда приходят на территорию Западной Европы, впервые появившись в Галлии на рубеже V–VI вв. [2, с. 166]. Первыми госпиталями были епископские госпитали, а затем стали появляться госпитали при монастырях.

Так, одним из первых монашеских орденов, который в первое время своего существования активно осуществлял уход за больными и строил у себя в монастырях приюты для больных и дома для кровопусканий [8, с. 86], был орден бенедиктинцев, основанный Бенедиктом в VI веке. Особенно был известен в то время медицинской стороной своего служения бенедиктинский монастырь в Монте-Кассино, некоторые настоятели которого, такие как Бертариус, Дезидерий (IX в.) и особенно Константин Африканский, занимались преподаванием азов медицины и медицинской практикой.

Здесь сразу же стоит подчеркнуть принципиальный момент, состоящий в том, что средневековое понятие госпиталя не соответствует тому значению, которое мы вкладываем в него в наши дни. «Историки медицины иногда наивно рассматривают эти учреждения как первые клинические госпитали, больницы. Это неверно» [2, с. 166]. Дело в том, что «слово «госпиталь» происходит от латинских hospes — гостеприимный, hospitalis — гость, hospitalitas — гостеприимство, и, по меньшей мере, до IX в. чаще всего употреблялось применительно к бедным и путешественникам — в значении места, где им оказывалось гостеприимство» [2, с. 167]. Целью таких госпиталей было не оказание медицинской помощи, которой тогда практически и не было, а предоставление приюта «беднякам, ослабленным и голодным, немощным старикам, сиротам, которые в госпиталях и находили кров и пищу» [2, с. 166]. Также в госпиталях находили кров и пищу паломники, и потому-то госпитали и строились часто по пути к паломническим центрам. И только в единичных госпиталях того времени, таких как Отель-Дье (Hotel Dieu; в пер. с фр. дом Божий) в Париже, оказывалась некоторая медицинская помощь, которую также иногда совершенно неверно приравнивают к врачебной помощи, хотя на деле она представляла собой лишь уход за больными [2, с. 166]. «Повторю еще раз, специальной установки заботиться о больных и создавать для этого какие-либо особые учреждения («монастырские больницы») у католической церкви никогда не было» [2, с. 166-167]. «В раннее Средневековье больницы основывались преимущественно церковными учреждениями — монастырями, церквами, и епископами и предназначались не только для больных, но главным образом для пилигримов, странников, здесь же находили приют и нищие. Монастырские и епископские госпитали были, в свою очередь, скорее богоугодными заведениями по призрению всех категорий нуждающихся, нежели «медицинскими учреждениями» [2, с. 6]. В Западной Европе этот тип богаделен продолжал быть одним из господствующих вплоть до эпохи Великой Реформации. Начиная с X века при монастырях строятся монастырские госпитали. В среднем такие госпитали были рассчитаны на от 5 до нескольких десятков мест [2, с. 168]. Особенно широко прославился своей заботой о бедных в начале своей деятельности орден цистерианцев, который при строительстве своих монастырей создавал госпитали для монахов и госпитали для бедных [28]. Хотелось бы также особо отметить, что упоминания в некоторых работах историков медицины о наличии в таких госпиталях врачей не соответствуют действительности. Упоминание же в монастырских уставах слова medicus означает не врача, а одного из монахов, на которого была возложена обязанность ухода за бедными и оказания элементарной медицинской помощи [2, с. 168]. В монастырских садах помимо фруктовых деревьев разводили еще лекарственные травы. До наших дней сохранилось описание такого сада Рейхенауского монастыря, принадлежащее его аббату Валафриду Страбону, жившему в первой половине IX века.

Однако, как это произошло и в других средневековых монастырях и институте монашества как таковом, стала процветать откровенная безнравственность и коррупция. В связи с этим весьма примечательны запреты и обличения, данные папой Иннокентием ІІІ Монте-Кассинскому монастырю после его им посещения. «Так, например, он запрещает пускать в аббатство шутов и жонглеров. Если же они и попадут туда, их следует накормить, но отнюдь не позволять им показывать свое искусство перед иноками. Тот же папа запрещает аббату и инокам иметь охотничьих птиц и собак. Не позволяет иметь аббату более двух слуг и заводить богато украшенные седла и уздечки. При своих выездах аббат должен окружать себя скромной свитой. Не следует употреблять в свою пользу или вообще на посторонние дела богатств, составляющих принадлежность монастыря. Эти постановления папы Иннокентия Третьего имеют тем большую ценность в глазах историка, что они вытекли из личных наблюдений» [8, с. 70-71]. Схожая и даже намного более плачевная картина наблюдалась и в других монастырях средневековой Западной Европы.

