Газета «Новости медицины и фармации» 7(278) 2009

История развития науки характеризуется длительной борьбой конкурирующих гипотез. Особенно активна борьба в период, когда нет общепризнанной теории; тогда главная опора гипотетических идей — проблема мнений. И нет никакого сомнения, что каждая гипотеза может быть продвинута в результате исследований группы ученых, готовых ее принять и отстаивать в противовес конкурирующим столь же гипотетическим взглядам. В результате приходится говорить, что на этапе своего становления научная теория трансформируется в оконченную форму в процессе аналитического взаимодействия ученых и развития фундаментальных наук.

Изучая предложенный Джоном Сноу способ распространения холеры  в период его гипотетичности и недоказанности возбудителя болезни, автор данной работы счел необходимым использовать отчеты самого Сноу, чтобы показать непревзойденную логику аналитического мышления, умение формулировать цель и задачи, ставить и проводить эксперимент, собирать информацию, конструировать ее и излагать.

Такой образ деятельности ученого и характер осведомленности, безусловно, определяют содержание и тон описываемых событий, но это ни в коем случае не есть арифметический анализ, например, кто, когда и при каком соотношении сил отстоял конкретное открытие? Наука объективно развивается; развивается плавно, с редкими периодами революционных всплесков, которые радикально меняют жизнь человечества. Мы не знаем, кто изобрел рычаг, но это открытие перевернуло мировое устройство. Теория Н.Л.C. Карно (Carnot) и изобретение П. Уайта (White) — новый поворот в истории человечества — эра паровых двигателей. Открытия М. Фарадея (Faraday) и теория Дж. Максвелла (Maxwell) — снова скачок в истории человечества, благодаря чему началась эра электричества и т.д.

В XVII веке люди впервые узнают о существовании огромного мира микроорганизмов, история которых неотделима от истории оптики. То есть с открытием и совершенствованием микроскопа были найдены бактерии и простейшие, которые нередко определялись в организме умерших от какой-либо болезни, а врачи и ученые начинали видеть в них причины заразных болезней [1]. К середине XIX в. основные инфекционные болезни стали известны, различия между ними определены, и эти клинические идеи в различных формах «витали в воздухе». Однако доказательная роль микробов в возникновении болезней была получена лишь в работах Л. Пастера и Р. Коха в 60–70-х гг. XIX столетия, и то без всеобщей поддержки. Их тезис заключался в том, что микроб может быть признан возбудителем болезни лишь в том случае, если он всегда обнаруживается у больных и не встречается у здоровых людей и животных. Вторая часть этого положения сегодня потеряла свое абсолютное значение. Но еще до этих работ способ распространения такого инфекционного заболевания, как холера был исследован и блестяще доказан английским врачом Джоном Сноу (1813–1858).

Конечно, огромную роль в понимании изучаемого заболевания имела научно доказанная микробная теория, но до 1800 года холера (греч. cholera, от еврейского chaul rah — дурная болезнь, по Гиппократу — от rheo, течь) не была известна в Европе, хотя существовала в Азии с незапятных времен [2]. Начальные «отношения» человечества с этой болезнью определились сравнительно поздно — в XIX в., так как стало известно, что она существует в Индии, Китае, Тибете, Афганистане с XVIII в. и встречается не только там, но и в других странах мира, приобретая эндемический характер и собирая повсюду свою страшную дань. Но это еще не было серьезным ударом по человечеству. В XIX в., когда торговые и политические связи между Азией и Западом стали более распространенными, а концентрация людей в городах резко возросла в результате промышленной революции, крупные эпидемии стали возникать в Европе и Америке.

Другими путями проникновения холеры служили обычные паломничества мусульман в Мекку и континентальные торговые пути, связывавшие Дальний Восток, азиатский юго-восток и Европу. Многолюдные населенные пункты сделались невероятным скоплением всевозможных нечистот и превращались в сплошные выгребные ямы. Так, например, испражнения миллионной столицы России, Петербурга, изливались в Неву, из которой тут же водопровод­ные трубы черпали питьевую воду для снабжения петербургского населения. Неудивительно, что каждый новый приезжий в Петербург заболевал кишечной инфекцией.