Необходимо также отметить, что влияние на монастырскую медицину светских медицинских школ, и в частности Салернской, было весьма и весьма невелико [2, с. 169]. Все это говорит о весьма плохом состоянии оказания медицинской помощи в монастырях. Более того, монахи, занимавшиеся в монастыре оказанием медицинской помощи, пользовались заклинаниями и заговорами [2, с. 171]. Единичные же примеры вдумчивых монахов, читающих труды античных врачей, лишь подтверждают это общее состояние. Более того, некоторые монастыри стали направлять своих талантливых монахов для получения медицинского образования в светские медицинские школы с целью дальнейшего зарабатывания денег на приходящих в монастырь паломниках, но со временем отказались от этого. Последнее было обусловлено тем, что, уходя из стен монастыря, большинство монахов начинало вести откровенно светский образ жизни, предаваясь всевозможным порокам и беря за оказываемую ими медицинскую помощь непомерную плату [2, с. 172]. До определенного времени настоятели монастырей закрывали на это глаза, ибо деятельность этих монахов-врачевателей приносила монастырю немалые доходы. Но затем это настолько стало дискредитировать сами монастыри, что вынудило самих церковных иерархов на Реймском церковном соборе в 1131 г. запретить духовенству под угрозой отлучения от церкви заниматься врачебным искусством. Это же подтверждают и соборы в Латеране — в 1139 г., в Монпелье — в 1162 г., в Туре — в 1163 г., в Париже — в 1212 г., в Латеране — в 1215 г. [12, с. 356-357]. Все это привело к тому, что к началу XIII века монастырская медицина, не успев и сформироваться, окончательно перестает существовать.

К этому моменту начинают появляться церковные госпитали в городах, где они основываются или епископами, или канониками кафедральных соборов. При этом «больница рассматривалась как место, находящееся под покровительством и защитой церкви, как правило, она составляла единое целое с церковным зданием, и помещение для больных и пилигримов находилось около алтаря» [25, с. 58]. Таким образом, все, даже прикованные к постели больные и калеки, могли принимать участие в церковных богослужениях [2, с. 173-174]. Такой тип богаделен был полностью подотчетен церкви и был повсеместно распространен до конца XII века во Франции, а в Восточной Европе просуществовал до XIV–XV вв. Так, в Гданське (Польша) примером такой больницы может служить больница при церкви св. Эльжбеты, где больные, не вставая с коек, могли участвовать в богослужениях, или аналогичная больница при церкви св. Духа во Фромборке (Польша), в которой, кстати, сегодня размещен музей истории медицины. Точно так же, как и монастырские госпитали, городские церковные госпитали представляли собой в первую очередь приют для бедных, убогих, которым помимо предоставления пищи и крова оказывалась элементарная медицинская помощь. Каждого вновь прибывшего мыли и одевали в чистую одежду, укладывая затем на кровать, рассчитанную на несколько человек. При этом отдельных помещений для женщин и мужчин не было, а с учетом того, что спать полагалось голыми, нередко возникали весьма скандальные ситуации [2, с. 174].

Но система городских церковных госпиталей не просуществовала долго, что было обусловлено как тем, что церковь особо не желала выделять на это средства, а самоокупаемость таких приютов была невозможна (доход составляли разве что продажа платья умерших и пожертвования, которые были весьма непостоянны), так и деградацией церковных служителей госпиталей, которые разворовывали продукты и имущество, покупаемое для находящихся там калек и больных. К тому же церковные служители и пренебрегали проведением богослужений, и назначали себе большое содержание, ничего не оставляя на содержание самих больных, что приводило порой к тому, что госпитали вообще становились пустыми. Более того, хроники того времени весьма нередко упоминают о вопиющих безобразиях, которые творились в стенах таких госпиталей. Так, к примеру, в 1398 г. ректор госпиталя в Кавайоне был по приказанию епископа изгнан со своего поста за то, что превратил госпиталь в настоящий бордель [2, с. 175]! В госпитале города Анжера вследствие того, что церковное руководство госпиталя разворовало все продукты, более 300 человек умерли от голода! Даже в самом крупном госпитале средневековой Европы, уже упоминавшемся Отель-Дье в Париже, служители развратничали на глазах больных [27, с. 59]!

Не менее печальна участь и церковных госпиталей, воздвигаемых монашескими орденами, возникшими в Палестине в эпоху Крестовых походов. Такими орденами, возникшими первоначально для оказания помощи больным паломникам, прибывавшим в Палестину для поклонения святым местам, были: орден госпитальеров, орден тамплиеров и Тевтонский орден, орден св. Лазаря (от имени которого произошло слово «лазарет»), досматривающий только прокаженных, орден святого Антония, досматривающий больных эрготизмом, орден премонстрантов. Однако уже вскоре большинство этих орденов из благотворительных учреждений выродились в агрессивные феодальные военные образования, преследующие сугубо корыстные цели и не только далекие от милосердия, но и попирающие элементарные человеческие ценности [7, с. 209-211]. Суть этих рыцарских орденов очень ярко и полно выражена словами посланца папы Иннокентия III — Арнольда, который, приказав истребить все население французского города Безье, выступившего против папских лжеучений, цинично объявил, обращаясь к крестоносцам: «Бейте всех — Господь узнает своих верных». И крестоносцы выполнили этот циничный приказ Арнольда: в Безье было убито более 20 тыс. ни в чем не повинных горожан, в том числе много женщин и детей [7, с. 211].

«С конца XII века появляются больницы, основанные светскими лицами — городскими сеньорами, а несколько позднее — состоятельными горожанами. Больница и церковь разделяются теперь и в строительном отношении, составляя два раздельных здания, это, однако, не меняло положения больницы как учреждения, пользующегося покровительством церкви» [25, с. 58]. Строили и содержали эти богадельни и дома призрения для бедных богатые горожане [9, с. 63]. Однако эти больницы были весьма и весьма немногочисленны и по сути представляли собой не столько больницу, сколько богадельню-приют, то есть место не столько лечения заболеваний, сколько ухода за больными людьми и оказания им общей помощи.

Также за больными в средневековых городах ухаживали бегинки. «Они одеты в ниспадающие до самой земли темно-серые платья, с их голов ниспадают белые покрывала, в их руках четки бесконечной длины. Вы приняли бы их за монахинь, но они не составляли монашеского ордена и не жили в монастырях. Правда, они отреклись от мира, жили подаянием, прося хлеба ради Бога, но главной целью их жизни была не молитва; они отрекались только от мирских удовольствий, от светской жизни, от жизни среди себе подобных, но не порывали совершенно связей с ними. Они служили великой цели — помогать страждущему человечеству, облегчать людские немощи. Они селились обыкновенно по две-три в небольших домиках с крестами над дверьми. Эти домики так и назывались «Божьими домами». Обитательницы же их кроме имени бегинок носили еще прозвище «духовных сестер» [9, с. 32].

«Со второй половины XIII века начинается процесс коммунализации больниц, в полной мере проявивший себя уже в следующем столетии: городские власти стремятся принять участие в управлении ими или даже полностью взять их в свои руки. Параллельно изменяются и функции больниц: они превращаются в благотворительные учреждения, доступ в которые открыт только бюргерам — полноправным горожанам и местным жителям при условии внесения специального взноса. Меняется и место расположения больниц: если прежде они обычно строились на окраине города, у городской стены или перед городскими воротами, то к XIV веку их все чаще и чаще сооружают в центре города и даже на рыночной площади. Больница перестает быть церковным учреждением в строгом смысле слова, однако она по-прежнему находится под покровительством церкви и имущество ее в силу этого считается неприкосновенным. Последнее обстоятельство имело важные хозяйственные и политические последствия: состоятельные горожане охотно вкладывали свои средства в больницы, обеспечивая тем самым их сохранность, а городской магистрат использовал больницы в качестве орудия своей территориальной политики. Особенно широко это практиковали города юго-западной Германии. В 1295 году больница города Эслингена приобрела у графа Готфрида фон Тюбингена его права и владения в деревне Мэринген, через два года — в деревне Вайхинген, а у рыцаря Конрада фон Бернхаузена в этом же году лес Катценбах. Поземельная книга 1304 года свидетельствует о планомерной политике больницы по приобретению земельных владений. К 1331 году благодаря ее действиям город располагал уже значительной территорией вдоль Неккара. Территории таких имперских городов, как Биберах, Мемминген, Кауфбайрен, Нордлинген, Аугсбург, Ройтлинген, в большей своей части состояли из земельных приобретений больниц. Располагая собственным имуществом и хозяйством, больницы играли важную роль в финансовой и хозяйственной жизни средневекового города, особенно возросшую в XIV столетии. Они предоставляли ссуды и пожизненные ренты отдельным бюргерам, иногда и магистрату под небольшие проценты, а подчас и без процента; запасы зерна, которыми они располагали, в случае неурожая могли быть использованы для обеспечения населения и регулирования цен» [25, с. 58-59, 61].