То же самое имело место в Англии, и в частности в Лондоне. В Англии эпидемии холеры произошли в 1831–1849 и 1853–1854 гг. и были связаны с заносом инфекции зараженными лицами. Сразу же после появления заболевания в Европе началась организованная борьба против нее, заключающаяся в изоляции и карантине. Несмотря на это, наступление эпидемий невозможно было предотвратить. Правда, холера редко давала более 4 % смертности. К примеру, чума в XIV веке убила 25 млн человек — четверть населения Европы; в XVII столетии в Базеле (Швейцария) от нее погибло 22 % горожан, в XVIII веке в Кенигсберге — 25 % [3].

В бесконечном количестве эпидемий нет ничего удивительного, так как в те времена не были известны возбудители инфекционных заболеваний, то есть неизвестна этиология и, естественно, патогенез, и таким образом не существовало нозологической единицы. И, как следствие, не были разработаны основные принципы профилактики инфекционной патологии. Не существовало учения о сущности эпидемического процесса, включающего источник возбудителя инфекции, механизмы ее передачи и степень восприимчивости людей к той или иной инфекции. Более глобально следует понимать, что в те времена еще не было науки, которая освещала бы все аспекты проблемы и прокладывала путь практике. А без этих условий не может быть соответствующей медицинской специальности [4].

Вопрос о том, как распространяется холера, был особенно трудным, то есть не решенным. С одной стороны, существовало много фактов, говорящих о том, что холера передается при непосредственном личном контакте. Вместе с тем имело место множество наблюдений, при которых лица, вступавшие в личный контакт с больным, например врачи, не заболевали, а вспышки эпидемий возникали в местах, удаленных друг от друга на большое расстояние.

Некоторые специалисты видели причину распространения холеры в водоснабжении. Джон Сноу принял эту гипотезу, уточнил ее, исследовав выделения жертв холеры, а также принял за основу и другую идеологию того времени, то есть «болезнетворную материю» как причину заразных болезней.

По сути, Сноу доказал, что азиатская гостья (холера) способна принимать эпидемическую форму только в тех случаях, когда встречает благоприятную для себя обстановку, которая заключается в загрязнении почвы и питьевой воды человеческими испражнениями с «болезне-

творной материей». Отсюда следовал вывод, что борьба с холерой должна состоять в устранении возможности подобного загрязнения. Для этого была проведена санитарная реформа, заключающаяся в устройстве ватерклозетов, сплавной системы канализации, полей орошения и фильтрации питьевой воды. Действительно, со времени введения этих мероприятий Англия, а затем и остальные страны избавились от холерных эпидемий. И только много лет спустя Р. Кох открыл холерный вибрион, свойства которого еще раз подтвердили правильность заключения Дж. Сноу.

Но первоначально поверить в гипотезу Коха было непросто, как непросто согласиться с аргументами оппонентов. Непросто понять ученых и практических деятелей, умеющих неоправданно оглушать своих идейных противников. Так, например, ледяное отношение к известным опытам Р. Коха Рудольфа Вирхова. Или столь же ледяное отношение к Коху мюнхенского профессора Макса фон Петтенкофера, который, как и Р. Вирхов, не верил в микробную теорию. В своей нашумевшей работе «О способе распространения холеры» фон Петтенкофер отстаивал старую гиппократовскую теорию миазмов, слегка модернизировав ее в том смысле, что, по его мнению, источник инфекции следует искать в структуре почв тех областей, в которых свирепствует болезнь.