Начало XIV века можно назвать началом подлинно светской медицины, когда начинают появляться госпитали, основанные городскими властями, когда в этих госпиталях начинают работать светские врачи, которых начинают готовить медицинские факультеты университетов [2, с. 183]. До этого времени, как мы уже говорили, врачами в подавляющем большинстве случаев были лица духовного звания, да и светские врачи, получавшие медицинское образование в единичных на то время светских медицинских школах в Салерно и Монпелье, охотно принимали духовное посвящение в низший духовный сан, чтобы пользоваться его доходами [12, с. 584]. Итак, первые городские врачи появляются в Италии, в Венеции в 1260 г., причем по национальности, как правило, это были евреи или арабы. Сенатом Венеции назначалось 12 городских врачей. В Мюнхене городские врачи появляются в 1325 г., во Франкфурте-на-Майне — в 1348 г., в Базеле — в 1426 г. Примечательно, что вместо табличек у своих домов в качестве рекламы врачи вывешивали бокал для мочи [12, с. 586]. Кстати, одноразовый осмотр мочи в то время сулил хороший доход в 12 геллеров, чем и не брезговали многие средневековые врачи [12, с. 586]. Особый класс представляли собой придворные врачи, обладавшие богатыми имениями, и военные врачи, которые в эпоху Средних веков в Европе впервые появляются в 877 г.

Примечательно, что военными врачами становились не врачи, получившие университетское образование, а так называемые врачи-эмпирики, попросту цирюльники и банщики, из состава которых и формировались собственно хирурги, ибо медицинские факультеты университетов не считали хирургию медицинской специальностью! (Причем, в частности, в Париже хирургия была признана как часть академической медицины лишь в 1737 году!) Именно цех цирюльников и поставлял армии военных врачей, которые имели право и на часть добычи [12, с. 587].

Ибо до этого времени «единственным ученым сословием было духовенство; все, кто умел в те времена читать и писать, становились церковниками и быстро ассимилировались духовенством, подчиняясь всем его правилам и законам, вплоть до обязательного целибата (безбрачия). Это объясняет нам, почему в Западной Европе в течение всего Средневековья врачи были церковниками или даже канониками. Что касается целибата, последний был уничтожен лишь в 1452 г. кардиналом д’Эстутвиллем, разрешившим вступление в брак дипломированным врачам и навсегда воспретившим женитьбу студентам, в числе прочих мелких церковников» [15, с. 79].

Но вплоть до эпохи Великой Реформации этот процесс не получает широкого и тем более поступательного развития, что было обусловлено сохранением доминирующей позиции папской церкви, стоящей на пути развития науки в целом и медицины в частности.