Следует, правда, отметить, что в нынешние времена легко смотреть на теории «миазмов и эманации» свысока, брать в кавычки и видеть в них предрассудок. Но теория микроорганизмов в то время была слишком умозрительной и не имела в своей сути научно доказанных фактов. А идея о том, что заболевание может распространяться с помощью дурных запахов или других ядовитых испарений («миазмов») была более прогрессивной по сравнению с взглядами, приписывающими болезнь колдовству или прегрешениям. Более того, теория эманации породила оправданную тревогу по поводу скученности и антисанитарных условий жизни и работы бедняков. Это иллюстрирует трюизм научного исследования: неправильная теория лучше, чем никакой теории, или, говоря словами английского логика Августа де Моргана, «неверные гипотезы, должным образом исследованные, приносили больше полезных результатов, чем неупорядоченное наблюдение».

Итак, понимание того, что мы ожидаем от науки и практики, не всегда адекватно. То есть разобраться во всех научных и практических гипотезах чрезвычайно сложно. Даже способные ученые не всегда в состоянии вместить в себя новые концепции, обобщить прежний и новый опыт. Словом, Макс фон Петтенкофер сохранял приверженность к теории миазмов и отрицал отстаиваемую Кохом идею, что «возможный микроб передается от одного человека другому в результате заражения, прямого или же через питьевую воду». Фон Петтенкофер считал, что неизвестный возбудитель развивается в определенных благоприятных для него почвах, как, например, в болотистой пойме Ганга или европейских болотах и т.д. Человек заболевает, вдохнув испарения, испускаемые этими разлагающимися почвами, в которых развились «миазмы». Более того, Петтенкофер был человеком и исследователем, у которого «осознанная» идея одерживала, порой слепо, вверх над другой логикой и мировоззрением, и, подобно Коху, он готов был пойти на все, лишь бы увидеть ее торжество. Он также был очень интересным человеком, прожившим романтичную, полную приключений жизнь. Характерной чертой Петтенкофера было презрение опасности. И чтобы доказать справедливость своих утверждений, Петтенкофер, которому уже исполнилось 75 лет, решился на «героический» поступок: перед многочисленной аудиторией, состоявшей из студентов и берлинских профессоров, он выпил из пробирки живую культуру холерных вибрионов, содержавшую миллионы смертельных доз. Как тогда интерпретировали, «по неведомой случайности» с Петтенкофером ничего не произошло, даже температура не повысилась хотя бы на один-два градуса. Как говорится, аналогичный случай произошел и с И.И. Мечниковым, который также выпил живую культуру холерных вибрионов и перенес после этого незначительную диспепсию. Сегодня, правда, известно, что холерный вибрион — щелочнолюбивый микроорганизм, а упомянутые ученые страдали хроническим гастритом с повышенной кислотностью, и это условие предупредило заражение холерой. Естественно, Петтенкофер торжествовал, тем не менее театральная выходка профессора не могла спасти от дискредитации теорию «патологических ингаляций», так как отдельный факт в конце концов не может опровергнуть истину.

Сегодня, спустя почти два столетия после победы бактериологической теории заболеваний, мы знаем, что индивидуальная особенность организма колеблется в весьма широких пределах. Некоторые люди могут перенести болезнь в слабой или клинически нераспознанной форме, а впоследствии приобрести иммунитет. Эпидемии, в которых заболевают все поголовно, очень редки.

Почему же некоторые люди могут заболеть, но все же они не заболевают? Данный вопрос рассматривался как основное возражение против теории Сноу. То есть высказываемое мнение против распространения холеры через воду состоит в том, что каждый, кто выпьет такую воду, должен бы сразу заболеть. Это возражение проистекало из неправильного понимания, к какой области знаний относится распространение холеры. Способы распространения холеры рассматривали лишь как химическую проблему, а не проблему эпидемиологии (которой в то время не было), к которой она, несомненно, относится.

Сегодня такой вопрос, почему человек, выпивший, например, по ошибке отвар с холерными выделениями, не заразился, неприемлем. Трудно поверить, что он был приемлем и в то время, особенно для тех лиц, кто сомневался в истинности теории Сноу. А теория Сноу основывалась на следующей гипотезе: «Ситуации, которые объясняются поглощением минимального количества выделений холерных больных, слишком многообразны, чтобы объяснить распространение заболевания; их анализ позволяет выяснить, что холера быстрее всего распространяется там, где существуют наиболее подходящие условия для ее передачи» [5]. Гиперацидный гастрит к таким условиям распространения, как мы поняли, не относится. Сноу также отметил, что «люди, принадлежащие к разным классам общества, выполняют при больных разные функции, живут в домах разного типа, имеют разные привычки и образ жизни. В результате у них разная вероятность заражения холерой».

Разная вероятность заражения была обусловлена и условиями работы. По наблюдениям Сноу, это был, например, работный дом. Данное учреждение имело собственное водоснабжение. 5 из 535 обитателей умерли от холеры, в то время как в окружающем районе на такое количество людей должно было бы умереть примерно 100 человек. Или пивоварня, которая находилась вблизи печально известной колонки на Брод-стрит — основного источника холеры. Ни один из служащих пивоварни не попал в список умерших. При беседе с владельцем выяснилось, что на пивоварне работает 70 рабочих и ни один из них не пострадал от холеры. Им всем разрешалось выпивать некоторое количество пива. Поэтому, уверенно считает владелец, они вовсе не пьют воду. Более того, они никогда не брали воду из колонки на Брод-стрит, так как на пивоварне имеется свой глубокий колодец, помимо воды из реки Нью-ривер…»

И далее Сноу отмечает, «… что ничто так не способствует распространению холеры, как недостаток личной чистоплотности, независимо от того, связан ли он с привычками или с недостатком воды, хотя это обстоятельство до недавнего времени не находило объяснения». Более того, нет никакого сомнения, что холера может проникать в дома с разным уровнем жизни и что «… в домах у лиц с более высоким уровнем жизни она редко передается от одного члена семьи другому. Это объясняется постоянным использованием тазика для мытья рук и полотенца, а также тем, что помещения для приготовления и приема пищи отделены от комнаты больного». В этой связи доктора не заражаются холерой, а обряжающие тело — заражаются. Так, «осмотр трупов холерных больных вряд ли когда-либо приводил к заражению, поскольку выполнение этой обязанности сопряжено с последующим мытьем рук и в привычки медиков не входит принятие пищи в таких ситуациях. С другой стороны, обряды над мертвым телом, такие, как обряжание, когда они выполняются женщинами из рабочей среды, сопровождаются едой и питьем и часто приводят к заражению холерой, люди же, приходящие на похороны и не соприкасающиеся с трупом, часто заражаются впоследствии, очевидно, принимая пищу, приготовленную или поданную теми, кто прикасался к больному холерой или к его белью и постели…»

А теперь важно обратить внимание на выводы, основанные на данных рассуждениях и приведенные Дж. Сноу против гипотезы «эманации»: 1) не все, входившие в личный контакт с больным, заражаются, несмотря на то что любой контактирующий с больным или трупом вдыхает «эманацию», выдыхаемую ими (как обычно считали те, кто верил в заразность «эманации»); 2) иногда холера вспыхивает во время эпидемии в новых областях, удаленных от других случаев заболеваний, где не было возможности подвергнуться «эманации» [5].

Логика второго вывода основывалась исследователем, следующим образом: «Если бы у холеры не было иных каналов передачи, она ограничилась бы в основном скученными жилищами бедняков и теми районами, в которые она случайно проникла, не имея возможности настичь новые жертвы, однако нередко она более широко распространяется и проникает в зажиточные слои общества; я объясняю это тем, что холерные выделения смешиваются с водой, используемой при приготовлении пищи или в питье, либо, просачиваясь сквозь землю и попадая в колодцы, либо по трубам канализации в реки, которые снабжают водой иногда целые города…»

Еще одним аргументом против теории «эманации», выдвинутым Сноу, оказался следующий: холера начинается без каких-либо явных симптомов общего поражения организма, а лишь с симптомов заболевания «желудка»; если бы она была результатом вдыхания яда, то должны были бы обнаружиться симптомы общего заболевания.