Поэтому и общий уровень врачей остается весьма низким. Так, знаменитый средневековый писатель и общественный деятель Франческо Петрарка (1304–1374) о врачах своего времени писал следующее: «Мой несравненный учитель говаривал мне, что медицинское искусство, как и всякое другое, поступающее по знаниям и правилам, есть утешительное явление, поступать же согласно этому искусству зависит от случая» [12, с. 443]. Другой знакомый Петрарке врач говорил: «Если сотня или тысяча людей одного возраста, одинаковой конституции и одинакового образа жизни заболеют одной и той же болезнью и если одна половина из них будет пользоваться услугами врачей, а другая вовсе обойдется без врачебного совета и будет вести себя только согласно природному инстинкту и собственному усмотрению, то нет сомнения, что вторая половина счастливо отделается» [12, с. 443]. «Вообще на медицинскую практику он смотрит как на самое низкое и безнаказанное ремесло, основанное только на жажде в наживе, обмане и ложных обещаниях, так что вошло даже в пословицу «mentiris, ut medicus» [12, с. 443]. В своем письме к Д. Боккаччо Петрарка пишет следующее: «Врачи, опираясь на глупость легковерной толпы, стараются ослеплять ее своей роскошной обстановкой, и когда они появляются в публике в своей щегольской одежде, с золотыми цепочками и на украшенных пурпуром рысаках, то можно подумать, что это древние триумфаторы, с которыми у них много общего и по ремеслу, ибо если не каждый из них убивал 50 000 людей, как это требовалось для триумфа, то недостаток в количестве они заменяют качеством, убивая вместо врагов своих сограждан и, подобно тем победителям в доспехах, унося добычу в своей тоге. И что даст им право на такой почет? Быть может, их философский ум? Но образ жизни врачей весьма далек от характера истинного философа, скрывающего под невзрачной оболочкой богатый ум, презирающий всякую поверхностность и выставку напоказ и почитающий только науку, знание и добродетель. Если бы врачи были философами, они не были бы наемниками за плату, рабами денег. Медицинская практика есть и остается ремеслом, рассчитанным только на прибыль и обман, и притом самой грязной профессией» [12, с. 444]. «Шаткость своего искусства врачи стараются скрывать диалектикой, прячась за спину древних, которые, если бы встали из гробов, несомненно отнеслись бы к этим изнеженным врачам с презрением и ненавистью. Из-за теоретических споров врач упускает из виду благо больного и, вместо обещанного исцеления, его ухо начиняют силлогизмами. В этом-то и несчастье моего времени, что прежде лечили, не мудрствуя лукаво, ныне выводят замысловатые умозаключения, а больной остается неизлеченным. Сколько тысяч погибало, пока врачи спорили и рядили между собою! Ныне врачи не могут говорить, не дискутируя… врачи, ссорясь и горячась, убивают больных» [12, с. 444].

Уровень медицины, по его словам, «понизился, отчего преобладающее значение получили уроскопия, копроскопия, магия и алхимия, ничтожество коих ясно для всех понимающих дело. Только глупость и легковерие поддерживают уважение к врачам, нагло приписывающим счастливые исходы своему искусству, а неблагоприятные всем возможным причинам, только не естественной и настоящей — своему невежеству» [12, с. 445]. При этом Петрарка о самой медицине говорит с огромным почтением, порицая лишь невежество современных ему людей: «Я не сомневаюсь в существовании медицины и в том, что она нечто великое. Я только ненавижу пустомелей, которые, будучи не столько нагружены и окутаны жалкой диалектикой, умеют только трещать, но не лечить, от чего они просто невыносимы для здоровых и смертоносны для больных» [12, с. 446]. Профессор С.Г. Ковнер тонко замечает, что, несмотря на все справедливые упреки тогдашней медицине, высказанные Петраркой, «нельзя отрицать известной заслуги Петрарки по отношению и к нашей науке. Кто знает, без его резкой научной критики, без его громового голоса, раздававшегося по всей Европе и будившего умы, усыпленные застывшей в своих хитросплетениях схоластикой, многим только что возникавшим зародышам новой жизни пришлось бы, быть может, совсем заглохнуть» [12, с. 446].

Положение принципиально не меняется и спустя сто лет. Так, «в конце XV или начале XVI столетия Агриппа Неттесгеймский рисует аналогичный портрет современного крупного или, по крайней мере, модного врача. Это, по большей части, иностранец — еврей или мавр, роскошно одетый, на пальцах его блестят яхонтовые перстни, он с пафосом произносит звучные фразы на полуварварской латыни или по-гречески; когда врач приходит к больному и начинает его исследовать, он бросает взгляд на мочу, щупает пульс, смотрит язык, исследует экскременты, осведомляется об образе жизни и привычках больного, об его обычном питании и, иногда, в случае необходимости, о более тайных вещах; эти сведения позволяют врачу взвесить, как бы на весах, состояние соков больного. Закончив исследование, врач со всем авторитетом и серьезностью назначает лекарства и режим, необходимые больному: слабительные, кровопускание, клизмы, пессарии, втирания, полоскания или сиропы, противоядия и т.д., кровати, натирания, припарки, магические приемы; при выздоровлении — ванны, минеральные воды, избранную и легкую пищу, наконец — перемену воздуха. Врач лично наблюдает за изготовлением дописанных им лекарств. В сомнительных случаях врач созывает консилиум. Такова, по Агриппе, роль врача к концу XV столетия» [15, с. 80-81].