Поскольку мы теперь знаем, что теория Сноу о водоснабжении как основном передатчике холеры верна, мы понимаем, что все другие пути распространения можно не рассматривать (морские и другие пищевые продукты, загрязненные экскрементами больных или носителями инфекции — мухам).

Однако в то время пути передачи не были понятны, и, конечно, целью эксперимента, проведенного Сноу, было выяснение этого. Поэтому мы можем утверждать, что гениальность Сноу состояла в том, что он заметил и доказал важность того обстоятельства, что две разные компании снабжали водой один и тот же район Лондона. Обе водопроводные компании забирали воду из Темзы в тех местах, которые могли подвергаться заражению из городской канализации. Но в 1892 г. после эпидемии холеры, во время которой Сноу подчеркнул много опытных впечатлений, одна из этих компаний, «Ламбет компани», перенесла свою водоочистительную систему выше по течению, туда, где не было лондонской канализации. Другая, «Саутуорок энд Воксхолл компани», оставила все как было. Обе компании поставляли питьевую воду в один и тот же район города: «Трубы водоснабжения каждой из компаний проходят по всем улицам, почти во все дворы и переулки. Одни дома обслуживаются одной компанией, а другие — другой в соответствии с решением владельца или жильца, причем водопроводные компании активно конкурировали между собой. Во многих случаях отдельный дом пользуется источником водоснабжения, которым не пользуются соседние дома. Обе компании снабжают водой как имущие, так и не­имущие слои, как большие дома, так и малые строения; между людьми, получающими воду из источников различных компаний, нет никакой разницы ни в положении, ни в профессии». Далее Сноу резюмирует основную идею своего эксперимента: «Поскольку нет вообще никакой разницы между домами и людьми, получающими воду от этих двух компаний, или в каких бы то ни было физических условиях их окружения, очевидно, что никакой специально разработанный эксперимент не мог бы более тщательно проверить влияние водоснабжения на развитие холеры, чем тот, который поставлен самими обстоятельствами». Данные эксперимента оказались грандиозными. Не менее 300 000 людей обоих полов, всех возрастов и профессий, всех уровней и общественных положений — от знати до самых бедных слоев были разделены на две группы без их ведома и воли. Одна группа получала воду с примесью лондонской канализации и со всем, что могло попасть в нее от больных холерой, другая же группа получала воду, совершенно свободную от такого загрязнения. Нужно было только выяснить источник снабжения водой каждого отдельного дома, в котором могла произойти фатальная вспышка холеры. Выполнение этой задачи требовало свести воедино информацию двух типов: случаи холеры и источник водоснабжения. «Я хотел сам провести исследование, чтобы иметь наиболее удовлетворительное доказательство истинности или ложности теории, которую я защищал в течение 5 лет. У меня не было оснований сомневаться в правильности выводов, сделанных мною на основании уже имевшегося у меня большого количества фактов. Но я считал, что факт проникновения холерного яда по канализации в большую реку и распространения на многие мили по водопроводным трубам при сохранении его воздействия имеет такую поразительную природу и такое важное значение для общества, что никакая степень точности при исследовании и достоверности его обоснования не может оказаться чрезмерной».

Сноу стал собирать сведения о смертности от холеры в этом районе г. Лондона. Уже первые результаты подтвердили его предположение о водном источнике распространения холеры: из 44 смертных случаев в этом районе 38 произошли в домах, куда воду поставляла «Саутуорок энд Воксхолл компани».