Безусловно, и в эпоху Средневековья были видные и бескорыстные врачи, но их единичные имена лишь подчеркивают общую и мрачную картину невежества врачебного сословия, нарисованную Петраркой и Агриппой. Столь низкий уровень врачебного сословия эпохи Средневековья объяснялся в первую очередь неразвитым состоянием медицинских факультетов университетов того времени. Действительно, о развитии медицинской науки в период раннего и высокого Средневековья говорить не приходится вовсе. Фактически ее не существовало в принципе, а вместо нее применялись народные средства, носящие, к тому же, в основном чисто знахарский и магический характер, в виде заклинаний и заговоров. «Научная медицина в Средние века была слабо развита — медицинский опыт перекрещивался с магией, астрологическими наблюдениями и религией. Кровопускание и очистка желудка оставались основными, если не единственными лечебными средствами. Чтение «Отче наш» сочеталось с применением порошка из имбиря и корицы (для излечения перелома), а к постели человека, уснувшего летаргическим сном, рекомендовали привязать свинью. Лечебные свойства приписывались драгоценным камням и всевозможным раритетам, например печени жабы. Еще в XIV и XV веках лучшие специалисты рекомендовали такой способ борьбы с болезнью, как подвешивание за ноги, чтобы яд вышел из ушей, носа, рта и глаз».

Хирургия находилась под запретом, кроме практической хирургии, которая была отдана не врачам, а цирюльникам. Парижский медицинский факультет около 1300 года прямо выразил свое отрицательное отношение к хирургии. «Представления об устройстве и функционировании человеческого организма оставались смутными. Так, к примеру, желудок трактовали как котел, в котором пища варится с помощью огня, выделяемого печенью, служащей очагом» [25, с. 63].

Причем даже во Франции и Германии, которые благодаря преобразованиям в области просвещения Карла Великого (768–814) считались наиболее просвещенными странами того времени, «в школах не изучали медицину в качестве самостоятельного предмета. Знания в этой области либо передавались персонально — от учителя к ученику, например, в монастыре, или от отца к сыну, как это было принято в еврейских семьях, либо приобретались попутно в процессе обучения вместе с освоением произведений древних и раннесредневековых писателей, где содержались соответствующие сведения» [21, с. 76].

Первые так называемые медицинские школы начинают появляться только в IX веке. Спустя двести лет некоторые из них преобразовывались в университеты (от лат. universitas — совокупность), где получали свое образование студенты (от лат. studere — учиться). Первые университеты имели четыре факультета (от лат. facultas — способность, талант). При этом число студентов было крайне невелико. Отсюда, кстати, произошло слово «декан» (от лат. decem — десять), который первоначально выбирался из среды учеников для управления ими. Среди этих четырех факультетов наряду с подготовительным, юридическим и богословским был и медицинский факультет. Однако обучение на нем, несмотря на его название, собственно от медицины оставалось далеким.

Принципы преподавания сводились к следующему:

- заучивание наизусть трудов Аристотеля, Платона, Галена и других древних авторов;

- цитирование трудов древних авторов;

- отсутствие практических занятий и запрещение выражения личных мыслей или проведения дискуссий;

- строгий запрет на вскрытие тел и проведение каких-либо опытов;

- запрет на проведение любых хирургических вмешательств и любых медицинских манипуляций, сопровождающихся пролитием крови.

Вообще стоит особо подчеркнуть, что хирургия в Средние века не только не считалась наукой, но и относилась к уделу банщиков, цирюльников, которые в банях и проводили вправления костей и различные хирургические вмешательства, о качестве которых говорить не приходится. Более того, медицинский факультет Парижского университета в 1301 году вообще открыто выразил свое крайне отрицательное отношение к хирургии как таковой! И как мы увидим ниже, это было отнюдь не случайностью, как и общее плохое состояние медицины в эпоху Средневековья.

Врачи, как и представители других ремесел (в Средние века медицина относилась к ремеслу), имели свой цех и, соответственно, свое одеяние, по которому их можно было узнать на улице. Так, отличительными особенностями одежды врачей были замшевые перчатки и береты [25, с. 87].

По верному замечанию, медицина в дни Средневековья стояла спиной к больным, которые умирали тысячами, в то время как возле их кроватей стояли тогдашние врачи и нескончаемо спорили друг с другом, используя заученные цитаты древних авторов.

Эта картина начинает меняться лишь с началом эпохи Великой Реформации, когда было разрушено безраздельное господство института средневековой государственной церкви и стало происходить становление подлинной медицинской науки и практики и институтов социальной помощи населению, среди которых одним из центральных является организация оказания медицинской помощи населению и подготовка в связи с этим квалифицированных на то время медицинских кадров.