Выяснить, какая водопроводная компания обслуживает конкретный дом, не во всех случаях оказался простым делом. К счастью, Сноу изобрел способ химической проверки, основанный на том, что при добавлении нитрата серебра к воде, содержащей хлориды, образуется белое облачко нерастворимого хлорида серебра. Он обнаружил, что вода у этих компаний сильно отличалась по содержанию хлоридов, что было легко определить. Более того, внешний вид воды достаточно хорошо указывал ее источник, особенно если смотреть на нее, когда она течет из крана. Даже часы ее поступления на каждую улицу свидетельствовали об ее источнике.

Однако характеристики воды или квитанции компаний об оплате не могли заменить статистику смертных случаев. Сноу выразил уровень смертности в виде количества случаев на 10 000 домов. Получились следующие цифры (табл. 1).

Таким образом, смертность в домах, обслуживаемых «Саутуорк энд Воксхолл компани», оказалась в девять раз выше, чем в домах, обслуживаемых «Ламбет компани». Более того, последующие эпидемии холеры четко подтвердили значимость питьевого источника. Например, во время шестого крупного наступления холеры, свирепствовавшей в Германии в 1892–1893 гг., соседние с Гамбургом города Альтона и Вандесбек не пострадали от болезни, тогда как в Гамбурге она бушевала вовсю. Объясняется это тем, что эти города постоянно получали воду, профильтрованную через толстый слой песка, тогда как в Гамбург поступала нефильтрованная вода. И как показал Р. Кох, один из кварталов Гамбурга (Гамбургер-Платц), снабжавшийся фильтрованной водой из Альтоны, также избежал холеры.

Не была исключением в плане водного распространения холеры и Одесса в 1908 году, когда там вдруг появилось данное заболевание. Одесса в то время уже имела образцовый водопровод, сплавную систему и поля орошения. Но один из районов города — Пересыпь — еще не был канализован. Он всегда отличался большой смертностью от брюшного тифа, и именно в нем и начались случаи холеры. Заболевшие, правда, были рассеяны по городу, но анализ их места жительства показал, что они все живут в одной небольшой группе домов на Пересыпи. Исследование местности показало, что все дома заболевших расположены вблизи канавы, в которую изливаются сточные воды одного из подозрительных домов. В содержимом этой канавы были найдены холерные вибрионы и был поставлен эпидемиологический диагноз. Прибывший (вероятно, из Ростова, где была холера) носитель вибрионов заразил ими канаву, откуда они разносились мухами по соседним домам. Канава тотчас была засыпана хлорной известью, и холерные заболевания немедленно и окончательно прекратились. Так и во всех случаях правильный эпидемиологический диагноз имеет первостепенное значение в борьбе с эпидемией.

Но в то время большинство специалистов не принимали гипотезу Сноу и приводили против нее довод, что не все из тех, кто, как известно, пил зараженную воду, заболели. Однако эти специалисты не могли сформулировать гораздо более сильный контраргумент. А им необходимо было найти тот параметр, который отличил бы заболевших от незаболевших и оправдал таким образом их гипотезу. Но увы! В то же время Сноу анализирует свои аргументы следующим образом: «Все факты, доказывающие распространение холеры с помощью воды, подтверждают то, с чего я начал, а именно ее распространение в скученных жилищах бедняков, в угледобывающих и других районах через руки, загрязненные выделениями больных, и через небольшие дозы этих выделений, попадающих в пищу, подобно тому, как попадает краска в желудок нечистоплотных маляров, у которых из-за проникновения свинца возникают желудочные колики». А теперь с большей определенностью следует заметить, что чем больший угол зрения раскрывает нам изучаемую проблему, тем определеннее представляется, что такого рода поиск понимания, выявление внутренних закономерностей в сложном и неясном аспекте реальности и есть основная цель науки.

Итак, гений Сноу состоял не только в выяснении роли источника в распространении заболевания или в тщательности наблюдений и правильности выводов, заключающихся в верном понимании механизмов распространения холеры, но и в том, что он дал убедительное и красивое экспериментальное доказательство его правильности. Для него отдельный факт не мог опровергнуть истину. Жизненный путь его теории был предначертан… Ведь именно Сноу заметил и доказал важность того события, что по случайному стечению обстоятельств в том районе Лондона, где произошла вспышка заболевания, одни дома получали питьевую воду из одного источника, а другие — из другого.

Более того, Сноу этиологически и патогенетически правильно предположил, что: «Заболевания, которые передаются от одного человека другому, вызываются некоторым веществом, которое переходит от больного к здоровому и которое обладает способностью увеличения и размножения в органах человека, подвергшегося заражению».

И «…поскольку холера начинается с поражения пищеварительного тракта и поскольку мы видели, что на ранних стадиях этого заболевания кровь не испытывает воздействия какого-то яда, следовательно, порождающая холеру «болезнетворная материя» должна вводиться в пищеварительный тракт — должна, на самом деле, быть случайно проглочена, так как люди не станут поглощать ее специально, и увеличение болезнетворной материи, или холерного яда (энтеротоксина, прим. автора) должно происходить внутри желудка и кишечника» [5].

Анализируя научный поиск Дж. Сноу, еще раз убеждаешься, что реальность постоянно вводит новые факты, которые наука должна ассимилировать в имеющуюся систему, и если факты не укладываются в нее — нужно пересматривать систему, а не факты.

Такого рода исследовательская методология не могла избавить Сноу от проверки альтернативных гипотез объясняющих ту или иную систему взглядов на распространение холеры — эманация, высота над уровнем моря, жесткая и мягкая вода, известняк и песчаник, традиции потребления жидкости, сезонные различия в развитии холеры. Им показано, что эти теоретические системы не объясняли результаты экспериментальных наблюдений столь же хорошо, как его теория. В то же время существовали отдельные факты, которые лучше объяснялись другими теориями. Эта борьба мнений, безусловно, объективна, так как даже самые совершенные научные теории, особенно тогда, когда они новы, находятся в таком же противоречивом влиянии и положении, и ученый, их выдвинувший, должен обладать гражданской смелостью, прозорливостью и здравым смыслом, чтобы иногда не рассматривать несогласующиеся факты. Очевидно, это сопряжено с определенным риском, однако без этого невозможно движение вперед [6]. То есть количество допущений при создании новых моделей столь велико, что конечный информационный продукт нередко входит в противоречие с имеющимися фактами. И эту неупорядоченность природы Джон Сноу блестяще преодолел.

Родился Джон Сноу в 1813 году в семье фермера города Йорка (Англия). Четырнадцатилетним подростком он поступает в ученики к хирургу в Ньюкасле. В возрасте 18 лет Джона посылают ухаживать за пострадавшими от крупной вспышки холеры, которая протекала в окрестностях города. В 1838 г. Джон Сноу сдает экзамены в Лондоне и становится членом Королевского общества хирургов. Но планы его шли значительно дальше, и он вносит существенный вклад в медицинское исследование, участвуя в разработке воздушного насоса для проведения искусственного дыхания у новорожденных, которые не могли самостоятельно дышать. Описывают и то, что Дж. Сноу изобрел инструмент для операций на грудной клетке. Однако доподлинно из-вестно, что он внес существенный вклад в новые методы анестезии, став ведущим специалистом Лондона по применению эфира. В дальнейшем он перешел на применение хлороформа как препарата, более простого в ис-пользовании. Этот переход был обусловлен рядом экспериментальных исследований, убедивших его в практичности хлороформа. Он применил это вещество при рождении детей королевы Виктории, принца Леопольда и принцессы Беатрисы. Самым крупным из его достижений явилось исследование холеры, описанное им в монографии «О способе распространения холеры» (1854). Этот труд оказался классическим примером применения научных методов, а также великолепным сюжетом для описания открытий. Умер Джон Сноу довольно молодым, в 1858 г., не закончив работы над книгой «О хлороформе и других обезболивающих средствах».